сейчас является объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО). Как и в случае с Сюаньцзаном, иностранный гость зафиксировал искусство и культуру более тщательно и подробно, чем это мог бы сделать местный житель, оставив не только своим японским читателям, но и всему потомству уникальные записи об этом волшебном месте.
Как и предсказывал главный администратор, буддизм продолжал течь на восток. Зародившись в Индии, он постепенно терял там свои позиции, но затем был принят в горных районах современного Афганистана, в Тибете, а затем в Китае, после чего перешел в Корею и Японию, а оттуда - в остальной мир. Главный администратор не сказал, но подразумевал, что проводниками этого потока на восток были такие путешественники, как Сюаньцзан и Эннин, люди, которые отправились на запад, чтобы принести буддизм на восток.
Миссия ЭННИНА была последней миссией японского империализма в Китай времен Танской эпохи. Еще одна миссия была запланирована несколько лет спустя, но от нее отказались, отчасти из-за опасности морского путешествия, а также из-за неопределенной ситуации в Китае. К тому времени, когда Сэй Сёнагон писала свой дневник, период культурной дипломатии и импорта китайской культуры в Японию, от поэзии до буддизма, отошел в прошлое.
В последующие века Япония все больше гордилась своей культурной независимостью. С этой целью она разработала новую письменность - кану, фонетический слоговой алфавит, который не опирается на китайские иероглифы и привязан к японскому языку. (Считается, что шрифт был разработан буддийским священником, который привез эту идею из Индии, вдохновившись ее фонетическим алфавитом). Шрифт кана способствовал распространению грамотности в Японии. Если в Китае грамотность была присуща в основном мужчинам, то новая письменность позволила женщинам войти в литературный мир в большем количестве. Среди них были придворные женщины, такие как Сэй Сёнагон, которые писали дневники, а младшая современница Сэй Сёнагон, Мурасаки Сикибу, написала первый в мировой истории великий роман "Повесть о Гэндзи". 25 Даже Хотя новая письменность изначально считалась менее сложной, в итоге она породила произведения, отличающиеся наибольшей оригинальностью и значимостью, отчасти потому, что создала для женщин-писательниц пространство для новаторства вне рамок мужской, ориентированной на Китай литературы с ее установленным каноном и литературными условностями. (Это также привело к появлению первой санкционированной судом антологии японской поэзии "Кокинсю"). Дневники, в основном женские, написанные шрифтом кана, были настолько свежими и успешными, что писатели-мужчины начали подражать им.
Несмотря на вновь обретенную независимость, китайская культура продолжала оставаться чрезвычайно важным ориентиром в Японии. Например, "Повесть о Гэндзи" Мурасаки включает почти восемьсот стихотворений в китайском стиле и часто ссылается на китайскую литературу. Мурасаки также одна из немногих современниц, писавших о Сэй Сёнагон, которую она считала соперницей: "У Сэй Сёнагон самый необычный вид самодовольства. Однако, если мы остановимся и рассмотрим ее китайские иероглифы, которые она так самонадеянно разбрасывает повсюду, то обнаружим, что они полны недостатков". Даже спустя столетия после окончания имперских миссий в Китай и расцвета письменности кана, лучшим способом опустить соперницу была критика ее несовершенного китайского письма.
THE CLEAREST EXPRESSION OF THE NEW SPIRIT OF INDEPENDENCE - еще один рассказ об императорской миссии, созданный с большой оглядкой примерно в то же время, что и "Книга подушек", и сравнимый с ее историей об испытании китайским императором японцев. Это свиток, сочетающий текст и изображение, повествующий о путешествиях Киби-но Макиби, легендарного министра, отправившегося с императорской миссией в Китай.
Согласно другим источникам, исторический Киби овладел тринадцатью областями китайского языка, которые включали в себя пять конфуцианских классиков, историю, инь-ян, календари, астрономию и гадание, а также игру Го. Эти впечатляющие знания китайской культуры послужили ему очень хорошо, потому что в свитке описывается, как его миссия в Китай идет ужасно плохо. Сначала все кажется хорошо: пересечение моря между Японией и Китаем проходит гладко, лодка с японскими гостями прибывает на берег и встречается с меньшей лодкой, которая доставляет их на сушу, где их радушно принимают. Но затем начинаются неприятности. Киби отводят в башню и фактически заключают в тюрьму. Предупрежденный призраком о своей скорой смерти, Киби понимает, что для того, чтобы выжить, он должен произвести впечатление на своих убийственных хозяев, которые подвергают его различным испытаниям.
Сначала его проверят на знание антологии китайской литературы. К счастью, он умеет летать, поэтому он и услужливый призрак поднимаются в воздух, чтобы шпионить за своими китайскими похитителями, пока те готовятся к экзамену по литературе. После прохождения теста Киби должен показать свою силу в игре Го, что он и делает, проглотив решающую фигуру. Его хозяева подозревают, что произошло, и намереваются доказать это, проверяя через соответствующий промежуток времени его экскременты. Художник показывает нам группу инспекторов, пристально вглядывающихся в землю, но достаточно осмотрителен, чтобы не изобразить объект их пристального внимания. В конце концов, китайцы не знают, что среди многих замечательных талантов Киби - полный контроль над своими испражнениями, что позволило ему сдержать работу над произведением Go. С помощью этих и подобных трюков Киби настолько впечатляет китайцев, что они начинают по-настоящему бояться его, и когда он угрожает уничтожить солнце и луну, они отпускают его.
Несмотря на юмор, свиток рисует крайне негативную картину Китая и предупреждает об опасностях, с которыми могут столкнуться японские гости, включая смертельную схватку умов, подобную той, которую Сэй Сёнагон записала в своем дневнике. Эта негативная картина Китая примечательна тем, что нет никаких указаний на то, что исторический Киби был заключен в башню или чуть не умер от голода.
Свиток не столько изображает исторические события, сколько выражает подозрительное отношение к китайцам и показывает, насколько опасным может быть культурный импорт. Культурный импорт, как правило, вовлекает две культуры в сложную операцию заимствования и влияния, часто вызывая беспокойство по поводу превосходства и зависимости. Что означает заимствование технологий, культуры и искусства из другой страны? Что произойдет, если вы позаимствуете чужой литературный канон?
Пример Японии, как и пример Рима, показывает, что заимствование может быть большим преимуществом, обогащая культуру, которая добровольно решила позаимствовать у другой. В то же время такое заимствование почти неизбежно порождает чувство соперничества, опоздания, необходимости доказывать свою значимость. Возможно, это чувство соперничества особенно сильно, если импортируемая культура не исходит от побежденного военного врага, как это было в случае с Грецией для Рима, создавая обратную реакцию против опасений оказаться под чужим господством. Дневник Эннина фиксирует обратную реакцию в Китае против импорта буддизма, в то время как его собственный дневник косвенно стал объектом обратной реакции против китайского импорта в Японию.
Беспокойство по поводу культурного навязывания было повсеместным, но и
