Часть II. МЕЛКИЕ РАЗОЧАРОВАНИЯ
К МЕСТУ ПОСТОЯННОЙ ДИСЛОКАЦИИ
Серо-голубой «Ан-26» неторопливо крутил винтами на подходе к тому самому военному аэродрому, с которого Таран и все прочие «мамонты» не раз отправлялись навстречу разного рода неприятностям. На сей раз они сюда возвращались, грязные-немытые, усталые, но довольные. Вчетвером: Ляпунов, Топорик, Милка и Юрка.
Там, в родном селе дедушки Магомада, все прошло очень весело и приятно. Конечно, Ляпунов с помощью Алима Хасановича — тот, между прочим, главой сельской администрации оказался и командиром отряда самообороны по совместительству — первым делом нашел способ связаться с Птицыным и сообщил ему о выполнении задания и своем местонахождении. Генрих Птицелов сказал, что все нормально и через пару часов придет «восьмуха» с парой бочек горючего для того, чтобы и «двушку» с собой забрать.
«Восьмуха», конечно, запоздала на пару часов, но это никому особо не повредило. Потому что Магомаду удалось подольше пообщаться с меньшим братцем, племянниками, внучатыми племянниками и прочей многочисленной родней, из которых Юрка мало кого запомнил по именам. В течение всех этих без малого четырех часов спасителей дедушки Магомада все время чем-нибудь потчевали. В нарушение обычаев Милку посадили за мужской стол, поскольку Магомад раза три или четыре восхвалял ее орлиный глаз, благодаря которому они все сейчас живы. Имелась в виду, конечно, история с застреленным наблюдателем. Опять же вопреки кондовому исламу на столе появились пузыри с араком или аракой — Юрка так и не понял, как правильно, тем более что этот самогон был где-то под восемьдесят градусов. Карлушу Бунке от прочих за столом не отличали, хотя и сочувствовали: «Зачем вертолет угнал, а? Теперь в Сибирь поедешь! У меня племянник тоже хотел девушке понравиться — „Мерседес“ украл. Ничего, уже вернулся!» Экс-обер-лейтенанту, по-видимому, ни хрена не было понятно. Он небось думал, что его вот-вот шлепнут или в подвал посадят, а его взялись шашлыками и маринованными баклажанами угощать, ну и наливать, конечно. Правда, сразу было видно, что фриц не европейский какой-нибудь, а наш, рабоче-крестьянского происхождения и советского воспитания, лет тридцать из своих сорока проживший при социализме да еще и общавшийся, поди-ка, с советскими комсомольцами из ГСВГ-ЗГВ. Во всяком случае, пять стопок араки его не укантовали. В отличие от Тарана, между прочим. Так или иначе, но конца пиршества Юрка не запомнил, ибо задремал и проснулся лишь на борту «восьмухи» перед самой пересадкой в Махачкале. Проснулся он не окончательно, а только на тот короткий период, когда Милка и Топорик заботливо, словно мама и папа, перетаскивали его под ручки из вертолета в самолет. В этот же период произошло расставание с Карлушей Бунке, Ольгердом и Магомадом, которые на каком-то другом борту отправились в Москву. А штатные «мамонты» оказались на родном двухмоторном «антошке», который, по идее, мог доставить их до места часа за четыре, но кто-то дал ему команду сесть в Ростове и в дополнение к ящикам с уже известным Тарану советским шампанским «Император» производства Махачкалинского завода, которыми половину грузового отсека забили, затариться еще и поддонами со свежей черешней. Черешню эту почему-то грузили уже глубокой ночью, как некий особо секретный груз. «Мамонтов», задраившихся в маленьком пассажирском салончике на четыре места, к погрузке, вестимо, не припахивали, поэтому они проспали до утра и с удивлением обнаружили, что все еще находятся на земле. Правда, как выяснилось, уже не в Ростове, а под Москвой, где как раз в это время черешню выгружали местные солдатики. Шампанское полетело дальше, должно быть, в родной город Тарана, но для этого «антошку» пришлось дозаправлять, и несколько часов ждали цистерну с керосином. Однако сейчас, когда было уже два часа дня, стало ясно, что посадка на родной аэродром приближается, как выразился Топорик, «с неотвратимостью дембеля».
«Антошка» притерся к бетонке своими низенькими колесиками, пробежался, пискнул тормозами и, устало урча моторами — налетался тудема-сюдема! — начал помаленьку заруливать на свою любимую восьмую стоянку. Там его уже дожидался военторговский грузовик, прикативший за шампанским, а также командирский «уазик» Птицына, в который и уселись — вчетвером на одно заднее сиденье, Милку на колени Топорику — все участники операции.
— Нормально сработали, — похвалил Птицелов. — Будь вы на госслужбе и при советской власти, представил бы Серегу на «Красное Знамя», а всех прочих — на «Звездочки». Но, увы, я вам даже Георгиевский крест не могу предложить.
— Мы пока и без крестов обойдемся, — заметил Ляпунов;
— Ага, — поддакнул Топорик, — крест нынче дело наживное: не успел помереть, тут тебе и вручат…
— А может, товарищ полковник, — сотворив обворожительную улыбку на потной и пропыленной рожице, произнесла Милка, — вы нас вместо награды в отпуск отправите? Например, на Кавказ, в горы? Воздух, речки, пещеры…
Все дружно заржали, включая Генриха, после чего тот сказал вполне серьезным тоном:
— Нет, на Кавказ у меня в ближайшее время путевок не будет. Там и без нас «туристов» много. Пару суток дам на отдых, потом приступите к обычной подготовке. Ну а там видно будет, что и как…
— Генрих Михалыч, — рискнул спросить Таран, — а как с этим, Ольгердом? Если б не он, нам бы там ничего не светило…
— Да, — вспомнила Милка, — у него ж семья в залоге…
— С Ольгердом все в порядке. И с семьей его все в порядке, — ответил Птицын довольно сердитым тоном. — Вот и все, что могу сказать. Еще вопросы? Может, про немца спросите? Отвечу то же самое: с ним все в порядке. Все?
— Так точно, — ответил Таран.
«Уазик» уже проехал главный КПП дивизии и ехал по городку, добираясь до базы МАМОНТа.
— Значит, сейчас, — перечислял Птицын, загибая пальцы, — сдаете боеприпасы, чистите и сдаете оружие, получаете чистое обмундирование и — марш в баню. Всей толпой, как в Финляндии, или сменами по половому признаку — мне по фигу. После этого в столовую, расход на вас оставлен по усиленной раскладке. В
16.00 товарищ капитан ко мне на доклад, остальные могут гулять вплоть до ноля часов послезавтра — свободны как птицы. Лишнего не пить, морды не бить, баб и мужиков не насиловать. За Юрика я спокоен, он человек степенный и женатый. А остальные — молодые-холостые! — глядите!
— Господи, — вздохнула Милка, — сколько раз я вам говорила, товарищ полковник: удочерите вы меня! Я бы такая послушная дочка была — просто обалдеть. А то вот теперь от большой тоски по папе все время хочется нажраться как клизме, морду кому-нибудь набить и мужика изнасиловать…
— Нет, — сказал Птицын, помотав головой, — мне пока надо Лизку воспитывать. Достойная замена тебе подрастает, хотя и в другой весовой категории. Все, приехали!
Он выгрузил «командированных» у склада артвооружения, где разморенный жарой прапорщик Рябоконь посиживал в теньке у пожарного щита.
— Ну, и как она, родимая, поживае? — поинтересовался он.
— Кто, батьку? — прищурился Топорик.
— Ичкерия, мать ее за ногу!
— Нормально! — отозвался Ляпунов. — Полкило пластита обратно привезли. Примай!
— Га-а! Та вы и не стреляли, чи шо? — разочаровался Рябоконь, выставляя пустой патронный ящик. — Щелкайте сюды россыпь. На стрельбы пойдут… И подствольных две штуки кинули. Это ж разве война? Ото когда я був у Афгани
— тоди да-а…
— Слыхали, слыхали… — отмахнулся Ляпунов, который прекрасно знал, что и в Афгане Рябоконь, только будучи лет на пятнадцать моложе, тоже таким же складом АВ заведовал.
Освободившись от боеприпасов, пошли в ружпарк. Разобрали автоматы и начали чистить.
— Сутки по сыри шлепали, а ржаветь не начало, — заметил Топорик, наворачивая бумагу на шомпол, — и нагару тоже, средственно.
— Глушители не забудьте, — напомнил капитан. — Там всегда до хрена копоти. И пылюку поковыряйте, а то стыдно будет, если Генрих замечание сделает.
