на переживание древнеславянского сожигания трупов. Точно так же погребение заложных на перекрестках дорог и заложных младенцев в жилых помещениях[379] необходимо рассматривать как переживание языческих похорон (§ 21). Даже погребение заложных в воде можно считать пережитком весьма древнего способа погребения через потопление, хотя такому мнению и препятствует сравнительно позднее появление обычая бросать заложных в воду (§ 29). Равным образом, в курском «голубце» для головы убитого ногайского богатыря (§ 26, № 30) нельзя не видеть сходства с тем помостом, на котором хоронят своих покойников многие сибирские народы. Но для похорон заложных через выбрасыванье их на поверхность земли мы в древнерусских погребальных обрядах аналогии не находим.
Правда, у древнерусских дреговичей отмечен такой способ погребения: покойника клали на поверхность земли и на нем насыпали курган; археологические раскопки показывают, что такой способ господствует на левом берегу р. Припяти и простирается на север до притоков р. Березины[380], но здесь есть весьма существенное отличие от погребения заложных: над трупом дреговичи насыпали курган, коего совершенно лишены заложные[381].
Можно еще сравнить с выбрасываньем трупов в овраги прежний обычай «сажать на лубок» дряхлых стариков: их на лубке спускали в овраги[382], где они умирали и оставались, конечно, не погребенными, так как о них больше никто уже не беспокоился, но и тут есть существенная разница: бросали в овраг живых людей, а не трупы.
Итак, у нас нет достаточных оснований полагать, что выбрасыванье трупов заложных на поверхность земли есть сохранение древнерусского языческого способа погребения, хотя такая возможность и не исключена. Можно также предполагать, что такой способ погребения русские взяли у степных кочевников – у кого-либо из многочисленных народов, которые проходили в древности по русским степям, но и такое предположение не может быть доказано. Психологию этого заимствования нужно было бы предполагать такую: инородцы нечисты, поганы, но погребение их (в частности же убитых на войне из числа их) не приносит им никакого вреда; будем же и мы так хоронить своих нечистых покойников.
Мы не можем с достоверностью доказать также и того, что занимающее нас погребение заложных было, по своему происхождению, лишением погребения; но что оно рассматривалось издавна как лишение погребальных почестей, это не нуждается и в доказательствах.
С сравнительно-этнографической точки зрения почти все изложенные нами выше русские поверья о заложных удовлетворительно объясняются в том предположении, что это покойники, лишенные погребения: у многих других, индоевропейских и иных, народов поведение лишенных погребения покойников вполне сходно с поведением наших заложных.
По верованьям древних греков и римлян, «для того чтобы душа умершего была водворена в подземном жилище, приличествующем ей для посмертной жизни, необходимо было, чтобы тело, с которым она продолжала быть тесно связана, было покрыто землей. Душа, лишенная могилы, не имела своего жилища; она был скиталицей. Напрасно жаждала она покоя, к которому должна была стремиться после трудов и волнений этой жизни; она осуждена была вечно бродить, скитаться в виде призрака, „ларвы”, никогда не останавливаясь, никогда не получая ни приношений, ни пищи, которые были ей необходимы. Несчастная, она становилась вскоре злотворной. Она мучила живых, насылала на них болезни, опустошала их жатвы, пугала мрачными виденьями, чтобы внушить им дать погребение ее телу и ей самой… Весь Древний мир был убежден, что без погребения душа несчастна, страдает, и что обряд погребения делает ее навеки счастливой»[383]. «В древних государствах закон поражал великих преступников наиболее ужасным наказанием – лишением погребения. Таким образом наказывалась сама душа и обрекалась почти на вечную муку»[384].
В «Илиаде» Гомера (XXIII, 69 и след.) читаем, что душа Патрокла является во сне Ахиллесу и просит о погребении: иначе он не может войти в царство теней. В «Одиссее» (XI, ст. 52–81) «бедный, еще не зарытый» Эльпенор просит Одиссея похоронить его: «чтоб не был там (на о. Цирцеи) неоплаканный я и безгробный оставлен, чтоб гнева мстящих богов на себя не навлек ты моею бедой».
По литовскому поверью «бродят по свету и требуют мщения также и те покойники, над коими не был совершен обряд погребения» (§ 19). И по чувашскому воззрению «душа человека, не преданного земле, не вступает в землю праотцов, а обращается в злого духа, страдает и пугает людей, требуя похорон, до тех пор пока кости его не будут преданы земле»[385]. По гиляцкому поверью покойник, «не получивший почестей похоронного ритуала, попавший поэтому в „селение мертвых”, может перейти в род злых божеств или просто, на свой страх и риск, всячески мстить „роду”» (§ 18).
У туземцев о. Самоа известно поверье, что в царство мертвых переходят только те покойники, над коими совершен был обряд погребения; а прочие бродят без приюта, и по ночам слышны их злобные крики: «Ух, как холодно, как холодно!»[386]
Русскому народу такие поверья также не чужды, хотя прямых свидетельств о том в наших источниках почти совсем нет: непохороненных покойников у нас давно уже совсем не бывает.
Русский народ называет гроб домом: домовище, домок; очевидно, могила рассматривается как жилище. Во многих великорусских краях избегают употреблять выражение «идти домой», заменяя его равнозначащим «идти ко двору»; объясняют эту словесную замену так: «домой» значит «в могилу» (см. ниже «Запретные слова»). Отсюда естественный вывод, что мертвец без могилы – бездомный, скиталец. Согласное с этим поверье отмечено у забайкальских казаков: мертвецы ходят, м. пр., в том случае, «когда не исполнили какого-нибудь священного обряда после смерти данного мертвеца»[387].
Напомним, что киданье на могилы заложных разных вещей сам народ объясняет так: «буцiм би то и сами помогали ковати» (§ 11), и это объяснение, конечно, самое правдоподобное. Ниже (гл. 4) мы увидим, что и другие поминальные обряды в честь заложных преследуют ту же цель – уделить заложному хотя часть тех погребальных почестей, которых он лишен был в свое время.
В благодарность за похороны заложные покойники оказывают иногда похоронившим их большие услуги. Убитые богатыри подарили солдату, который похоронил их с пышною тризной, чудесных коней[388]; убитый колдун подарил солдату кучу денег: «Я ее отдаю тебе за то, што ты меня похоронил»[389]; найденный на берегу реки (ясно, что заложный) богатый покойник указал захоронившему его бурлаку клад: «Кабы не захоронил он меня, так клевали бы меня вороны, мыл бы мои косточки холодный дождик»[390].
Глава 4
Поминки заложных покойников в Семик
34. Погребение и поминовение заложных в убогих домах в Семик. Иные поминальные семицкие обряды. 35. Вятская свистунья. 36. Домыслы
