От Зеленчуга мы перешли на Кяфир через высокий скалистый гребень, на котором стояли развалины церкви, вероятно грузинской, постройки времен царицы Тамары. Этот переход был не только труден, но представлял даже новую опасность особенного рода. Скалы, которыми был увенчан гребень горы, упирались подножием в крутые покатости, покрытые сырою, скользкою травой. В лощинах, прорезывавших бока горы, по которым мы должны идти, обходя скалы, лежал еще снег. Днем его поверхность таяла, а ночью, замерзая, покрывалась довольно крепкою ледяною корой. Переправа через эти снежные полосы представляла немалую опасность, потому что с них можно было, поскользнувшись, скатиться в ужасную глубину. Дороги тут не было и следа. С целью проложить ее, Хатхуа и Багры пускались обыкновенно бегом через мерзлый снег, упираясь на свои железом окованные палки и прошибая ледяную кору сильными ударами ног. По протоптанному ими следу переходили остальные, становясь ногой только на места, пробитые в снегу. Лошадей, с катером впереди, переводили на длинной веревке. На одном из подобных мест даже катер, отличный ходок по горам, не хотел переходить, кусался, бил ногами и не тронулся с места, пока люди, пробежав несколько раз, не проделали более безопасной дорожки. Спустившись вниз по Кяфиру, мы вышли из тесного ущелья, по которому он протекает в своем верховье, и вступили на холмистую местность, покрытую небольшими перелесками и высокою, сочною травой, в которой конный человек скрывался до головы. Нам следовало с Кяфира поворотить на запад, обогнуть самые крутые контрфорсы главного хребта и потом подняться на юг, вверх по Урупу, на котором жили в то время башилбаевцы, недалеко от его верховья. Чем более удалялись мы от высоких гор, тем осторожнее становились мои абхазцы. Дело черкесских Хаджиев, побитых на Бзыбе, не выходило у них из ума. Соседство кабардинцев, живших также на Урупе, только гораздо ниже башилбаевцев, сильно их тревожило.
На втором переходе от Зеленчуга мы не разводили ночью огня, для того чтобы не привлечь к себе незваных гостей; а потом шли только ночью и дневали в глубоких балках, не расседлывая лошадей и не выпуская из рук оружия. На пятый день, повернув опять к горам, мы сделали огромный переход вверх по Урупу, перед вечером вошли в дремучий лес и поздно ночью остановились на небольшой поляне, которую загораживала с одной стороны высокая отвесная скала. Далее этого места ни хаджи Соломон, ни его абхазцы не смели идти, жалея своих голов. Верстах в пяти отсюда лежало селение Мамат-Кирея Сид-ипы, из рода Маршаниев, приятеля Микамбая. Башилбаевцы принадлежали к числу девяти небольших абазинских обществ, занимавших северо-восточную покатость гор, между реками Урупом и Сагуашею. Язык и господствующие у них фамилии доказывали их абазинское происхождение. Колыбель их племени находилась бесспорно в Абхазии, из которой они выселились, в давние времена, за Гагры и на северную сторону гор, по недостатку земли и по причине внутренних раздоров. Назывались эти общества: Башилбай, Там, Кызылбек, Шегирей, Баг, Баракай, Лов, Дударукуа и Биберд. Все они находились в зависимости от черкесских князей племени адыге, обративших их в своих данников и отказывавших по этой причине Ловам, Бибердам, Дударукувым и Моршаниям в княжеском титуле. Беслинеевские князья Канукуа считали башилбаевцев своими вассалами, и только со времени покорения их русскими потеряли право получать с них подать. Приводя множество имен, имеющих одинаковое окончание, считаю не излишним пояснить, что жители Востока имеют обыкновение прибавлять к каждому имени: сын такого-то и что грузинское – дзе, черкесское – ику, абазинское – ипа, татарское – оглы, значат – сын: так, например, Херхеулидзе, Беслан-ику, Сид-ипа, Пасван-оглы и т.д.
Микамбай послал Хатхуа в ту же ночь уведомить о своем прибытии Мамат-Кирея Сидова, как его называли русские, вместо Сид-ипа, и забрать у него съестных припасов. Хаджи Соломону и мне самому было желательно повидаться с Сидовым как можно скорее, для того чтоб узнать от него, каким способом могу я проехать далее к братьям Ловам. Хатхуа вернулся перед утром вместе с доверенным слугою Сидова, принесшим корзину, полную разных припасов, и пригнавшим двух баранов, от имени жены своего господина, который находился в отлучке. Несколько дней до нашего прихода не только он, но и все другие абазинские и кабардинские старшины, а между ними и братья Ловы, уехали для совещания на русскую сторону в Железноводск к начальнику кубанского кордона. Башилбаевцы покорились русским полгода перед тем, а Ловы, как мне рассказал башилбаевец, стали ездить на линию несколько недель тому назад; значит, они также были приняты в число русских подданных. Это известие меня нисколько не обрадовало. С той минуты, что они гласно передались русским, Ловы не могли более мне быть полезными для моего путешествия к морскому берегу. Кроме того, их отсутствие, равно как отлучка Сидова и других абазинских старшин, с которыми хаджи Соломон имел связи, ставили меня и моих абхазцев в весьма неприятное положение. Жена Мамат-Кирея не решалась принять нас в отсутствие своего мужа, опасаясь за жизнь абхазцев, по причине канлы, которую имели против них черкесы из-за побитых Хаджиев. До Железноводска считали около двухсот верст. Нарочный, которого она предлагала послать за своим мужем, мог поспеть туда не раньше трех дней, и нам нельзя было ожидать возвращения Сидова, как бы он ни спешил, прежде семи или восьми дней. Охранное письмо князя Михаила на имя хаджи Джансеида нисколько не успокаивало старого Микамбая. “Эти кабардинцы отъявленные разбойники, – повторял он беспрестанно. – Только узнают, что мы находимся здесь, и явятся к нам, как снег на голову, не спрашивая, какой тут владетельский Шакрилов и какое письмо бережет он за пазухой. Им не нужны ни письма, ни рассказы; прежде всего они хотят абхазской крови”. Сколько хаджи Соломон ни сердился, а делать было нечего, и приходилось спокойно оставаться в лесу до возвращения Сидова или до приезда Ловов, которым бы он мог меня передать целого и живого, как им было обещано; иначе ссора с владетелем делалась неизбежною; после всех трудов пропадали наградные деньги, да сверх того завязывалось с русскими самое неприятное дело.
Покоряясь злой необходимости, Микамбай просил только башилбаевца передать жене Сидова, чтоб она не медлила ни одного часа отправление гонца за своим мужем, которому я обещал сверх того, от себя хорошую награду, если он скоро доставит мое письмо генералу ***, никому об этом не говоря. В записке, писанной по-немецки, для того чтоб ее ни в каком случае не могли прочитать черкесы, между которыми находились люди знакомые с русскою грамотой, я объяснил в коротких словах мое положение и просил, как можно скорее, прислать ко мне одного из Ловов для устройства моего проезда с Урупа на линию. Покончив это дело, мы принялись устраивать для себя безопасную стоянку на довольно долгое время, причем оказалось, что хаджи Соломон был весьма предусмотрительный человек. Место, куда он нас привел, лежало в такой глуши, что один только несчастный случай или измена могли навести на него наших врагов. Оно находилось в дремучем лесу, в стороне от всех дорог, и пользовалось обороной, которую не легко было найти в другом месте. Я говорил уже о скале, загораживавшей поляну с одной стороны. Эта скала имела около пятидесяти сажень вышины; верхняя часть была отвесна, нижняя спускалась к земле покатостью, по которой мог вскарабкаться разве медведь, а не человек. На половине ее высоты виднелось небольшое круглое отверстие и возле него длинная горизонтальная скважина, открывавшая вход в большую пещеру. Узенькая, едва приметная дорожка, проходимая только днем, – так она была крута и опасна, поднималась с поляны до отверстия. На ружейный выстрел от пещеры не было ни дерева, ни камня, за которыми мог бы скрыться неприятель. Лучше этой самою природой устроенной крепости нельзя было придумать для небольшого гарнизона. В пещеру втащили седла, провизию, двух живых баранов, кроме битой говядины, дров и воды в дорожных тулуках. Продолговатая скважина защищалась натуральным бруствером; отверстие можно было баррикадировать, в случае нужды, камнями, лежавшими во множестве на дне пещеры. Остатки обгоревших дров, сухая трава для постели и закопченный свод пещеры доказывали, что мы не первые искали в ней защиты от злых людей. Хатхуа распоряжался в ней как дома, зная все ее извилины. После того я узнал, что она нередко служила притоном для абхазцев и для медовеевцев, ходивших на северную сторону грабить черкесов. Башилбаевцы доставляли им в этом случае продовольствие и никогда их не выдавали, находя весьма выгодным иметь под рукою людей, через которых можно было переправлять на другую сторону гор краденую скотину и людей. У горцев воровство считается, по их понятиям, за весьма почетное ремесло; стыдно только быть пойманным на деле.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
