Жил до революции помещик, старики рассказывали — не бедный. Потом его или большевики убили, или за границу сбежал. Разговоры о спрятанных сокровищах долго будоражили горячие головы. В свое время Степан Семенович и сам грешил кладоискательством. Откопал немецкую каску, пришедшие в негодность каминные часы, старый утюг, на том и успокоился.
Возможное родство новой хозяйки усадьбы с бывшим помещиком отрицать не стал, правда, ухмылка на его лице нарисовалась скептическая. Мол, кто его знает, где правда зарыта, а я останусь при своем мнении, которое вслух высказывать не собираюсь.
Мы проболтали часа полтора. В сущности, ничего нового я не узнал, но и время потратил не зря. Пришел к выводу, что дальше расспрашивать сельчан бесполезно и со спокойной совестью отправился домой.
На выходе из села обогнал автомобиль, небольшой, зелененький, несерьезный, словно игрушечный. Проехал мимо, потом остановился, сдал назад и поравнялся со мной. С водительской стороны опустилось окошко.
— Послеобеденный моцион?
— Скорей экскурсия по местным достопримечательностям.
Тома улыбалась, что казалось странным, ведь я привык считать ее ледяной глыбой.
— Садись, подвезу.
Отказываться глупо, да и зачем?
— Ну и как тебе здесь? — то, что она сразу перешла на «ты» меня совершенно не смущало.
— Нормально. Красиво, но скучновато.
Тома двусмысленно хмыкнула, а я снова вспомнил слова Влада, в которых недавно усомнился. Может он прав, а недавние понты предназначались лишь Иннокентию Вениаминовичу, точнее, Кеше?
— Все условия для творческого человека. Ты — ведь творческий человек, я не ослышалась, когда представляли?
— Смотря, что подразумевать под творчеством, — увильнул от прямого ответа, так как в ее вопросе уловил издевку.
— Мудро, — изрекла Тома и сосредоточилась на управлении.
Дорога круто сворачивала и ныряла вниз, где виднелся ставок. За греблей снова начался подъем, когда его преодолели, я увидел дом Влада.
— Все мы творческие люди, — словно и не было долгой паузы, продолжила женщина. — Каждый из нас творит по-своему. Кто творит, кто — вытворяет. Некоторые предпочитают творить в одиночестве, некоторые… Славик, как ты относишься к коллективному творчеству.
Вопрос был с подтекстом.
— Трио и квартеты напрягают, но против дуэтов, если партнер хороший, ничего не имею.
Она отвлеклась от дороги, благо, мы едва катились, и посмотрела на меня новым, оценивающим взглядом. И, мне показалось, осталась довольна увиденным.
— Интересный ты собеседник. Я бы пофилософствовала на эту тему, жаль, уже приехали…
— Можно продолжить вечером за чашечкой кофе, — зачем-то предложил я.
— Вариант.
Она открыла дверцу и скрылась в доме прежде, чем я успел выйти из машины. Нет, «скрылась» — не то слово. Ушла, уплыла: гордая, независимая, привыкшая, чтобы мужчины штабелями валялись у ее ног. Охотница! Диана, не знающая промахов, всегда разящая цель наповал.
Вспомнил о Наталке, но успокоил себя, что легкий флирт — нормальное явление для свободного от семейных уз мужчины. Наталка — хорошая девушка, возможно, я даже влюблен в нее, но пока ничем не обязан. Когда наши отношения станут серьезными, тогда пусть совесть и укоряет. А пока размышлять не о чем, легкий флирт он и есть легкий флирт.
* * *
После освеженного кондиционером воздуха, жара шибанула с убийственной силой. Странный сентябрь выдался, аномальный. То дожди и холодина, то вот тебе на! Градусов тридцать, наверное.
Я взялся за ручку двери, когда с противоположной стороны дома послышался неприятный треск. Любопытство пересилило желание скрыться в прохладе, и я усыпанной гравием дорожкой двинулся в обход здания.
В тесном внутреннем дворике, образованном гаражами и другими хозяйственными постройками, увидел трактор с прицепленным к нему допотопным, еще советских времен, дизельным компрессором. Он тарахтел на холостом ходу, вздрагивал, подпрыгивал, распугивая местную живность и отравляя воздух выхлопными газами. Двое рабочих в оранжевых спецовках соединяли куски шлангов и проталкивали их в окошко цокольного этажа.
Здесь я еще не был и посчитал, что не совершу ничего крамольного, если попытаюсь заполнить имеющиеся белые пятна. Любознательность — черта свойственна каждому, потому и отмазка, если кто увидит, железная. Мое поведение не вызовет подозрений.
После подслушанного разговора, происходящее было для меня более-менее понятным. Смущала лишь одна неувязочка. Если Наталья Владимировна пыталась сохранить все втайне от Влада, да и, вообще, круг искателей сокровищ должен быть ограниченным, каким образом она собиралась объясняться с рабочими?
Крутая каменная лестница упиралась в приоткрытую дверь, проскользнув через нее, я оказался в обширном помещении с подпирающими потолок бетонными колонами. Дневной свет проникал сквозь небольшие окошка, но, невзирая на это, под потолком горели спрятанные за круглыми плафонами лампочки. Свет их казался тусклым и лишним.
Не особо присматриваясь, я двинулся вдоль протянутого рабочими шланга, и вскоре оказался возле еще одной двери. Ступеньки за ней вели непосредственно в подвал. Я уже спустился почти до половины, когда навстречу вынырнул Иннокентий Вениаминович. Несмотря на подвальную прохладу, лысина его лоснилась от пота. Накинутый рабочий халат, доходящий толстячку почти до пят, был в мокрых пятнах, вымазан известкой и еще чем-то, не поддающимся определению.
— Славик? — удивился он. — Ты что здесь делаешь?
Меня здесь не ожидали, более того, судя по растерянности в голосе, мое присутствие было нежелательным.
— Интересно, — ответил, как можно беззаботнее. — Сейчас это единственное место в доме, где что-то происходит.
— А, — пришел в себя Кеша и притворно равнодушно махнул рукой. — После дождей поднялись грунтовые воды, вызвали рабочих, чтобы посмотрели коммуникации. Рутина. Тоскливая, утомительная рутина, без которой, увы, в нашей жизни не обойтись. Не советую спускаться: пыль, грязь, к тому же — вонь ужасная.
Он взял меня за локоть, вроде бы неосознанно, но настойчиво подталкивая назад к выходу. Потом, испугавшись, что вымажет мне одежду, резко убрал руку и вытер ее об халат, как будто этим запоздалым движением можно было исправить оплошность.
— Мне по долгу службы положено помогать по хозяйству.
По какому такому долгу объяснять не стал, но завелся не на шутку. Язык его не знал отдыха. Он молол чепуху, к которой я не прислушивался, до тех пор, пока мы не оказались на улице. Здесь, наконец-то, успокоившись, Кеша ненадолго умолк. А потом и вовсе оставил меня в покое.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
