Зачем было так суетиться, чтобы скрыть дату рождения ребенка? Затем, что нравы того времени были жестокими – беспощадно жестокими. Миссис Гранди сосчитала бы по пальцам и разнесла повсюду, что мы поженились ради того, чтобы дать своей незаконной дочке имя, которое она не имеет права носить. Да-да. Это относится к ужасам мрачной эпохи Баудлера <шотландский редактор, в первой половине XIX века издавший пьесы Шекспира, изъяв из них "непристойные места"> , Комстока <американский сенатор, по инициативе которого был принят закон о "борьбе с безнравственностью" в литературе и искусстве> и Гранди – бестий, исказивших то, что могло бы считаться цивилизацией.
К концу века некоторые женщины стали открыто рожать детей, отцы которых не всегда были в наличии. Но это было не проявление истинной свободы, а просто другая крайность, и последствия такого поступка тяжко сказывались и на матери, и на ребенке. Старые обычаи ломались, а новых законов, которые могли бы их заменить, еще не появилось.
Наша уловка имела целью помешать кому-либо из Фив узнать, что малютка Нэнси – "незаконная". Моя мать, конечно, знала, что дата фальшивая, но ее уже не было в Фивах: она жила в Сент-Луисе у дедушки и бабушки Пфейферов, а отец снова поступил на военную службу.
До сих пор не знаю, как к этому отнестись. Дочь не должна судить родителей – и я не сужу.
После Испано-американской войны я стала ближе к матери. Видя ее тревогу и горе, я решила, что она по-настоящему любит отца – просто она не показывает своей любви при детях.
Потом, одевая меня в день свадьбы, мать дала мне напутствие, которое по традиции все матери давали невестам перед свадьбой.
Знаете, что она мне сказала? Лучше сядьте, чтобы не упасть.
Она сказала, что я должна выполнять свои супружеские обязанности, не выказывая отвращения. Такова воля Господа, изложенная в книге Бытия, такова цена, которую женщина платит за право иметь детей… и если я буду так смотреть на это, то легко выдержу любые испытания. Кроме того, я должна была запомнить, что потребности мужчины отличаются от наших, и быть готовой удовлетворять прихоти своего мужа. Не думай об этом, как о чем-то животном и безобразном – думай только о детях.
– Да, мама, я запомню, – ответила я.
Что же случилось у них с отцом? Сама ли мать вынудила его уйти, или он сказал ей, что хочет наконец выбраться из этого городишки, тонущего в грязи, и начать в армии новую жизнь?
Не знаю. Да мне и не надо знать – не мое это дело. Остается факт отец вернулся в армию так скоро после моей свадьбы, что наверняка задумал это заранее. Письма приходили сначала из Тампы, потом из Гуантанамо на Кубе, потом с Минданао на Филиппинах, где мавры-мусульмане перебили больше наших солдат, чем когда-нибудь удавалось испанцам. А потом из Китая.
После Боксерского восстания я считала отца погибшим, потому что письма перестали приходить. Наконец он написал нам из Сан-Франциско оказывается, прежние письма просто не дошли.
Он уволился из армии в 1912 году. В тот год ему исполнилось шестьдесят – стало быть, по возрасту? Не знаю. Отец всегда говорил только то, что считал нужным – если к нему приставали с вопросами, он мог отделаться выдумкой, а мог и к черту послать.
Он приехал в Канзас-Сити. Брайан пригласил его жить к нам, но отец нашел себе квартиру и поселился в ней еще до того, как известил нас о своем приезде и даже о выходе в отставку.
Пять лет спустя он все-таки переехал к нам, потому что был нам нужен.
Канзас-Сити девяностых годов был потрясающим городом. Мне, хотя я и провела три месяца в Чикаго несколько лет назад, жизнь в большом городе была в новинку. Когда я сразу после замужества приехала в Канзас-Сити, в нем насчитывалось сто пятьдесят тысяч населения. В городе был трамвай и почти столько же автомобилей, сколько конных экипажей. Повсюду тянулись трамвайные, телефонные и электрические провода.
Все главные улицы были мощеные, постепенно одевались в камень и боковые. Городские парки уже славились на весь мир, хотя их разбивка еще не завершилась. В публичной библиотеке (невероятно, но факт) имелось полмиллиона книг. А зал собраний был таким огромным, что демократы наметили провести там в 1900 году свой предвыборный съезд. Потом случился пожар, и зал сгорел дотла за одну ночь – но не успел еще остыть пепел, как здание начали восстанавливать, и всего через девяносто дней после пожара демократы выдвинули там кандидатом в президенты Уильяма Дженнингса Брайана.
Республиканцы вновь выдвинули в президенты Мак-Кинли, а кандидатом в вице-президенты – полковника Тедди Рузвельта, героя Сан-Хуанского холма.
Не знаю, за кого голосовал мой муж, но потом ему всегда было приятно, когда между ним и Теодором Рузвельтом находили сходство.
Наверное, Брайни сказал бы мне, если бы я спросила, но в 1900 году женщины не совались в политику, а я старалась выглядеть в глазах общества образцовой скромной домохозяйкой, которую интересует – прямо по формуле кайзера – только Kirche, Kuche und Kinder <церковь, кухня и дети (нем.)> .
В сентябре наш президент, только полгода назад избранный на второй срок, был злодейски убит, и его пост занял молодой герой войны.
В некоторых параллелях мистера Мак-Кинли не убивали, и полковник Рузвельт так и не стал президентом, а его дальний родственник не выдвигался в президенты в 1932 году. Это полностью изменило ход обеих мировых войн в переломные моменты – в 1917-м, и в 1941-м годах. Этим занимаются математики нашего Корпуса Времени, но структурное моделирование в данном случае слишком сложно даже для сопряженных компьютеров Майкрофт Холмс IV – Афина Паллада, а мне уж и подавно не под силу. Я – родильная фабрика, хорошая кухарка и сплошная жуть в постели. Мне кажется, что секрет счастья в том, чтобы понять, кто ты есть, и довольствоваться этим с гордо поднятой головой – не стремясь стать кем-то еще. Амбиция не сделает воробья коршуном, а ворону – райской птицей. Меня, как ворону, это вполне устраивает.
* * *Пиксель – превосходный образец искусства быть собой. Хвост у него постоянно трубой, и он всегда в себе уверен. Сегодня он опять принес мне мышь. Я похвалила его, погладила и хранила мышь, пока он не ушел, а потом смыла ее в унитаз.
Затаенная мысль наконец пробилась наружу. Эти мыши – первое и пока единственное (насколько я знаю) доказательство того, что Пиксель может проносить с собой какие-то предметы, проходя сквозь стены. Если выражением "проходить сквозь стены" можно описать то, что он делает. За неимением лучшего удовольствуемся им.
Какую весточку мне передать и кому и как прицепить ее к Пикселю?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
