1 апреля 1806 года театр московский сделался Императорским и перешел в зависимость директора театральных зрелищ; вместе с этим повелено было всем артистам зачесть их годы службы у Медокса за действительную к выслуге пенсионов и был назначен особым директором в Москве князь Мих. Пет. Волконский, от которого впоследствии приобретена в казну и его крепостная труппа артистов. В бытность директором театра князь Волконский особенно заботливо относился к постановке пьес. Так, актера Волкова, игравшего тогда в «Русалке» роль Тарабара, он нарочно посылал поучиться в Петербурге у Воробьева (известного ученика Маркети), как он выражался, тарабарской грамоте.
На московском театре долго стояли столбами рабски подражательного французского классицизма Сумароков и Княжнин; перед именами этих авторов благоговели все грамотные и безграмотные. Никто не смел отыскивать в их творениях недостатков и погрешностей.
Считалось святотатством критиковать какое-нибудь место в «Димитрии Самозванце», в «Синаве и Труворе» (Сумарокова), в «Додоне», в «Рославе», в «Титове Милосердии» (Княжнина); говорили: «Матушка их царица отметила!», «Старшие хвалят!», и, если являлся какой-либо смелый «выскочка и растабарывал» как-нибудь не в выгоду общепринятого хорошим, – старики всех кругов начинали над выскочкою смеяться и говорить в один голос: «Смотри, пожалуй, умней хочет быть Сумарокова!» В числе русских опер непомрачаемо блистал в XVIII веке «Мельник-колдун, обманщик и сват» Аблесимова; за ним стоял «Сбитенщик» Я. Б. Княжнина, очевидно, впрочем, заимствованный из французских нравов.
После них имели большой успех две оперы князя Горчакова: «Баба-яга» и «Счастливая Тоня». Первая из них более нравилась публике, за вторую публика претендовала на князя Горчакова и громко говорила: «Ну, что бы это его сиятельству назвать рыбака своего Иваном, а не Миловзором», или: «Что бы это рыбаку-то его сиятельства поймать не духа, а уж если не черта, то, по крайней мере, водяного дедушку, а дух, что это такое? Всяк бывает дух!»
За этими операми следовала «Ахридеич» («Иван-царевич»), опера великой Екатерины, замечательная по великолепию своих декораций. «Гостиный двор» (Матинского), картинка нравов тогдашнего купечества и крючкотворства приказных. «Розанна и Любим» (Николаева) с «Барчуком-псарем» и пр. Музыку ко всем этим операм составляли большею частию какие-то мелодические сборники из русских и всяких песен. Поставляли музыку Мартини, Керцелли, Фрей и другие музыканты, теперь позабытые; был, впрочем, знаком москвичам того времени и Моцарт, но он не ладился под наш стих, как ни запрягал его в наши оглобли какой-нибудь Фрей или Афанасий.
Нынешняя оперетка, или, как тогда ее величали, «Малая опера», тоже уже была известна москвичам. Из таких уже пользовались успехом «Несчастие от кареты» (Княжнина), «Федул с детьми» (Екатерины Великой), «Новое семейство» (Вязмитинова) и еще некоторые другие. Особенно нравились «Федул с детьми», со своими песнями, хорошо подобранными, и «Несчастие от кареты», резкая сатира на бар – «французолюбцев». Одна афиша «Федула» составляла какую-то народную скороговорку! Для любопытства привожу часть имен пятнадцати детей Федула: Дуняша, Фатяша, Минодора, Нимфодора, Митродора, Анкудим, Никодим, Ипполит, Неофит, Парамон, Филимон и т. д.
Одна историческая песня из этой оперы: «Во селе, селе Покровском», петая актрисой Сандуновой, производила фурор во всех тогдашних салонах. Сандунова, как говорили, сама находила здесь какой-то факт из собственных своих приключений, и потому-то мастерство ее в этой песне было мастерством особенным! В «Несчастии от кареты» героиней была барыня-полуфранцуженка, которая очень желала иметь модную французскую карету и за недостатком денег на покупку ее решилась продать в рекруты крестьянина.
Домашний шут научил этого бедняка сказать его госпоже несколько французских слов с соблюдением «прононсия», и тем бедняк спас себя от рекрутчины и женился, на ком хотел. Успех эта оперетка имела тогда колоссальный, все ходили слушать пение Сандуновой и смотреть на «буфонства» любимого тогда комического актера Ожогина, от одного выхода которого на сцену публика уже помирала со смеху. Но особенный фурор в этой пьесе производила песня на напев известной песни графини Шереметевой «Вечор поздно из лесочку», петая Сандуновой и ею сочиненная:
Если б завтра да ненастье,То-то б рада я была.Если б дождик – мое счастье, —За малинкой в лес пошла.
В тот романический век нежные души видели в песне Сандуновой намек на судьбу известной крестьянки «Параши» (графини) с Лизанькой (Сандуновой). Как известно, обе были актрисы и певицы, обе сыграли в свете между современниками видную героическую роль.
Позднее, с 1790-х годов, на сцену входит в моду слезливая немецкая комедия, немецкая драма и даже частью немецкая опера и трагедия, и завладевает московскою сценою Август фон Коцебу. В Москве многие дивились большому успеху Коцебу и говорили: «Как это он, Коцебу, русский подданный, мог прославить себя литературно в целой Европе?» И вследствие этого всякая пьеса Коцебу в переводе имела в Москве большой успех. Особенно с большим успехом давались его драмы: «Сын любви», «Серебряная свадьба», «Ненависть к людям и раскаяние», «Попугай», «Бедность и благородство души» и проч.
Во всех пьесах Коцебу первые женские роли играла трагическая актриса М. С. Синявская; позднее заменила ее М. С. Воробьева, «сотворенная, – как говорила тогдашняя критика, – для драм Коцебу». В «Гусситах под Наумбургом», когда эту пьесу стали часто давать в начале 1812 года, весь театр рыдал от игры этой артистки. Критика, в наивном восторге, иначе ее не называла, как «невозможною». Несколькими годами позднее такой же слезливый успех в Москве производили приезжие из Петербурга артисты Самойловы в пьесе «Павел и Виргиния»; оба, муж и жена, были превосходны; в первый раз эти артисты играли на Арбатском театре в опере «Водовоз». Н. Полевой в своих театральных воспоминаниях говорит: «Волосы стали у меня дыбом, когда Павла разлучили с Виргиниею, а когда Павел бросается в море, и потом на сцене беготня и смятение и их вытаскивают без чувства, – я едва дышал…»
Из также слезливых пьес в начале нынешнего столетия в Москве долго не сходили с репертуара две Лизы: первая – «Лиза, или Торжество благодарности», соч. Н. И. Ильина; в ней пожинала лавры Сандунова; вторая – «Лиза, или Следствие гордости и обольщения», соч. В. М. Федорова, была взята им из повести Карамзина «Бедная Лиза»; в роли последней из Лиз опять пользовалась успехом Матрена Семеновна Воробьева. После представления этой пьесы, по словам современников, у ничем неповинного Лизина пруда в Москве по вечерам гуляли толпами влюбленные. Какой-то непочтительный поэт невинный пруд почтил даже следующим двустишием:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
