— Ну ладно, до скорого! — крикнул он мне, расплел свои перекрещенные ноги, встал и зашагал к дому; выгребая на открытую воду, я видела, как, удаляясь, мелькает в просветах между стволами его полосатая трикотажная рубашка.
Глава семнадцатая
Я гребла к обрыву. Было еще утро, солнце светило искоса. И не желтым, а ослепительно белым. Над головой, так высоко, что почти и неслышно, пролетал самолет, нанизывая города на свой дымный хвост; тоже крестик, поставленный в небе, несвятое распятие. И цапля, что пролетела над нами в первый вечер, вытянув ноги и шею, раскинув крылья в стороны, тоже серо-голубой крест, и та, другая — или это была она же? — которая свисала с дерева. По своей ли воле она умерла, дала ли согласие? Христос — по своей ли? Так ли, иначе ли, все, что принимает страдание и смерть вместо нас, — это и есть Христос; не убивай они птиц и рыб, они убивали бы нас. Животные умирают, чтобы мы жили, они нас замещают, олень, забитый охотниками по осенней поре, — это тоже Христос. И мы их едим, консервированных или так, мы питаемся смертью, умершее тело Христово воскресает в нас, дарует нам жизнь. Баночная ветчина, или тело Спасителя, выходит, что даже растения — это Христос. А мы не желаем поклоняться, организм поклоняется всей кровью и мышцами, а голова, этот шиш, не поклонится, голова не согласна, она жадная, ей все подавай, но благодарности не жди.
Я подплыла к обрыву. Американцев поблизости не было. Я продвигалась вдоль каменной стены, прикидывая, где нырнуть. Она обращена к востоку и была сейчас освещена солнцем, лучшее время суток. Начну с левого края. Нырять в одиночку опасно, должен страховать еще один человек. Но я, кажется, помнила, как это делается, мы ныряли с лодок или же связывали себе плоты из отбившихся от сплава бревен; весной, когда сходил лед, они, случалось, разрывали крепь и расплывались в разные стороны, а потом иногда попадались нам в озере — плыли куда-нибудь по одному, точно обломки растаявшей льдины.
Я уложила весло в каноэ и стянула через голову майку. Прыгать надо немного отступя от стены, а потом, опускаясь, сближаться, иначе можно разбить голову: камень уходит в воду вроде бы отвесно, но трудно сказать, может, там, под водой, выступ. Я уперлась коленями в кормовую банку, осторожно поставив ступни на борта, медленно встала во весь рост. Подогнула и снова выпрямила ноги — лодка вибрировала, как трамплин на вышке для прыжков в воду. Внизу за кормой шевелился мой силуэт, не отражение, а тень, укороченная, с нечеткими краями, голова в ореоле солнечных лучей.
Я подпрыгнула, изогнулась дугой и рассекла воду; работая ногами, стала погружаться, проходя слои озерной воды — от светло-серого ко все более темному, от прохлады к холоду. Взяла немного в сторону, и надо мной встала, уходя кверху, серо-розово-коричневая каменная стена. Я двигалась вдоль нее, ощупывая камень руками, пальцы скользили, как слизняки, глаза в воде видели неотчетливо. Потом мне сдавило легкие, и я, поджав колени, стала всплывать, пуская пузыри, как лягушка, перед лицом колыхались мои собственные волосы, а вверху, между воздухом и водой, висела лодка, врата спасения. Я накренила ее, перевалилась через борт и легла на дно отдышаться; я ничего не обнаружила. Болели плечи — после вчерашнего, да еще сегодня добавила. Я действовала под водой неуверенно, мое тело вспоминало приемы постепенно, так учишься ходить после долгой болезни.
Переждав несколько минут, я подгребла немного, провела каноэ дальше вдоль стены и нырнула снова, напрягая зрение, не зная, что должна увидеть; отпечаток ладони или фигуру животного, тело хвостатой ящерицы с рогами и плоской мордой, или птицу, или лодку с торчащими веслами, или абстрактный рисунок, круг, луну, или же детски беспомощное, вытянутое и статичное изображение человека. Кончился воздух, я всплыла на поверхность. Здесь нет, может быть, правее или глубже? Я была убеждена, что они где-то здесь, не стал бы он так четко расставлять на карте кресты и цифры безо всякого смысла, незачем, это на него не похоже, он всегда соблюдал свои собственные правила, аксиомы.
В следующее погружение мне показалось, что я вижу словно бы какое-то пятно, какие-то очертания, но я уже перевернулась, чтобы всплыть наверх. Меня начинало мутить, туманилось зрение, я лежала в лодке, а ребра ходили ходуном, надо было сделать перерыв, на полчаса по крайней мере, но я торжествовала; они там, сейчас я их найду. И очертя голову я снова встала на борта и прыгнула.
Бледно-зеленый свет, потом темнота, слой за слоем, глубже, чем в прежние разы, до самого дна; вода как бы загустела, в ней трепетали и проносились взад-вперед огненные точки, красные и синие, желтые и белые, я поняла, что это рыбы, обитательницы глубин, плавники с фосфоресцирующей оторочкой, неоновые пасти. Вот чудесно, что я так далеко забралась, я любовалась рыбами, они проплывали, точно световые узоры перед закрытыми глазами, руки и ноги у меня были невесомые, плавучие; я чуть не забыла про каменную стену и фигуру.
Но вот она, только это был не рисунок, не изображение на камне. Она оказалась подо мной, она подымалась мне навстречу из самых дальних глубин, это было нечто продолговатое и темное, с повисшими конечностями, неясных очертаний, но с глазами, они были открыты, и я знала, что это смерть, мертвое тело.
Я рванулась кверху, ужас выбился у меня изо рта гроздью серебряных пузырьков, боязнь сдавила горло, запертый крик душил. Зеленое днище лодки маячило высоко вверху, вокруг него играли солнечные блики, спасательный буй, путеводный свет.
Но там была не одна лодка, а две, мой челнок раздвоился, или же у меня двоилось в глазах. Рука моя разбила водную гладь и ухватилась за борт, за рукой — голова; из носа текли струи воды, я глотала воздух, в горле и под ложечкой стояли комья, волосы липли, как водоросли, все озеро было омерзительно, наполнено смертью, она липла ко мне. Во втором каноэ сидел Джо. Он проговорил:
— Он мне показал, куда ты поплыла.
Должно быть, он подплыл, когда я только что нырнула, но я не успела его заметить. Я ничего не смогла ему ответить, легкие мои просили воздуха, обессиленные руки едва сумели втянуть тело через борт в лодку.
— Чего это ты тут делаешь? — спросил он.
Я лежала на дне лодки. Я закрыла глаза и хотела, чтобы его не было. Мысленно я снова видела это: сначала у меня мелькнула мысль, что я видела моего утопшего брата, мертвое лицо в ореоле колышущихся волос — образ, сформировавшийся в моей памяти еще до того, как я родилась на свет. Только это не мог быть он, он же, в конце концов, не утонул и находился сейчас совсем в другом месте. Но потом я поняла; я вовсе не брата помнила, брат — это маскировка.
Было так: скрюченное в пробирке существо, глядящее на меня сквозь стекло, как заспиртованная кошка; большие студенистые глаза, плавники вместо рук, рыбьи жабры, я не могла его освободить, оно уже умерло, захлебнулось на воздухе. Оно витало надо мной, когда я очнулась от наркоза, реяло в воздухе, как чаша, как зловещий Грааль, и я подумала: что бы это ни было, часть меня или отдельное существо, но я его убила. Не ребенок, но могло бы стать ребенком, я помешала.
Вода стекала с меня на дно лодки, я лежала в луже. Я тогда пришла в ярость, сбила сосуд со стола, моя жизнь растеклась по полу: стеклянное яйцо и лужа крови, и ничего нельзя было уже сделать.
Это все неправда, я его не видела, они выскребли его в ведро и выплеснули куда полагается, спустили в канализационные трубы к тому времени, когда я пришла в себя. Оно уплыло обратно в океан — я протянула руку, но там ничего не было. Сосуд был логический, чистая логика — останки пленных и разлагающихся существ за стеклом, выделенным из моей головы, ограждение, стена между мной и смертью. И не в больнице, не было даже этого благословения законности, официального оформления. А просто — дом, убогая гостиная с журналами, темно-красная дорожка в коридоре, вьющиеся растения, цветы, лимонный запах мебельной политуры, укромные двери, шепот. Им важно было выставить тебя вон как можно скорее. Будто бы не медсестра, острый запах подмышек, лицо припудрено участием. Идем по коридору, от цветка к цветку, ее преступная рука на моем локте, другой рукой держусь за стену. Кольцо у меня на пальце. Все было вполне реально, такой реальности мне до гроба хватит, я не могла ее принять, этой вивисекции, причиненной мною гибели; мне нужна была другая версия. Я сложила куски, как смогла, склеила, разгладила, кое-что подмазала, залепила, получился коллаж, комбинированный снимок — фальшивая память, как бывают фальшивые паспорта. Но бумажный дом все-таки лучше, чем никакой, в нем почти можно жить, я вот прожила до сих пор.
Сам он не поехал со мной туда — у его детей, у настоящих детей, справлялся день рождения. Но потом он заехал, забрал меня оттуда. День был жаркий, когда мы вышли на солнце, то сначала не могли смотреть. Это была не свадьба, там не было голубей, здание почты, окруженное газоном, находилось в другом конце города, я на этой почте покупала марки; а фонтан с дельфинами и херувимчиком без половины лица — это из лесопромышленного поселка, я его примыслила, чтобы внести что-то от себя.
