А время горячо, лошади заняты, да и самим время терять нельзя. Решили послать попа по почте. Хотели на брюхо марку налепить и заказным письмом отправить. Да денег на марку – на попа-то, значит, – жалко стало тратить. Мы попу на живот печать большу сургучну поставили, а сзаду во всю ширину написали: доплатное.
В почтовой яшшик поп не лезет, яшшик мал. Мы яшшик малость разломали и втиснули-таки попа. А коли в почтовой яшшик попал, то по адресу дойдет! Только адрес-то не в город написали, а в другу деревню (от нас почтового ходу ден пять будет!).
Думашь, вру? У меня и доказательство есь: с той самой поры инкубаторы и завелись.
Проповедь попа Сиволдая
Поп Сиволдай вздохнул сокрушенно. Народ думал, о грехах кручинится, а поп с утра объелся и вздохнул для облегчения, руки на животе сложил и начал голосом умильным, протяжным, которым за душу тянут.
– Людие! Много есть неведомого. Есть тако, что ведомо только мне, вам же неведомо. Есть таково, что ведомо только вам, мне же неведомо.
Сиволдай снова вздохнул сокрушенно.
– Есть и тако, что ни вам, ни мне неведомо!
Поп погладил живот и зажурчал словами:
– О, людие дороги мои! У меня старой подрясник. Сие ведомом только мне, вам же неведомо.
– О, любезны мои други! Купите ли вы мне материи на новой подрясник шерстяной коричневого цвету и шелковой материи такового же цвету на подкладку к подряснику, – сие ведомо только вам. Мне же сие неведомо.
– О, возлюбленные мои братия! А материя, котору вы купите мне на подрясник, и подкладка к оному подряснику и с присовокупленною к ней материей тоже шерстяной цвета семужьего, с бархатом для отделки подобаюшшей, – понравится ли все сие моей попадье Сиволдаихе – ни вам, ни мне неведомо!
Река дыбом
Запонадобилась моей бабе самоварна труба: стара-то и взаправду вся прогорела, из нее огонь фыркал во все стороны. Пошел я в город. Хотя и не велико дело – труба, а все-таки заделье, а не безделье.
Купил в городе самоварну трубу бабе, купил куме, сватье, соседке. Подумал: всем бабам разом понадобятся трубы – купил на всю Уйму. Закинул связку самоварных труб за спину и шагаю домой. День жаркий, я пить захотел. По дороге речка. В обычно время ее не очень примечал, переходил, и только. На тот час речка к делу пришлась. Взял я самоварну трубу, концом в воду поставил, другой конец ко рту.
Не наклоняться же за водой в речку, коли труба в руках.
Мне надо было воду в себя потянуть, а я всем нутром, что было силы, из себя дунул!
Речонка всколыхнулась, вызнялась дугой высокой над мокрым дном. Я загляделся и про питье позабыл. Всяко со мной бывало, а тако дело в первой раз. А речка несется высоко над моей головой, струйками благодаренье поет и будто улыбатся, так она весело несет себя! Каки соринки, песчинки были в речке – все вниз упали, солнышко воду просветило, ну будто прозрачно золото на синем небе переливатся!
Вдруг полицейской налетел, диким голосом закричал:
– По какому такому полному бесправу выкинул речку сушить? Я тебя арестую и заставлю штраф платить!
Я под речкой пробежал на ту сторону.
– Ты сперва меня достань, а потом про штраф толкуй!
Полицейской только успел на дно речкино обеими ногами ступить, я речку бросил на землю. Речка забурлила в своих берегах, полицейского подхватила и в море выкинула.
Одним полицейским меньше стало. А мне обидно, что не успел ново дело народу хорошему показать.
В Уйме обсказал мужикам. Словами говорил, руками показывал, а мужики все твердят:
– Да как так? Как река текла, как рыба шла?
Роздал всем мужикам по самоварной трубе, рассказал, что надо делать. Выстали мы по берегу у самого города, трубы в воду поставили одним концом. По моему указу (я рукой махнул) и все мужики со всей мужицкой силой разом дунули!
Река и вскинулась над городом дугой-радугой.
Весь ил, весь песок на дно упали. Вода несется, переливатся, солнцем отсвечиват. Рыба вся на виду. Мелка рыбешка крутится во все стороны, крупна рыба степенным ходом вверх по реке идет.
Река одним концом к морю, другим концом к нашей деревне, к Уйме. Которы рыбы жирностью да ростом для нас подходяшши, те сами к нам подходили. Мы их с ласковым словом легким ловом перенимали на пироги, на уху, на засол, на угошшенье хороших людей. В продажу не пускали.
Рыбу нам река дала в благодаренье за проветриванье. Река нам рыбу дарила, а дареным мы не торгуем, а угостить хорошего человека всегда рады.
Городски купцы на мель сели: у которого пароходы, у которого баржи с товаром, у которого лес плотами сплавлялся, а которы около других наживались.
Забегали купцы к начальству с жалобами:
– Сколько нашего богатства в реке пропадат!
Купечески убытки чиновникам не в печаль. Чиновники найдут, что с купцов содрать. А вот рыба в воде вся на виду, а на речном дне всякого дорогого много накопилось – это чиновники хорошо поняли. Ведь ишшо не было такого дела, чтобы реку с места подымали и богатства со дна реки собирали.
Скорым приказом по берегу стражу расставили. Строго заказали никого на дно не пускать!
На высоки крыши лестницы поставили. Чиновники в реку удочки закидывали. Просто дело для чиновников было ловить рыбу в мутной воде. А в проветренной, солнцем просветленной кака рыба на удочку пойдет? Рыбья мелкота издевательски крутится, а крупна большим размахом хвостом махнет, чиновников-рыболовов водой обольет – и дальше идет.
Чиновники приказы написали, к приказам устрашаюшши печати наставили.
В приказах рыбам были указы: каким чинам кака рыба ловиться должна. С высоких лестниц приказы в реку выкидывали.
Для рыб чиновничьи приказы были делом посторонним.
Приказы с печатями устрашаюшшими на мокро дно падали, грязи прибавляли.
Собрались чиновники на берегу, сговорились, кому како место на дне обшаривать.
Бросились чиновники больши и малы с сухого берега по илистому дну ногами шлепать, руками грязь раскидывать.
Мы, мужики, поглядели и решили: таку грязь, такой хлам оставлять нельзя,
Разом трубы отдернули.
Река пала на свое место, всех чиновников, больших и малых, со всей донной грязью подхватила и в море выкинула!
Без чиновников у нас житье было мирно. Работали, отжились, сытыми стали.
В старо время мы себя сказками-надеждами утешали.
В наше время при обшшем народном согласьи и реки с нами в согласьи живут. Куда нам надо, туда и текут. И рыбу, каку нам надо и куда нам надо, туда и несут.
Месяц с небесного чердака
На военной службе я был во флоте. В морском дальном походе довелось быть на большом корабле.
Шли мы, шли и до самого краю земли дошли. Это теперь вот у земли края нет да небо куда-то отодвинули. А в старо бывалошно время дошли мы кораблем до угла, где земля в небо упиралась, и мачтой в небо ткнулись, в небе дыру пропороли.
Я на мачту, а с мачты на небо залез. А там – ну, как на всяком чердаке, – хламу разного навалено кучами. Старые месяца держаны, звезды ломаны, молньи ржавы, громы кучами навалены, грозовы тучи – их я сторонкой обошел. Ну-ко тронь их – что будет?
Хотел было просту тучу взять на рубаху каждоденну, да подходячей выбрать не мог: то толста очень, то тонка и в руках расползатся. Что взять для памяти? Звезду? А что их с неба хватать!
Выбрал месяц, которой не очень мухами засижен, прицепил на себя. Как раз во весь живот пришелся, как по мерке. Шинель застегнул – месяц не видно.
Высунулся с неба, а корабль отошел, до него сразу пропасть стала.
Что делать? Не сидеть же век на небе! Размотал шарф с шеи, распустил его в одну ниточку, кинул вниз и почти до корабля хватило. До палубы недостало каких-нибудь верст полтораста. Такой-то кусок пустяшной и скочить не сколь хитро!
Начальство переполошилось, что в небе дыру пропороло, и не заприметило, как я на небо забрался и с неба воротился.
Вечером па поверке я шинель распахнул.
Что тут сталось! Свет от месяца на моем животе на полморя полыхнул. Это для неба месяц вроде перегоревшей лампочки, а здесь, на земле, от него свет даже свыше всякой меры.
Командиры забегали, себя руками хлопают, руками машут, кричат мне:
– Малина, не светь!
Я вытянулся, месяцем выпятился и рапортую:
– Никак нет, ваше командирство; не могу не светить. Это мое нутро светит тоской по дому. Как получу отпускную, так свет сам погаснет.
Начальство сейчас написало увольнительну записку домой, печати наставило для пушшей важности. Я шинель запахнул – и свету нет.
А в нос мне всякой пыли с небесного чердака напало: и ветровой, штормовой, грозовой, громовой. Я на корму стал да как чихнул ветром, штормом, грозой, громом!
