На пристани закричали — сначала взрыв голосов, громкое оханье толпы, а потом... вой — нечеловеческий, выворачивающий нутро наизнанку, звериный. Тут и конец крысиному бою, позабыты вмиг и Яшка Медный, и поставленные на него пять рублей — зрители вскочили и устремились к новому «спектаклю». Макар побежал со всеми, на автомате.
Откровенно говоря, он терпеть не мог этот уличный инстинкт — окружать аварию или драку, перешептываться, бессмысленно топтаться вокруг, щелкать фоточки на телефон и сразу же выкладывать их в блог, смаковать чужое несчастье. И поглаживать свое маленькое, трусливое чувство самосохранения — «не со мной, не со мной случилось — и хорошо, и ладненько!». Можешь помочь — помоги, не можешь — проходи, чего глазеть-то? Макар скрипнул зубами. По-хорошему нужно было развернуться и уходить, но что-то стыдное, нутряное, пекущее под ложечкой тянуло его — хоть глазком взглянуть, что там?
Рядом со сходнями, у баржи, лежали двое. Окровавленную каменную плиту как раз оттаскивали в сторону.
— Споткнулся, как наверх взбирался, сердечный...
— Сам упал и товарища зашиб...
— Гадова душа, напиться тянет — вишь, дохнем на работе...
— Мож, оклемается?..
Один из грузчиков лежал тихо, лицом вниз. Плечи его горбились, косо и неправильно, будто у поломанной птицы, из-под головы густыми ручьями текла кровь. Ноги развалились неуклюже, грязные сапоги глядели носками друг на друга. Одна рука подвернута была под живот, другая — откинута в сторону, скребла по земле. Ногти — черные, пыльные; пальцы мелко дрожали и дергались. Казалось, жизнь из него утекала через эту руку, как только остановится — шабаш. Был человек — нет человека.
Другой лежал на спине, закинув лицо с обметанными губами, обхватив себя за плечи, и выл. Стучал пятками о землю, будто на велосипеде ехал или бежал куда-то, закашливался кровавой пеной, бился затылком о сходню.
— Й-йа-ау-у-у-у, бо-ольно! Ироды-ы-ы-ы!
Нет, не в кино. Не в кино Макар оказался. Там всегда рядом с местом происшествия случается доктор, обязательно практикующий хирург-ортопед-травматолог, который бросается к пострадавшему и реанимирует его. Интубация — шариковой ручкой, шина — из подручных материалов. Стоп, снято.
То, что лежало и выло на пристани, не могло быть частью художественного фильма. Потому что слишком больно било по зрителю. Со всего размаху, в поддых, грубо сдирая корки с трусливого «моя хата с краю» и «чем тут поможешь? только ждать, скорая выехала вроде». Скорая, какая тут, на фиг, скорая?
— Он так и будет лежать? — вырвалось вслух.
— За костоправом послали, поди. — Давешний белобрысый стоял рядом, глазел на раненого, не переставая лузгать семечки. Обернулся к Макару, смерил его внимательным, цепким взглядом: — А ты случаем не шороховский будешь?
— Шороховский... — Макар сначала ответил, а потом мысленно прикусил язык. Шороховский-то шороховский, только ни один из родственников его здесь не узнает.
— Во-о-т, вишь, сразу признал тебя! Брови-то и нос — дядькины!
Это мы про какого дядьку говорим сейчас? Про самого Шорохова? Или кого-то из купцов? Макар прикусил губу, пытаясь вспомнить семейную историю начала века, а неожиданный собеседник продолжал болтать — громким, веселым голосом, не обращая внимания на воющего рабочего:
— Дядька-то твой, Шорохов, дело говорил. Технику на склады ставить надо. Тех-ни-ку! — и назидательно воздел указательный палец. — А то гляди, что ни день, то панихида.
— Что-о-о? — Рябой детина в штопаной косоворотке повернулся и схватил белобрысого за грудки. — Технику, говоришь? Машины, значит? Греби ты черту! И так работы с крысий хрен!..
Макар и рта не успел открыть, как очутился в центре драки. Началось с двоих и пошло по кругу, захватывая все новых и новых людей, уже разгоряченных чужим горем. Били страшно, чем под руку подвернулось. Хрустели носы и зубы, брызги крови летели веером от разорванных ноздрей. Макар рефлекторно поднырнул под кулак, метящий ему в лицо, и первую минуту самозабвенно уворачивался, бил прямой и сбоку, ставил подножки... В «бойцовском клубе» он изрядно поднатаскался ломать чужие переносицы. Бей! Бей! Не жалей! Он и бил. Пока не споткнулся о тело — рябой со свернутой набок челюстью перхал и драл себе горло ногтями, из шеи его торчал обломок доски с ржавым гвоздем.
«Дурак, тебя ж тут кончить могут!» — Макар пригнулся и чуть не на четвереньках рванул в сторону, вверх от Дона. Выскочил из драки, отбежал для верности на полквартала, суматошно огляделся. Чуть впереди, прислонившись к забору, кашлял и харкал белобрысый. Удача! Макар подошел к нему, сочувственно тронул за плечо:
— Сильно тебя отмочалили?
— Да не-е-ет... До свадьбы заживет.
— Слушай, мне бы Шороха найти. Макар который. Подсобишь?
— Дядьку-то? Так он в лавку, к Шмуцу, побежал! На Садовую. С час назад ушел как. Если там не застанешь — то прямо от лавки иди наверх, по Малому до Сенной — там и отыщешь, в трактире. И прогуляешься. Погодка-то — богу в душу!
— Спасибо! — пробормотал Макар и шепотом добавил: — Оптимистично.
Осторожно потрогал шею. Болела ключица, задетая в драке, горело ухо, веко заплывало. Это если не считать разбитого колена и едва заживших после Кобяково ободранных ладоней.
— Красавчик. Хоть сейчас — к ее величеству на прием. Или на променад по Большой Садовой.
В кармане все же нашелся носовой платок — Макар протер лицо и руки, отряхнул штаны, рубашка — с утра белоснежная — сейчас выглядела вполне по местной моде: расхристанный ворот, пятно на груди, оборванные пуговицы. Картуза только не хватало — ну и черт с ним. Макар пошел на дребезжанье конки, внимательно глядя по сторонам на прохожих и домики, утопающие в пене цветущих деревьев. «А за окошком месяц май, месяц май, месяц май...» — засвистал вдруг и даже притопнул.
Асфальта под ногами не было — брусчатка. И прохожие — мужчины в чудных костюмах, женщины... нет, дамы... в перчатках, с кружевными зонтиками, в кофтах с манжетами, расшитыми бисером и жемчугом, в длинных юбках с множеством складок, на лицах — монокли, в руках — веера. Всего два квартала прошел — а уже будто в другой мир попал, миновал невидимую границу между портом и остальным городом, там — помирающий на земле рабочий, здесь — ленивая нарядная праздность. Синий вагон конки катился по рельсам, кондуктор махал на мальчишек, пытающихся прицепиться к задней площадке, вагоновожатый покрикивал на лошадь. Звякала рында.
* * *
По Соколова вверх... Он узнал улицу, хотя все здесь было не так — и вместо вечно припаркованного на обочине гастрономического фургончика стояла водовозка — деревянный бочонок, нахлобученный на старую телегу, да впряженная в нее печальная лошадка с мохнатыми ногами.
Макар засвистел громче. «Чижика-пыжика» засвистел. Хотя представления не имел, был ли «Чижик» уже придуман или это он, Макар Шорохов, только что щедро дарит миру музыкальный шедевр.
— На Фон-тан-ке... Вод-ку. Пил!
«Почтовая»! А в нормальном мире — Станиславского.
— Вы-пил рюм-ку... Вы-пил две.
Чирикали воробьи. Звенела рында. Кричал что-то отчаянное кондуктор — не то гонял безбилетников, не то сообщал пассажирам маршрут. Беспризорники лениво курили махру, привалившись к каменной стене. Пробежал мимо мальчишка-газетчик; сериалы не врут — мелкий, крикливый, в фуражке. Наудачу выпалил в лицо Макару: «Ростовские ведомости!» Если есть конка, зачем транвай?» Покупайте «Ростовские ведомости»! Двадцатое мая тысяча девятисотого года! Транвай или конка! Диспуты в городской управе!»
У Макара, как у того чижика, закружилась вдруг голова. Он словно очутился внутри калейдоскопа — маленькая шестеренка, которую можно встряхнуть так и эдак... «Плюс загазованность низкая. Наверняка словил кислородное отравление». — Макар втянул в себя здешний воздух. С удивлением обнаружил, что различает запахи, подумал, что сейчас ему хорошо бы полежать с четверть часа под выхлопом «Рэнглера»... и... свернул на Большую Садовую.
Садовая... Ну хоть что-то в этом мире неизменно. Лавки, магазинчики, цирюльни, ресторанчики, букмекерские конторы, салоны... Макар с удовольствием разглядывал витрины и думал, что, оказывается, вполне можно обойтись без неоновой рекламы и голых манекенов. Аутентично!
Шляпки, корсеты, пикейные жилеты от мадам Дефлопе.
Ноты! Музыкальные инструменты! Уроки фортепьяно. Обращайтесь к приказчику!
Швея. Мужские костюмы. Фраки. Галя Варшавская-Шниперсон. Готовые и на заказ.
Ювелирные изделия и предметы старины. Антикварная лавка. А также новейшие механизмы. Соломон Шмуц и брат. Так, сюда...
Но позвольте, что это рядом?
Часовая мастерская Ангурянов. Чиним патефоны, граммофоны, музыкальные шкатулки. Паяем, клепаем, реставрируем.
Макар замер. Застыл как вкопанный. Мастерская Ангурянов. Будто сдулось, пропало веселье, и чижик-пыжик улетел на свою далекую Фонтанку. Распелся, дурак. Гуляет. Забыл, почему здесь. Забыл, что не просто так. А там, дома — Карина. Ждет. Волнуется. И надо скорее решать здесь все дела и бегом, бегом отправляться обратно.
