Кто-то обязательно воскликнет, скорее всего Олеся или Лена Чавчавадзе:
— Так кто же это?
А я обращусь к Августину:
— Отец Августин, как ты думаешь, кто же это?
Здесь уж не выдать себя будет невозможно!
— Кто?.. — еле шевеля губами, переспросит Августин.
И тут я отвечу, как следователь Порфирий Петрович в «Преступлении и наказании» у моего любимого Достоевского:
— Как кто? Да это ты, отец Августин! Больше и некому!
Здесь уж, по его реакции, все сразу должно стать понятным, скрыть свои чувства будет просто невозможно!
До сбора приглашенных друзей оставалось два часа. Войдя в квартиру Вигилянских, я сразу предложил отцу Августину съездить со мной на такси в Издательский отдел за письмом к патриарху Илие. Тот с радостью согласился прокатиться на машине и заодно посмотреть издательство.
Тут мне пришла в голову мысль, что после разоблачения ему, возможно, удаться сбежать и он снова будет совершать преступления в Церкви. Поэтому я предложил:
— Отец Августин, давай сфотографируемся! И Олесе с Володей оставим фотографию на память.
Он, подумав, нехотя согласился. А я взял и зачем-то брякнул:
— Да и если милиция нас задержит, не надо будет пленку тратить — сразу снимемся в профиль и анфас.
Сказал и тут же пожалел об этом. Августин взглянул так недобро, что мне стало не по себе. Как мог, я перевел слова своего глупого тщеславия на шутку. К счастью, это удалось. Августин разрешил нам сфотографироваться с ним, хотя время от времени недоверчиво поглядывал на меня. Он явно начинал тревожиться.
Улучив минуту, пока он собирался, я отвел Володю на кухню и, закрыв за собой дверь, шепотом сказал:
— Августин, скорее всего, не тот человек, за которого себя выдает! Вполне возможно, он какой-то страшный преступник! Я не шучу. Мы с ним сейчас уедем, а ты срочно обыщи его вещи, вдруг там оружие или что-то такое.
Володя вытаращил на меня глаза и с минуту не мог произнести ни слова. Потом он открыл рот:
— Ты соображаешь, что говоришь?! Ты сумасшедший? Как ты вообще представляешь, чтобы я — и обыскивал чужие вещи?
— Слушай! — сказал я. — Брось свои интеллигентские заморочки! Все слишком серьезно. Речь может идти о жизни твоих детей.
Наконец Володя начал что-то понимать. Не говоря больше ни слова, я прихватил отца Августина и уехал с ним на такси в Издательский отдел.
По дороге мы о чем-то болтали, потом поели мороженого — я хотел дать Володе побольше времени. А когда вернулись, хозяин квартиры предстал перед нами белый как мел. Я быстрее поволок его на кухню, а Августину крикнул, чтобы он встречал гостей.
На кухне Володя еле прошептал:
— Там документы на имя какого-то Сергея (Володя назвал фамилию), крест напрестольный, деньги — две с половиной тысячи рублей, орден князя Владимира… Что вообще происходит?!
— Оружие есть? — спросил я.
— Оружия нет.
В прихожей раздался звонок. Это приехал игумен Димитрий из Троице-Сергиевой лавры. Мы слышали, как его встретил Августин и как они прошли в гостиную.
Но даже несмотря на новые находки, мне все равно до конца не верилось в реальность происходящего. Это было поразительно! Я поделился своими ощущениями с Володей. Он, который своими глазами только что видел и документы, и крупную сумму денег, тоже не в состоянии был поверить, что Августин не тот человек, за которого себя выдает.
Приехали Зураб и Лена Чавчавадзе.
Когда мы с Володей вошли в гостиную, все были в сборе. Детей мы отправили гулять.
— Ну и что ты нас собрал? — недовольно спросил игумен Димитрий. Ему пришлось ехать из лавры.
Я взглянул на отца Августина. И сразу понял: он обо всем догадался и все — на самом деле правда! И еще я понял, что если сейчас начну свою историю со следователем Порфирием Петровичем, то ситуация будет разворачиваться именно так, как я и намечал, вплоть до «Да это ты, отец Августин! Больше и некому!» С соответствующей реакцией и Августина, и остальных присутствующих. И вдруг мне стало его по-настоящему жалко. Хотя, признаться, было и еще одно чувство — торжество. Торжество охотника, который видит, что еще мгновение — и добыча у него в руках. Но это чувство было явно не христианским.
Поэтому я, отбросив все задуманное и так тщательно отрепетированное, обратился к нему с одним лишь словом:
— Сережа!
Он смертельно побледнел.
Что тут началось!.. Все вскочили на ноги, и все кричали:
— Какой Сережа?! Что тут происходит?! Вы, оба — немедленно всё объясните!!!
Только мы с ним сидели и молча смотрели друг на друга. Когда наконец все немного успокоились, я обратился к нему:
— Сегодня утром я вернулся из Омска. Там я получил последние, недостающие факты из твоей истории. Самое правильное, что я должен сейчас сделать, это набрать номер 02 — и через пять минут здесь будет милиция. Но все же мы даем тебе последний шанс. Ты видел, как искренно мы старались тебе помочь. Если ты сейчас расскажешь всю правду, — с самого начала и до конца — мы, может быть, решим снова тебе помочь. Но если ты солжешь хоть одним словом, я тут же снимаю трубку и звоню в милицию. Мне не надо объяснять, что в этом случае тебя ждет. Сейчас все зависит только от тебя.
Сергей молчал долго. Мои друзья тоже молчали и изумленно смотрели на него, своего любимого «горного монаха», «ангела-маугли»… А я, с замиранием сердца, в этой полной тишине ждал его решения.
Потом он сказал:
— Хорошо, я все расскажу. Но с одним условием: если вы гарантируете, что не сдадите меня в милицию.
— Гарантия у тебя, Сергей, теперь только одна — твоя абсолютная честность. Как только я увижу, что ты врешь, сюда приедет милиция.
Он опять надолго задумался. Видно было, что он лихорадочно высчитывает, можно ли ему как-то выкрутиться или хоть что-то выиграть. Наблюдать за этим было настолько неприятно, что улетучивались последние остатки жалости к нему.
— С чего начать? — наконец спросил он, вопросительно взглянув на меня.
В вопросе был явный подвох. Он хотел прощупать, что я действительно знаю.
— С чего хочешь. Можешь — с того же Омска. Можешь — с Сухуми. А можешь — и с твоих похождений в лавре. Но лучше давай с самого-самого начала!
По тому, как он с досадой опустил голову, я с облегчением понял, что попал в цель. Хотя и последними патронами — больше ведь у меня в запасе ничего не было.
И Сергей стал рассказывать.
Он был преступником, мошенником, вором. Воровал с детства, а в восемнадцать лет укрылся от неминуемой тюрьмы, попав под призыв в армию. Но там его сразу заприметил бойкий начальник полкового склада, и они вместе стали с усердием распродавать армейское имущество. Среди их клиентов был, между прочим, и соседний батюшка, занимавшийся ремонтом полуразвалившегося храма. В те годы купить на нужды церкви стройматериалы без особой санкции уполномоченного Совета по делам религий было невозможно, и батюшка, по обыденным советским привычкам того времени, закупал у Сергея и кирпич, и цемент, и доски. Сергей иногда приходил к священнику домой и был по-настоящему тронут его искренней добротой и участием, отцовской заботой о «солдатике». А еще его удивляло, что батюшка трудится не для себя — жил он бедно, — а для храма, для веры.
Но однажды в полк нагрянула ревизия. Очень быстро Сергей сообразил, что друг-начальник, чтобы уцелеть, сдаст его с потрохами. И, недолго думая, он прихватил выручку, сел на первый попавшийся поезд и поехал куда подальше. Поезд привез его в Омск. Идти было некуда, и вдруг он вспомнил о добром батюшке. Сергей разыскал храм и, назвавшись сиротой, обрел сытое и надежное пристанище на долгие месяцы. Бабушки нарадоваться на него не могли. А сам Сергей понемногу входил в церковный быт, узнавал новые для него слова и выражения, удивлялся неведомым ему добрым и доверчивым отношениям между людьми.
Но все же по весне, истомившийся среди омского пожилого церковного люда, Сергей замечтал о воле. А тут еще старуха-староста, которая называла его внучком, в знак полного доверия поручила оплатить ежегодный взнос… Он украл деньги, хотя уже знал, что это с огромным трудом, по копеечке, собранная дань для Советского фонда мира. Захватил из храма все, что ему понравилось. И пустился на свободу.
Погуляв от души несколько дней, он чуть не угодил в милицию и со страху снова бросился к верующим, к этим чудакам, доверчивым и странным людям, которых ничего не стоило обвести вокруг пальца.
Он приехал в древнюю Троице-Сергиеву лавру, назвался иеродьяконом Владимиром и сам удивился, как быстро оказался в полном монашеском облачении, да еще окруженный приятной, хотя и несколько утомительной, дружеской заботой. Однако его надежды достать здесь новый паспорт не оправдывались. Более того, жить в просматриваемом насквозь милицией и КГБ Загорске становилось все опаснее.
