– Зачем же так: глотку резать, в Похъелу идти. Это, парень, судьба тебе говорит: иди за мной, а то потащу. Так ты иди. Верни себе всё своё наследство. Сейчас южная корела собралась с новгородскими ватажниками на свеев идти. Они уже набегали давеча, много добычи взяли. Теперь далеко хотят идти, корабли снаряжают, людей собирают. Бери свою ватагу да иди. Если удача твоя с тобой останется, добычи много возьмёшь. Может, тогда и в Альдейгьюборг по-другому вернёшься, да заодно больше про богов своих узнаешь. У свеев-то самое главное святилище Одноглазого и есть, в старой Упсале.
– Снова ты гонишь меня прочь, старик, – сказал Инги со злобой. – Хорошо, я уйду. Но я вернусь, обещаю. Жди!
Он ушёл, грохнув дверью, едва не сбив с ног Игали, что принес чашку. Тот только крикнул вслед жалобно:
– Господин, я питья согрел для вас!
– В болото твоё питьё! – рявкнул Инги, но, глянув в лицо пареньку, добавил растерянно: – Извини, парень. Это я так… Давай мёд, а то у меня во рту пересохло, аж свербит.
Опорожнил одним глотком, выдохнул пар.
– Вкусно. Здорово. Сам делаешь?
– Да, господин. У нас в семье издавна умеют.
– Ну, спасибо. Бывай, молодой колдун Игали. Может, из тебя лучше ученик выйдет, чем из меня вышел.
– Вы не сердитесь на старика, пожалуйста, – попросил вдруг Игали. – Он вас любит. Он всегда с гордостью про вас рассказывал.
– С гордостью, говоришь? – Инги вытряхнул последнюю каплю из чашки. – Ты его слушай, парень. И учись. У тебя получится.
И, отвернувшись, вышел во двор.
– Удачи вам, господин Инги! – крикнул парнишка вслед.
Удача в самом деле не уходила далеко. Икогал чуть от радости не подпрыгнул, узнав, что Инги с Леинуем опять собрались в набег. Правда, всю ватагу собирать не стали. Оставили треть, самых молодых, с Леинуевым младшим братом во главе – за валитом присмотреть и для защиты. Но ватага оттого не уменьшилась – напротив, отовсюду подходили люди, знакомые и не очень. Больше того, стали прибиваться к войску совсем уж чужие. Ушкуйные ватаги, даже весь и мерь с низовых земель. Когда подошли к берегу Каяна-моря, шло за Инги уже с полтысячи народу. И оказалось: самая большая ватага у него. Войска раза в три больше собралось, но всё ватаги от пары сёл или с одного посада, все порознь. Потому, когда на совет вожаки собрались, Инги с Леинуем по правую руку от главных заводил сели. А за ними пристроились – смотрите на диво! – тощий Торир с Хельги, смотревшим исподлобья. Леинуй не удержался, подмигнул ему. Того аж перекосило, будто хрену куснул. Кривись – не кривись, а за своих держаться придётся, если хочешь удачи да добычи. В особенности если глянуть, кто по левую руку сел. Всё сплошь словене, кое-кто так и с крестами на груди напоказ. А среди них – Инги захотелось сложить пальцы щепотью за спиной, по-детски отгоняя лихо, – вместе с отцом, с головы до пят в бронях, бледный, с перекошенным лицом, как из мёртвых вставший – Гюрята. И глаза как мёртвые, белые. Шрам через всё лицо сверху донизу, от правой брови до левой скулы и вниз, через щёку. А оттуда, должно быть, на плечо, прикрытое теперь толстой железной сеткой. Инги поморщился брезгливо с досады: по-мальчишьи махнул тогда, сила вся в замах ушла, а казалось ведь – рубанул так рубанул. На самом-то деле концом клинка только и задел. Однако, хоть и выжил недоносок, наверняка жевать ему трудненько.
– Допрежь всего клястья будем! – объявил верховный заводила, вояка с лицом такой страхолюдности, что хоть на ворота прибивай.
– Чего клясться-то, мы что, должны кому? – рявкнул Гюрятин отец.
– Никто покамест никому не должный, – сказал заводила, прищурив мутный глаз, – да только я вас знаю: дня не пройдёт, как в глотки друг дружке вцепитесь. Дело большое мы задумали, людей много надо. С таким войском, как сейчас, мы свеев как мякину развеем – если не передерёмся. А передерёмся – и себя сгубим, и сотоварищей. Потому: клянитесь! Ежели кто с сего часу до того, как добычу поделим и разойдёмся, на сотоварища руку подымет – того выгнать немедля без добра и оружия, если на суше. А если на корабле, то за борт.
– А если кто не поймёт? Языков-то сколько собралось, дюжины полторы всяких, даже жмудины пожаловали, – не унимался Гюрятин родитель.
– Мы повторим, чтоб поняли. Да попросим, чтоб знающие повторили. Мы тут все мудрецы. Касаемо тебя, Твердило, особо скажу: ты, если свары ради явился, лучше сразу уходи. Целее будешь.
Гюрятин отец только пробурчал в ответ невнятное, глянув на Инги искоса. Потом шепнул что-то сыну на ухо, и тот, слушая, медленно растянул бледные тонкие губы в улыбке.
Тут же скликали всех, выстроили по ватагам. Вожаки каждой повторили клятву на понятных языках, а заводилы ходили тут и там, слушали, проверяли. Заводила, звавшийся диким именем Мятеща, не поленился сам обойти всех, посопеть, уставившись широко расставленными, мелкими зенками. Инги так и подмывало попросить: а поместится ладонь между этими свинячьими глазками или нет? Впрочем, Мятеща, несмотря на душегубский вид, бестолковым не казался. И задираться с ним не хотелось вовсе. В каждом его движении виделась спокойная, настойчивая сила. Он будто весь состоял из упёртого, закрученного пружиной терпения: повторял по десять раз, если человек и в самом деле не понимал, рявкал коротко, если тот попросту придуривался. Тем более люд собрался сплошь чёрной кости. Если не открыто разбойный да ушкуйный, так из гулящей голытьбы. Даже в вожаках никого знатного не нашлось – разве только Инги, Хельги с Ториром да непонятного рода кемский подвалиток, приведший всего две дюжины бездоспешных охотников, правда, с длиннющими вощёными луками и стрелами аж в три локтя. Новгородские были, и из посадов, и из самого города, снаряженные чуть не лучше всех, и сплошь бывалые вояки, но не заводилы, а так, посерёдке. Явно не хотел господин Новгород со свеями открытой распри. Как же: гости-то плавали, на подворьях стояли, рухлядь на серебро меняли, грамоты целовали и печатью крепили. А что режут да жгут, так это разбойники. Самих их режьте, коли поймаете.
Оттого и вышло, что Инги, сам не ожидая, стал вдруг вторым во всём войске. Торир с Хельги сразу своих поставили к Инги под руку. Хельги сам-то злобился, зато ватага его на Инги чуть не молилась. Куда против своих же? Так и оказалось, что вся северная корела и добрая часть южной, с половину ушкуйных ватажников да варяги – без малого полвойска всего, – оказалась у Инги. Верхним все вожаки в один голос выбрали Мятещу – кого ещё? Опытней и разумней в боевом деле не сыскать. Он полк волховский водил, когда очередная свара с низовыми вышла, и за море уже ходил не раз, со свеями цапался. Была у него своя ватажка, но помощников взял себе не из неё. Правой рукой попросил у сбора назначить Инги, а левой – Дмитра, крещёного десятника из Новгорода. Вожаки поворчали, посопели, да согласились. Справедливо и разумно. Колдун из поганых хоть молодой, а слушают его ого как. И не чужой вовсе, сказывают, из Ладоги родом. А словенам тоже свой начальничек будет, известный вояка.
