– У них ничего не вышло! – снова крикнула Анна. – Этим подонкам не удалось изнасиловать меня!
После этого она вернулась в лавку и, рыдая, упала на руки Жоану. Он гладил ее теплое, вздрагивающее от рыданий тело и влажное от слез лицо. Когда он ощутил, что жуткое напряжение от пережитого стало отпускать ее, то осознал, что у него самого болят все мышцы и что ему с трудом удается удерживать супругу. Его чувства были противоречивыми. С Анной было все в порядке, и они малой кровью отделались от подонков Хуана Борджиа. Но он прекрасно осознавал, что папский сын никогда не смирится со своим поражением и не откажется от гнусного желания овладеть Анной, чего бы это ему ни стоило.
«Я должен защитить свою семью, – написал Жоан той ночью в своем дневнике. – Я должен защитить супругу даже ценой отказа от своей мечты».
26
– Анна, вам нужно вернуться в родительский дом, – сказал ей Жоан на следующий после нападения день.
Они ложились спать, и он знал, что его ждет еще одна бессонная ночь. Хуан Борджиа вернется за ней, Жоан был в этом уверен.
– В Неаполь?
– Да, вы должны быть в безопасности, герцог Гандийский не оставит своих попыток изнасиловать вас – в этом нет ни малейшего сомнения.
– Но здесь наш дом! – воскликнула она с тоской. – Вы пообещали мне счастливую жизнь среди книг и с лихвой выполняете ваше обещание. А теперь вы хотите, чтобы мы расстались?
– Да, я думаю, что вам немедленно надо уехать в Неаполь. Вы в опасности, а я не могу обеспечить вам надежной защиты. Папский сын очень опасен.
Рамон уже спал в своей колыбельке; Анна безмолвно, в задумчивости скользнула в постель. Жоан лег со своей стороны кровати.
– Я не хочу, чтобы мы расставались.
– Я постараюсь продать лавку и воссоединиться с вами, как только смогу. Мы будем жить в Неаполе или вернемся в Барселону.
– Но, Жоан, эта книжная лавка – ваша мечта!
– Да, это было моей мечтой. Но и вы также моя мечта. Более важная. Я не могу позволить, чтобы этот волк вас сожрал.
Она свернулась калачиком около него, и Жоан обнял ее. Они поцеловались.
– Я тоже не могу позволить, чтобы вы отказались от своей мечты из‑за меня, – сказала Анна через некоторое время. – Кроме того, это теперь и моя мечта тоже. Это наше общее дело. Я счастлива здесь, Жоан.
– Речь не только о вас, Анна. Речь также идет о свободе и достоинстве, за которые я всю жизнь боролся. Этот негодяй возомнил, что обладает правом первой ночи здесь, в Риме, и вбил себе в голову, что может осуществить это право с вами и со мной. Мы не сможем от него избавиться.
Анна в раздумье помолчала несколько мгновений.
– Но до сих пор нам удавалось выйти из всех передряг достаточно успешно, ведь правда?
– Он вернется, Анна. Вернется с такими силами, против которых мы ничего не сможем поделать.
– Дайте мне подумать, Жоан. Оставить Рим, нашу жизнь здесь – это огромная жертва.
– Думайте, но у нас совсем немного времени.
Как-то в середине дня Никколо попросил Жоана поговорить наедине в малом зале. Речь должна была пойти о чем-то важном, потому что у флорентийца, как успел заметить Жоан, было очень озабоченное выражение лица.
– Вы в курсе последних деяний Хуана Борджиа?
– Нет, а что случилось? – Жоан весь обратился в слух. Он очень внимательно следил за всем, что касалось Хуана Борджиа.
– Кардинал Асканио Сфорца, который, как вы знаете, приходится дядей Джованни Сфорцу, мужу Лукреции, устроил вчера праздничный ужин в честь Хуана Борджиа и его победы при Остии. Во время застолья речь зашла об аннулировании брака племянника кардинала и дочери Папы под тем предлогом, что она еще девственница, несмотря на то что они уже достаточно давно женаты. Вы знаете, что супруг Лукреции отверг это обвинение и что Папа потребовал от него доказать свою мужскую силу с одной из куртизанок при свидетелях.
Дело в том, что муж отказался от подобного унижения, хотя другой его дядя, миланский диктатор Лудовико де Моро, взывал к нему совершить требуемое, дабы защитить честь семьи Сфорца. Так вот, Хуан Борджиа, который считает себя самым страстным любовником в Риме и гордится тем, что его мужской силе нет равных, повел себя нетактично и начал отпускать шутки по этому поводу за ужином.
Секретать кардинала Сфорцы, исключительно остроумный человек, выступил в защиту племянника хозяина дома, с большим изяществом, искрометно подшучивая над Хуаном Борджиа и вызывая взрывы хохота приглашенных. Папский сын продемонстрировал полное отсутствие выдумки и чувства юмора в ответ на насмешки соперника. Ни ему, ни кому-либо из присутствовавших там не удалось остановить секретаря кардинала. Все наслаждались его остроумием. В конце концов униженный на глазах у всех Хуан Борджиа, герцог Гандийский, знаменосец Ватикана и верховный главнокомандующий войсками, вынужден был покинуть дворец Сфорцы под смешки приглашенных.
– Я очень рад, – сказал Жоан, улыбаясь. – Здорово его припечатали.
– Рано радоваться, – продолжал Никколо. – Опозоренный и разъяренный, Хуан Борджиа поспешил в Ватикан. Точно неизвестно, говорил он с Папой или нет, но через некоторое время во дворец кардинала явился наш друг дон Микелетто с корпусом гвардейцев, чтобы арестовать секретаря. Кардинал заявил, что завтра же он поговорит с Папой, представит ему все необходимые извинения и инцидент будет исчерпан. Дон Микелетто ответил с вежливой улыбкой, что, без сомнения, все уладится, что кардиналу не стоит беспокоиться, но он, к сожалению, должен выполнить приказ и арестовать секретаря, а кардинал увидится с ним на следующий день, когда придет на аудиенцию к Папе. И секретаря увели.
Когда сегодня утром Асканио Сфорца явился к Александру VI со своими извинениями, его очам предстал труп секретаря. Ему сообщили, что тот был повешен накануне ночью.
– Повешен? – ужаснулся Жоан. – За то, что отпускал шутки, выпив лишнего?
Никколо утвердительно кивнул.
– Рим неприятно поражен, – сказал он. – Абсолютно все считают это наказание чрезмерным. Каталонцы ясно дают понять своим соперникам, что над Борджиа никто не смеет смеяться. Они внушают страх, и среди них есть человек, одно имя которого вызывает ужас, – это ваш друг дон Микелетто. Все понимают, что секретарь не был повешен: Микель Корелья собственными руками затянул удавку на его шее.
Жоан был потрясен жестокостью происшествия, но еще больше теми подробностями, которые он узнавал о Микеле Корелье. Тем же вечером, когда валенсиец появился в лавке, Жоан напрямик спросил его о том, что произошло накануне ночью.
– Хуан Борджиа появился в Ватикане вне себя от ярости и послал за мной и своим братом Цезарем, – принялся объяснять Микель, предварительно попросив никому не рассказывать об этом. – Александр VI уже удалился в свои покои. Цезарь хотел незамедлительно сообщить Его Святейшеству о случившемся, и секретарю Папы удалось устроить нам аудиенцию. Папа сказал, чтобы мы действовали на свое усмотрение, но при этом заявил, что никто в Риме не смеет насмехаться над верховным главнокомандующим войск Ватикана. В результате мы арестовали секретаря кардинала Сфорцы и судили его. А потом я его задушил.
– Вам не кажется чрезмерным подобное наказание? – спросил Жоан. – Подшучивание не является достаточной причиной для того, чтобы лишить человека жизни.
Микель Корелья невозмутимо оглядел его и пожал плечами.
– Может быть, мнение большинства именно таково, – немного помолчав, сказал он. – Но казнь секретаря не напрямую связана с тем, что он сделал.
– Так с чем же она тогда связана? – спросил Жоан, изумленный столь неожиданным заявлением.
– С тем, что не сделал и не получил Хуан Борджиа.
Владелец лавки уставился на дона Микелетто, пытаясь понять, что он имеет в виду.
– Если бы папский сын обладал достаточным остроумием, чтобы достойно ответить на колкости секретаря, – продолжал валенсиец, – то этот последний не был бы сейчас мертв. Если бы Хуан Борджиа был благоразумен и не вел бы себя высокомерно и неуважительно в доме кардинала, который при одних обстоятельствах был другом, а при других – недругом его отца, сегодня этот шутник не был бы мертв. И если бы герцог Гандийский был способен внушать уважение своим присутствием, секретарь не насмехался бы над ним, приглашенные не осмелились бы смеяться его шуткам и этот человек был бы сегодня жив. Если бы папским знаменосцем вместо Хуана был бы Цезарь, секретарь по-прежнему скреплял бы сургучной печатью письма кардинала.
– Так, значит, виноват во всем Хуан Борджиа.
– Нет, во всем виноват смех, – изрек Микель Корелья. – Оба вызвали его, и оба виноваты. Но командующий папскими войсками не может быть предметом шуток, даже если он спесивый и дерзкий мальчишка. А там, где присутствует страх, нет места смеху.
