Именно по этим рельсам им предстояло двигаться дальше, по рельсам, тут же – несмотря на его неопределенность – проложенным лордом Марком ради собственного удобства и вполне определенным образом. Она ведь уже задумывается над тем, заметил он ей, что ей нужно будет сказать там, у себя, по другую сторону океана, – американцы вечно так поступают. А ей, по совести говоря, даже произносить ничего не надо; только ведь американцы никогда этого не понимают и никогда не поймут – бедняги! – да-да («бедняг!» вставила она сама), никогда не поймут, чего делать не надо. Какие ноши взваливают они себе на плечи, из чего, в самом деле, создают себе проблемы! Эта легкая и, в общем-то, дружеская насмешка над ее соотечественниками стала для Милли ноткой личного узнавания со стороны ее нового знакомца – в той мере, в какой оно ей требовалось; и она тут же, вполне сознавая, что делает, показала ему пример ужасного беспокойства, объяснив, что ее желание быть «приятной во всех отношениях» продиктовано тем, какой приятный прием устроила ей в Лондоне миссис Лоудер. Лорд Марк проявил к этому сообщению явный интерес, и лишь позднее Милли поняла, насколько больше информации об их общей приятельнице он получил, чем выдал. Вот и еще один пример характерной черты: Милли сразу же, при первом погружении в темные глубины издавна сложившегося общества, столкнулась с интереснейшим феноменом сложных, а возможно, и зловещих мотивов. Тем не менее Мод Маннингем (это ее имя почему-то по-прежнему давало пищу фантазии, даже в ее присутствии) действительно была с путешественницами приятно любезна, и следовало отвечать ей с тою же любезностью, с какой встретила их она. Она оказалась у них в отеле чуть ли не прежде того, как, по их предположениям, могла получить их письмо. Само собою разумеется, что они написали заранее, но ведь они очень скоро последовали за письмом. Она сразу же пригласила их на обед, имевший быть через два дня, а на следующее утро, не дожидаясь ответного визита, вообще ничего не дожидаясь, она заехала к ним снова вместе с племянницей. Все происходило так, будто она и правда к ним расположилась; это было великолепное проявление верности – ее верности миссис Стрингем, которая теперь была компаньонкой Милли, а когда-то – школьной подругой миссис Лоудер: вон она, сидит в конце стола, эта дама с прелестным лицом, в довольно ярком платье.
Лорд Марк, сквозь стекла пенсне, воспринял взвешенно описанные черты Сюзи.
– Но разве верность миссис Стрингем не столь же великолепна?
– Да, это прекрасное чувство, но ведь у нее нет ничего, что она могла бы отдать в дар.
– Разве у нее нет вас? – спросил лорд Марк, не слишком долго помедлив.
– Меня? Отдать в дар миссис Лоудер? – Милли явно еще не приходилось смотреть на себя как на возможное приношение. – Ох, я не такой уж хороший подарок и при этом пока еще не чувствую, чтобы меня уже успели принести в дар.
– Вас успели показать, и если наша с вами приятельница за вас сразу же ухватилась, все сводится к одному и тому же. – Он пошучивал, этот лорд Марк, как бы совершенно безучастно, собственные шутки его не забавляли, но он вовсе не был мрачен. – Если вас увидят – вам придется это признать, – это будет означать, что за вас тотчас ухватятся; а если встает вопрос о том, чтобы вас показать, – ну и все то же и так же, все сначала. Только сейчас все это уже не находится в руках вашей подруги: выгоду теперь получает миссис Лоудер. Оглядите стол, и вы убедитесь, я полагаю, что за вас ухватились все – с одного конца стола до другого.
– Ну что ж, – ответила Милли, – у меня, кажется, возникает чувство, что мне это нравится больше, чем когда надо мной смеются.
Только потом Милли поняла – Милли всегда было свойственно понимать некоторые вещи потом, – что у ее нового знакомца имелся какой-то собственный способ, отличный от всех остальных, уверить ее в своем полном и уважительном внимании к ней. Ей очень хотелось бы знать, как у него это получается, – ведь он никогда не извинялся и ни в чем ее не заверял. Во всяком случае, Милли говорила себе, что ему удалось ее провести, и самым странным в этом был вопрос, который помог ему это сделать.
– Много ли ей о вас известно?
– Да нет, просто мы ей понравились.
Даже на это его светлость, человек, много путешествовавший, опытный и самоуверенный, не рассмеялся.
– Я имел в виду вас лично. Много ли эта дама с прелестным лицом, а оно и правда прелестно, ей о вас рассказала?
Милли задумалась.
– О чем рассказала?
– Обо всем.
Его ответ и то, как он обронил его, снова ее взволновали, заставили на миг почувствовать, что, как и следовало предполагать, от нее ждут откровений. Однако она быстро нашлась с ответом:
– О, что до этого, то вам лучше спросить у нее самой.
– У вашей умной компаньонки?
– У миссис Лоудер.
На это он ответил, что их хозяйка – человек, с которым некоторые вольности совершенно непозволительны, но что он тем не менее чувствует ее поддержку, так как она по большей части бывает к нему добра, и, если он некоторое время будет вести себя очень хорошо, она, вероятно, сама ему все скажет.
– Во всяком случае, мне тем временем будет интересно посмотреть, что она с вами делает. И это даст мне понять, как много она знает.
Милли слушала со вниманием: тут все было ясно, но подразумевалось что-то еще.
– А что она знает о вас?
– Ничего, – серьезно ответил лорд Марк. – Но это не имеет значения… для того, что она со мной делает. – А затем, словно предвосхищая ее вопрос о характере таких действий: – Ну вот, к примеру, – прямо подталкивает меня к вам.
Девушка немного подумала.
– Вы хотите сказать, она бы так не поступала, если бы знала…
Он встретил это так, будто в вопросе действительно крылся какой-то смысл:
– Нет. Я полагаю, отдавая ей должное, она все равно поступала бы так же. Так что можете быть спокойны и вести себя свободно…
Милли тут же воспользовалась его разрешением:
– Потому что, даже в наихудшем виде, вы – лучшее, что у нее есть?
Это его наконец-то развлекло.
– Был, пока не явились вы. Теперь вы – самое лучшее.
Странным было то, что по его речам Милли должна была почувствовать, что́ он знает; именно так они на нее и подействовали – настолько, что заставили ее, хотя и не без удивления, в это поверить. И именно этому, с самой первой их встречи, суждено было прочнее всего остаться в ее памяти: она приняла его знание, почти не сопротивляясь – тем самым сдавшись на милость неминуемого, – поскольку, как лорд Марк мог бы сказать, с чисто практической точки зрения это вещь такого рода, какие не раз встречались ему в его странствиях; во всяком случае, он твердо в это верил. Более того, ее смирение нисколько не ослабело, когда, позднее, она узнала, что с краткими интервалами и как раз, видимо, перед тем, как Милли предстояло возникнуть из безвестности ранней юности, лорд Марк нанес три отдельных визита в Нью-Йорк, где у него оказалось много именитых друзей и самых противоречивых связей. Его впечатления, его воспоминания об этом смешанном обществе, действия которого невозможно предугадать, были явно все еще очень ярки. Это помогло ему поместить Милли в определенный круг, и она все острее и острее осознавала, но лишь после того, как дверь за нею захлопнулась и рука проводника поднялась, давая сигнал поезду отправляться, что ее втолкнули в купе, где ей придется путешествовать ради своего нового знакомца. Такое использование себя, несомненно, тотчас же вызвало бы негодование множества девушек; но склад ума нашей юной леди, позволивший ей лишь смотреть и воспринимать, есть одна из самых привлекательных сторон нашей героини. Милли практически только что узнала от лорда Марка, успела, между прочим, в своем громыхающем купе понять, что он отвел ей самое высокое место среди их друзей, если говорить о присущих им качествах. Она имела успех, вот к чему все свелось, как он очень скоро ее заверил, и вот что такое – иметь успех: это всегда случается раньше, чем ты узнаешь об этом. Собственное незнание часто – самая великолепная часть успеха.
– У вас пока еще не было времени, – сказал он. – То, что сейчас происходит, – ничтожно. Но вы сами увидите. Вы увидите всё. Вы сможете, знаете ли, – вы увидите всё, о чем мечтаете.
Он удивлял ее все больше и больше: ощущение было почти такое, будто он, говоря, вызывал перед нею видения; и странным образом, хотя эти видения манили ее за собой, они оказывались вне всякой связи – то есть вне такой предварительной и естественной связи – с таким лицом, как лицо лорда Марка, с такими, как у него, глазами, с таким голосом, тоном, с такой манерой вести себя. На какой-то момент он повлиял на нее так, что заставил ее подумать, да не собирается ли она испугаться? – столь отчетливы секунд пятьдесят были ее видения, что Милли окатила волна страха. Вот они все, тут опять – да, разумеется: пробный шар Сюзи, брошенный в миссис Лоудер, был их шуткой, но они, веселясь, задели кнопку электрического звонка, он продолжает звучать. В самом деле, сидя там, она не переставала слышать в собственных ушах его дребезжание и в такие минуты поражалась, что другие его не слышат. Они не поднимали вопрошающих взглядов, не улыбались; ее страх, о котором я говорю, был вызван ее желанием, чтобы это прекратилось. Однако звук понемногу затих, будто сама тревога улеглась; казалось, Милли разглядела быстрым, пусть и не слишком пристальным оком, что у нее есть два пути: один – первым делом утром покинуть Лондон, другой – вообще ничего не делать. Ну что ж, она не будет вообще ничего делать; она именно это сейчас и делает, более того, она это уже сделала и упустила свой шанс. Она отреклась от себя – тут же, на месте, у нее возникло поразительное чувство, что она решается так сделать; ведь она уже совершила самый трудный поворот, прежде чем путешествовать дальше с лордом Марком. Не очень экспрессивно, но с глубочайшим вниманием – как не мог бы никто другой – он встретил тот ее вопрос, который она неожиданно задала миссис Стрингем на перевале Брюниг: если она получила все – что бы это ни было, – таков был ее вопрос, – то надолго ли?
