«В очередной раз поставили телегу впереди лошади, и мне не удалось сдвинуть с места, — напишет Штернберг, имея в виду как всю киноиндустрию, так и фильмы с Дитрих, сделанные без его участия. — Начать с ошибки — означает закончить тоже ошибкой… Мне следовало бы предвидеть, каким конфузом завершится решение начать проект, для которого сначала ищут сюжет, подходящий для артиста, а потом ищут режиссера, подходящего артисту и способного снять фильм по такому сценарию». Для того чтобы вновь поставить телегу позади лошади, то есть самому впрячься в работу, и вернуться к основным проблемам, которыми он занимался всегда, то есть социальными и проблемой гуманизма, он решает экранизировать в Европе роман Эмиля Золя «Жерминаль» с Жаном Луи Барро в роли Лантье. Сначала он намеревается снимать фильм в Англии, но позже, зимой 1937 года, начинает налаживать контакты с Веной, где надеется получить деньги под свой фильм, который будет сниматься на немецком языке, чтобы поднять престиж языка, узурпированного нацистами, но на котором говорит австрийский народ.
Разумеется, его хлопоты остались тщетными, как и те переговоры, которые он вел четыре года назад в Берлине накануне поджога рейхстага. А сейчас, в преддверии аншлюса Австрии, объявление которого в марте 1938 года совпало с его возвращением в Лондон, он уходит с головой в работу над сценарием. Но накапливается усталость. «Странные сны, которые в тот момент я не мог объяснить себе, стали часто посещать меня в редкие часы сна». Однажды утром он делает паузу в работе и подходит к окну, потом снова садится за рабочий стол и тут: «Через несколько минут понятие о времени перестало существовать для меня; что-то во мне лопнуло, как слишком натянутая резинка. В течение нескольких дней, когда растерянный врач наклонялся надо мной, мой взгляд не мог сосредоточиться ни на одном предмете, все у меня перед глазами вертелось и кружилось». Во время болезни он утрачивает и свое необыкновенное видение окружающего мира, что с детства являлось для него источником получения и накопления различных ощущений, впечатлений, несбывшихся желаний, всяких чувств и эмоций.
Эти слишком долго сдерживаемые и подавляемые различные чувства прорвали плотину и дали себе выход. Впав в глубокую депрессию, он возвратился в Калифорнию и уединился в своем доме, построенном из стали и стекла в 1935 году Ричардом Нойтра по его заказу в долине Сан-Фернандо «за цену, не превышающую моей недельной зарплаты». Дом, впрочем, вскоре ему разонравился, и он продал его за цену, «равную прежней стоимости теннисного корта», а в 1971 году через два года после его смерти дом снесли.
Марлен, занятая в съемках «Рыцаря без доспехов», провела восемь месяцев в Англии. У нее обозначилась связь с Дугласом Фэрбенксом, который на восемь лет моложе ее и только что развелся с Джоан Кроуфорд. Мария была отправлена в пансион при школе Брийанмон в Лозанне. Руди жил в Париже, разумеется, вместе с Тами, психическое здоровье которой постепенно ухудшалось под воздействием транквилизаторов и стимулирующих средств, а также вследствие серии выкидышей. Эрнст Любич пригласил Дитрих в свой будущий фильм, который он готовил вот уже несколько месяцев для нее и для «Парамаунт». 6 марта 1937 года в Лос-Анджелесе она приняла присягу перед государственным флагом и зарегистрировалась под именем Марии Магдалены Зибер, родившейся 27 декабря 1904 года, для того чтобы начать процедуру оформления американского гражданства. Таким образом, она подкрепила свой отрицательный ответ нацистам, которые в Лондоне снова предлагали ей сотрудничать с ними и работать в Германии. Там ее отказ был расценен как следствие тлетворного влияния еврейской пропаганды в Голливуде. В апреле начались съемки фильма «Ангел».
Любич, который претендовал на роль спасителя Дитрих, продемонстрировав, как замечательно она смогла играть под его руководством, достиг обратного результата: получившийся у него фильм — полная противоположность фильмам Штернберга. Постоянно заявляя во всеуслышание о том, что надо вновь придать живости и естественности восхитительной актрисе, которые она постепенно утратила, работая с губящим таланты режиссером, он заставляет застывать в лишенных смысла и статичных позах ту, которая была полна жизненных сил и энергии, играя Лолу-Лолу и Кончиту Перес. Через два года он точно так же обманул ожидания публики, хвастаясь, что создаст новую Грету Гарбо, которая оживет и будет искренне смеяться. И под лозунгом «Гарбо смеется!» он запустил фильм «Ниночка», хотя Гарбо и раньше смеялась, может быть, иногда чрезмерно, она даже смеялась, запрокинув голову и прищурив глаза, и уж точно более естественно, чем в странной, предложенной им новой роли зажатой и тупой коммунистки.
Но Любич, несомненно, благодаря своим рекламным лозунгам слыл не только великим мэтром в Голливуде, но и, по мнению французской критики, являлся значительным «автором». Во время съемок фильма «Ангел», название которого коварно перекликалось с «Голубым ангелом», использовались самые совершенные технические средства, имевшиеся на студии «Парамаунт», и Марлен, естественно, не выглядела в нем упитанной, неповоротливой и с туго завитыми волосами, как это было десять лет назад в драмах из светской жизни, снятых в Берлине. Но ей, похоже, по-прежнему было скучно, она и выглядела бы унылой, если бы не ее чарующая и блистательная элегантность, подчеркнутая светом, который она теперь сама умела выставлять, и нарядами, созданными и в этот (но теперь уже в последний) раз Трэвисом Бентоном, среди которых великолепное узкое прямое платье, украшенное жемчугом, стилистику которого она возьмет на вооружение через два десятка лет, продумывая с Жаном Луи (художник по костюмам «Коламбии», автор костюмов, в частности, Риты Хейворт) свои знаменитые, облегающие и сверкающие, наряды для выступлений на сцене в Лас-Вегасе.
Съемки закончились в июне 1937 года. Марлен провела лето в Европе. В Венеции, где находился и Штернберг, она ужинала вместе с ним в отеле «Де Бейн» в Венецианском лидо, когда к ним подошел Эрих Мария Ремарк. Джо послушно исчез при появлении автора романа «На Западном фронте без перемен» (1928), чьи произведения были запрещены нацистами и с которым Дитрих познакомилась в Берлине. Эта встреча в Венеции явилась началом их связи, которая продлится три года, но в сексуальном плане она не была совсем полноценна. Он называл ее «пантерой» или «пумой», позаимствовав это прозвище из одноименной поэмы Рильке, которую Марлен дала ему почитать: «Взгляд, способный погнуть прутья решетки, сейчас настолько утомленный, что не в состоянии сосредоточиться на чем-либо и т. д.». Это аллегорическое описание зверя, сидящего в клетке, для которого мир состоит из тысячи прутьев, и ничего сверх того, и не находя другого применения своим силам, пленник ходит по кругу, в центре которого словно таится невероятная притягивающая сила. Ремарк забрасывал ее любовными письмами, лирическими, блестящими, но они слишком многословны, претенциозны и сбивчивы. Мария Рива опубликовала их в 2001 году. А письма Дитрих Ремарку почти все были уничтожены Полеттой Годдар, на которой он женился в 1958 году.
У Штернберга, который быстро стал его другом, читаем: «Довольно смешно: один известный писатель, вполне способный составить правильное мнение, дошел до того, что сказал мне, будто бы я в значительной степени ввел его в заблуждение, наделив [Марлен] личностными качествами, которых у нее не было». Нетрудно предположить, что этим писателем был Ремарк, который, пока был влюблен в Дитрих, явно не сомневался в подлинности человеческих качеств той Дитрих, которую видел на экране. В своем письме по случаю нового, 1939 года, увлекшись дифирамбами в ее адрес и расхваливая ее, он намекал на Штернберга и на фильм «Голубой ангел»:
«Красота и личность, очарование и характер: любопытно, что если эти качества уживаются вместе, то от того, кто ими наделен, требуется очень многое. Такое может удаваться только великому или чрезвычайно плохому режиссеру. Джо, который понял это, смог, в сущности, преуспеть только один раз, и к тому же в ограниченной области, поскольку ему удалось показать только одну сторону, но, правда, блестяще. А все остальное привнесла туда ты: неоднозначность, трагизм, но не по Аристотелю, а по Платону. Ну и еще, он всегда чувствовал себя стесненно рядом с тобой, и ничего не изменилось».
А вот письмо от 11 февраля, где он пишет о Голливуде (не упоминая Штернберга):
«Что за манера платить долги! Согласен, они, может быть, получают там деньги; но стоит ли растрачивать свою жизнь, которая становится все более ценной?.. И ради чего?.. Ради того, чтобы господин Зибер чувствовал себя чуточку увереннее, получая немного больше денег? Или ребенок? Ребенок сам разберется в своих делах».
Но хотела ли великодушная и благородная Марлен, чтобы они сами разбирались в своих делах, без ее участия?
