Кроме того, ожоги, хоть и перестали представлять непосредственную опасность для жизни, заживали плохо. Корка, затягивающая их, то и дело вздувалась пузырями, и стоило огромного труда не расчесывать их — и так уже приходилось слышать в штабе брезгливые вопросы, не есть ли эти волдыри и язвы следствие какой-нибудь заразной болезни. Если добавить, что у него вылезли волосы и брови, вид поручик Тоху собою являл вполне отталкивающий. И пусть он убеждал себя, что для мужчины и ветерана это не важно, сознавать это было неприятно.
Еще во время лечения Тоху разыскал граф Цурумия. Тоху и не подозревал, что тот помнит о мимолетном знакомом. Цурумия нынче был повышен до бригадира и переведен в Столицу. О переводе своем он, впрочем, отзывался с руганью и говорил, что это означает лишь, что с полетами закончено. Цурумия и ввел Тоху в круг барона Скенди, где обнаружились весьма и весьма интересные личности — и среди них еще один давний знакомый. Тавас судьбой полковника Муца не интересовался (возможно, ему и так было о ней известно), разговоры здесь — помимо пьяных загулов с песнями и драками — шли совсем на другие темы. Тоху чувствовал — назревает нечто, о чем думают все, но не говорят вслух, и беспокойство не оставляло его.
Он знал всех, кто собрался нынче вечером у барона, но не хватало еще одного человека, который обычно появлялся вместе с Пелке Ругой. Наконец появился и он — округлый мужчина в мятом костюме из хорошей шерсти, в квадратных очках, скрывающих узкие темно-серые глаза, с растрепанными рыжеватыми волосами. По возрасту он был примерно равен остальным, но званием, в переводе на общевойсковые, превосходил всех, кроме разве что Цурумии.
Инженер-полковник Чак Ода. Глава лаборатории «Сигма» при Имперском институте особых исследований, одном из самых секретных заведений в Столице. Школьный друг Руги. К нему инженер-полковник обратился, а не к хозяину.
— Ну что, все в сборе? — И, получив утвердительный ответ, уселся за стол, плеснув себе вина.
— Господа офицеры, — сказал Руга, — полагаю, все вы поняли, что сегодняшняя наша встреча носит не обычный характер. — Кто-то хмыкнул в ответ, кто-то кивнул. Лицо Фрескета, страдавшего после контузии сильнейшим нервным тиком, болезненно дернулось. — Я разговаривал с каждым из вас и знаю, что мы придерживаемся общих взглядов на сложившуюся ситуацию…
— А не боишься, Пелке, что об этой встрече прознают в некоторых известных конторах? — съязвил Цурумия.
— А представители этих контор тоже здесь и рискуют точно так же… Все мы знаем, что Империя рушится, и если не начать действовать, стране и всему миру придет конец. Времени почти не осталось.
— Итак, мы замышляем государственный переворот, — тонко улыбнувшись, заметил председатель трибунала.
— Спасибо тебе, Тавас, за это «мы», но дело не только в смене власти. Для того чтобы навести в стране хоть какой-то порядок, нужно прежде всего остановить войну. Нынешние власти на это не пойдут, но на это не пойдут и наши противники. Ситуация такова, что, если мы сдадимся, это никого не спасет. Но сможем мы предпринять действия, которые отбросят врага хотя бы к границам прежней метрополии? Проблема не только в ресурсах. Проблема в людях. Население совершенно обескровлено тем, что пришлось перенести за последнее десятилетие. У людей не осталось сил, а главное — желания бороться.
— Пассионарность угасла, — пробормотал Тоху, припомнив основательно забытые университетские лекции.
— И ты созвал нас для того, чтобы об этом сказать? — бросил Фрескет. — Что ничего нельзя изменить?
— Вас созвали для того, чтобы вы узнали: изменить все можно и должно. — Руга обернулся к Оде.
Тот отставил бокал, снял очки, протер, снова водрузил на нос.
— Вы все слышали речи наших пропагандистов о чудо-оружии, которое тайно готовится в секретных лабораториях, вот-вот будет пущено в производство и переломит ход войны. От этих речей плюются и простые граждане, и рядовые солдаты, не говоря уж об офицерах. Так вот, господа, — чудо-оружие существует. Только оно совсем не таково, как его представляют штабные стратеги. Потому что, как только я просчитал последствия, то уничтожил всю документацию, а разработки перенес сюда.
— Погоди, так получается, что это ты его изобрел? — воскликнул Врер.
Ода развел руками — «ну, что поделать, если я такой гений».
— И ты мог всех спасти и молчал?
— Погоди возмущаться, капитан. — В голосе Чака Оды, обычно мягком, прорезались такие ноты, что возражать ему не хотелось. — Спасение — штука обоюдоострая. Мы с Ругой и бароном не могли рассказать вам прежде, чем я все проверю и испытаю. Теперь вы можете узнать и заодно понять, почему здесь собраны именно вы. Не потому что вы такие умные, храбрые и одаренные. Нет, мы старались подбирать умных и талантливых — но прежде всего вы обязаны этому некоторым особенностям вашего организма.
— Поконкретней, пожалуйста. — На сей раз Тавас был не склонен к шуткам.
— Всем, кто более или менее знаком с естественными науками, известно, что в человеческом мозге имеются центры, при воздействии на которые можно влиять на сознание. Вызывать радость или депрессию, боль или экстаз, внушить подопытным определенные идеи.
— Это похоже на описание действия наркотика.
— Да. В сущности, это и есть наркотик, хотя воздействовать на мозг можно разными средствами. Хирургически, с помощью энергетических разрядов. И, как выяснилось, при действии определенного излучения. А теперь скажите мне, господа, — не случалось ли вам, бывая на вечеринках в этом доме, замечать, что ваше поведение отлично от поведения всех остальных? Что прочие гости дружно несли невероятную чушь, будучи уверены в ней как в святой истине, когда вам была абсолютно ясна вся абсурдность их утверждений. И их полное единодушие… и не приходилось ли вам испытывать приступы сильной, почти невыносимой головной боли — как раз тогда, когда все остальные испытывали бурную, экстатическую радость, переходящую за грань?
— Но ведь это же из-за контузии… — пробормотал Фрескет.
— Все присутствующие здесь в недавние годы получали тяжелые ранения, — поддержал танкиста Тоху. — В приступах головной боли после такого нет ничего удивительного.
— Я не был ранен, — сказал Тавас. — Но когда все орут, поют хором, несут какую-то чушь, начинают беспричинные драки, голова заболит без всякой контузии. Даже у трезвого.
— Вы, полковник, сейчас точно описали симптомы, проявляющиеся у обычных людей под воздействием ударной дозы излучения. Они находятся в состоянии экстаза, легко переходящего в ярость. Переживают высшее счастье, заставляющее петь и кричать, но, если находящийся рядом объект будет воспринят ими как враждебный, станут стремится его уничтожить. Когда излучение не превышает установленной мною нормы, люди на внешнем уровне ведут себя адекватно, да во многих отношениях таковыми и являются. Они только становятся исключительно внушаемы. Способность к самостоятельной оценке отключается. Иными словами, они воспринимают действительность не так, как ее видят, а так, как велел некто, почитаемый как авторитет. Это верно для всех… почти для всех. Есть очень небольшой процент людей, сохраняющих ясность сознания под излучением. Почему — точно пока определить не могу, я ведь не генетик.
— Это относится ко всем нам, я верно понял? — спросил Врер.
— Да. После первых практических опытов, когда я понял, что сам отношусь к таким людям, я стал искать остальных. Найдя первых, я собрал более мощную, чем у себя в лаборатории, установку в подвале этого дома. И мы с Ругой и бароном начали просеивать тех в армейских кругах, кто был бы не подвержен действию излучения и при этом обладал бы подходящими свойствами характера. Понадобилось около двух лет, чтобы собрать вас.
— А головная боль?
— Нулевая реакция у таких, как мы, — только на нормальную дозу излучения. При ударной, увы, возникает подобный эффект. Я пока не знаю, как его исключить.
— Как мы можем убедиться, что это не домыслы и не провокация?
— Я покажу вам записи, сделанные во время вечеринок. Вы все бывали здесь и сможете убедиться, что это не монтаж. Если этого недостаточно, проведем наглядный опыт на стороже. Сможете наблюдать за его непосредственной реакцией, когда излучатель будет в режиме автоматического включения-выключения. Все равно он не вспомнит того, что творилось под ударной дозой.
— Но вы понимаете, что это значит? — снова вмешался Руга. — Представьте себе в нерасторжимости армию и народ, преисполненных полного, героического энтузиазма, и его руководителей, сохраняющих здравый рассудок и способность к трезвой оценке действительности. Такому единству не сможет противостоять никакой враг.
— А ты идеалист, Пелке, — сказал Тавас — на сей раз без свойственного ему яда. — Никогда бы не подумал.
