она, — бабушка погладила меня по голове, — наша Оля.
Произошла небольшая заминка. Оператор развернул камеру на меня, я старательно улыбалась, ждала вопросов и понимала, что бедная ведущая, должно быть, окончательно сбита с толку. Там у неё, скорее всего, заготовлены совершенно взрослые темы — а тут я. Поэтому я потихоньку вытянула у бабушки из руки микрофон:
— Я очень люблю свою бабушку. И очень горжусь ею. Так же, как горжусь подвигом всех советских граждан, помогавших фронту ковать победу в тылу…
Дальше я выдала на камеру примерно ту же речь, которую использовала в качестве вступительного слова для школьников (как хорошо, что я так здорово потренировалась!), между делом представила других персонажей книги — старших бабушкиных детей и завершила всё тем же обращением — теперь уже к зрителям — о необходимости постараться и сохранить как можно больше памяти о великом подвиге советского народа, в каждой семье.
Какой-то дядька из-за спины ведущей показал мне большой палец, и тут же нарисовал в воздухе кружок. Я расшифровала это для себя так, что всё здорово, закругляйся. Ну, прекрасно. Я вернула бабушке микрофон, и она напоследок улыбнулась:
— Спасибо вам за приглашение, и всех поздравляю с приближающимися праздниками: с первым мая и с Днём Победы!
На этой неплохой, на мой взгляд, точке огонёк камеры погас. И передача закончилась. Все зашевелились, заговорили.
Ведущая сидела в своём кресле грустная, как Снегурочка перед растаиванием.
— Не расстраивайтесь так, — сказала я ей, — неудобное место всегда можно вырезать.
Девушка вздохнула и ответила:
— Это был прямой эфир.
Ну… Будем надеяться, что всё обернётся к лучшему.
16. ЗВЕЗДИМ
ПОСЛЕВКУСИЕ
Вышли мы из телецентра все взбудораженные, и тут тётя Нина говорит:
— А поехали к нам? Я вчера пироги стряпала, да ещё омуля солёного из деревни прислали целое ведро! Куда его? Картошки быстренько сварим…
Закаталась, как обычно тётя Заря; увидели они трамвай и побежали на него всем кагалом — к себе, на Молокозавод (это остановка такая).
Мы снова начали трамбоваться в свой жигуль. Во второй, дядь Сашин, на заднее сиденье упихали семерых оставшихся детей и подростков. Четверо никуда не впихнувшихся взрослых дружно двинули на троллейбусную остановку. Выезжая на Ленина я увидела, что в сторону Сквера единица идёт. Сейчас она как раз развернётся, подберёт их, и они вслед за нами приедут.
Посидели мы славно. Сперва я забрала у мамы Федьку (отпустила её пообщаться), а сама валялась с ним на кровати, нюхала его молочный запах, а Федька радовался всем своим существом и дёргал мои бантики. Такое, граждане, умиротворение — кто бы мог подумать! Чувства у меня к братцу совершенно бабушкинские.
Таня с Иркой сидели с нами рядом и со смаком обсуждали, как в школе и в садике обзавидуются, что они были в телевизоре — конечно же, перед программой все похвастались кому только можно, и нас должны были смотреть. Подозреваю, что после этого эфира все мы на некоторое время станем локальными звёздами.
Информации в принципе было так мало, что людей, даже мельком увиденных на экране, потом узнавали, здоровались… И вообще, я сколько раз замечала такое: случайно в какую-нибудь передачу попадёшь, а потом знакомые встречают тебя и говорят: «Слу-ушай, никогда вот это не смотрел, а тут к соседям зашёл (например) — а в телике — ты!» Мистикой даже отдаёт.
Потом малышня (в лице Федьки, Димки и Лёньки) сморилась и уснула, а мы все сидели за большим столом, и тётя Нина (переволновалась, поди) говорила, что она вовсе не жалеет, и считает, что высказалась правильно, тётя Валя снова возмущалась безобразию, а остальные поддакивали, мол: глядишь — и зашевелится исполком.
РАЗНЫЕ СКОРОСТИ
29 апреля 1984
В воскресенье, понятное дело, никто к нам из руководящих органов не пришёл — выходной же. Однако же, я лично наблюдала в окно картину, как к гуляющим с колясками маме и Даше одна задругой подходили соседки, махали руками, тыкали куда-то в горизонт. Окно открывать, чтоб послушать, я не стала, но и так было понятно, что вокруг наших постепенно формируется своеобразный митинг. Останавливались прохожие, присоединялись к дискуссии.
Короче, дело получилось резонансное, и погуляв едва ли с полчаса, мамочки затащились домой. Ну, нафиг.
А потом я поняла, что поторопилась с выводами — потому как, несмотря на нерабочий день, к обеду к нам явились представители местного (совсем местного, Юбилейнского) партийного актива. Между прочим, возможно, они даже лично наблюдали происходивший незадолго сабантуй — так-то, место сбора парт-ячейки в доме через двор, в помещении домоуправления. А, может, и не поленился кто-нибудь из жильцов дойти, высказать им своё авторитетное мнение, социально-инициативного народа у нас полно.
Партийцы разулись, были приглашены попить чаю, посидели, «провели душевную беседу». Не могу, хочется взять в кавычки. Наверное, даже не просто душевную, а «задушевную беседу».
Заглянули в ордер и в паспорта, мама даже Женин принесла из шкафчика, хоть он сам и был на смене… Поинтересовались: почему ни мама, ни Наиль не захотели перейти для житья в семьи, где раньше проживали супруги, послушали ответы, согласились, что угол в комнате, где живёт ещё кто-то, да к тому же смежной и проходной, ещё хуже, чем пусть маленькая, но отдельная комнатка.
Прошлись по квартире, познакомились, так сказать, с реальными условиями. Больше всего их, по-моему, впечатлила Наилькина комната. Ещё бы, на шести метрах вчетвером, я такое только на фотках микроквартир из юго-восточной Азии видела[25]. Хорошо, у них хоть раковины и унитаза в углу нет, а то бы получился полный фэн-шуй.
Ушли, обещавшись жёстко поставить вопрос на заседании райкома.
Посмотрим, посмотрим…
После обеда внезапно принесли телеграмму из «Восточки». Сильно просили завтра в двенадцать быть дома меня и бабушку. Дамы наши снова запаниковали, начали метаться, наводить порядок… Ну, надо — значит будем. Чего суетиться-то…
30 апреля 1984, понедельник
В понедельник с утра я всё-таки пошла в школу. Если по каждому поводу прогуливать — это, извините, не работа, а сплошной расслабон получится. Пришла из школы без пятнадцати двенадцать. Мама с Дашей, причепурённые, во дворе гуляют с колясками. Увидели меня, замахали руками:
— Иди домой скорее, уже приехали!
Стремительные товарищи, однако! Зато автоматически отпадает вопрос: во что наряжаться. Как пришла в школьной форме, так и буду. Пионерка, все дела.
Дверь оказалась не заперта — просто прикрыта. Видать, меня ждали. Квартира ощущалась непривычно пустой, только с кухни доносился негромкий разговор.
— Баба, я пришла! — крикнула я и скинула ботинки, заглянула в кухню: — Здравствуйте!
«Товарищи» оказались в единственном числе.
Бабушка чаёвничала со среднестатистической, похожей на шпионку женщиной. Над вазочками со стряпнёй возвышался довольно крупный микрофон. Значит, где-то есть и записывающее устройство.
— А вот наша писательница пришла! — воскликнула бабушка.
— Вас-то мы и ждём, — заулыбалась «шпионка».
— Меня? Я думала, вас интересует тема героев тыла.
— И это, конечно, тоже, но с бабушкой мы уже поговорили, и даже ваших молодых мам я сфотографировала. Мне бы хотелось поговорить с вами, именно как с молодым писателем.
— Как я докатилась до жизни такой? — я села на свободную табуретку и чинно сложила руки на коленях. — Однако, у меня будет одно условие. Вы не изменяете мои фразы. Терпеть не могу, когда выпавшее — или, того хуже, добавленное — слово меняет весь смысл. Оттенки смыслов — великая вещь, и перед публикацией я хотела бы ознакомиться с финальным текстом.
Девушка нахмурилась:
— Ознакомиться, наверное, не получится. Мы хотели, чтобы интервью с вашей семьёй пошло именно в первомайский номер, я сейчас поеду, переведу запись в текст — и сразу в вёрстку. Но могу обещать ответов не искажать.
— Тогда — поехали. Что вас интересует?
Интересовало девушку то же самое, что и школьников, с которыми я беседовала половину апреля: как решила стать писателем да почему? С чего начинала? И отвечала я ей примерно всё то же самое.
Под конец как-то даже расслабилась, хотя и старалась лишнего не наболтать.
— Я знаю, что есть уникальные люди, которые могут писа́ть сразу
