Ложкина. — А твои дорогие соседи Удаловы.
— Ну чего ты мелешь? Они даже козы не имеют. Не говоря об отсутствии на месте события.
— Нет, не все Удаловы, хотя не исключаю, что все, а Максимка. Хулиган малолетний. Он во сне подсмотрел и повлиял. Понимаешь?
— Нет, — сказал Ложкин, — не понимаю. Этого никто в здравом рассудке не поймет.
— Так слушай, я сама только сейчас узнала. Удалов с Трубиным обсуждали. Грубин говорит, что научное событие, а Удалов грозится — выпорю.
— Ему лучше знать. Продолжай.
— Значит, Максимка во сне подсмотрел, как тебя с милицией и позором домой приведут. Заранее.
— Заранее? И не предупредил? Ну, соседи…
И вечером, дождавшись, когда семья Удаловых собралась вместе, Ложкин, накопивший за день солидный запас гнева, ворвался к ним с официальным заявлением.
— Я все знаю, — вскричал он. — Чему сына учишь?
Удалов сразу почуял неладное, вскочил из-за стола и стал приглашать Ложкина к чаю, но тот был неумолим. Чего он хотел, не сразу стало понятно, но, когда Удалов наконец разобрался в сбивчивых речах соседа, он внутренне содрогнулся.
— Нет! — воскликнул он. — Никогда. Не позволю ребенка калечить!
— Тогда я к общественности обращусь, — сказал Ложкин. — Общественность тебе покажет, как ребенка использовать в целях опорочивания честных пенсионеров.
— Послушай, Ложкин. — Удалов пытался вытолкнуть соседа грудью в коридор. — Максимка еще ребенок. Разве можно? А вдруг ему это психическую травму нанесет?
— Не нанесет.
— Вы о чем там? — спросила Ксения.
— Сейчас скажу ей, — прошептал Ложкин. — Тогда не выкрутишься. Соглашайся?
— Нет.
— Пап, — послышался спокойный голос феномена. — Я все слышал.
— А ты, стервец… — и тут Удалов осекся. Сын Максимка, еще вчера особых надежд не подававший, сегодня приобрел новое качество. И вроде он сын Удалову, и вроде бы уникальное, самостоятельное явление. И уже не потаскаешь его за ухо и не дашь ему подзатыльник — совестно перед мирозданием.
— Попробуем, — сказал Максимка. — Мне не жалко. Только чтобы завтра в школу не ходить.
— Максимушка, голубчик, — засуетился старик Ложкин, — да я тебе сам справку напишу, письмо твоему учителю сделаю.
— Ну, постараюсь, — сказал Максимка. — Телевизор досмотрю и постараюсь.
Тут Ксения Удалова не выдержала. Вышла к мужчинам в прихожую.
— Что за дела? — спросила.
— Сейчас, кисонька, сейчас, миленькая, — сказал Удалов слишком ласковым голосом. — Расходимся.
— Расходимся, — поддержал его Ложкин. — Сыночка твоего похвалить я приходил. Такой мальчик растет, сердце мое стариковское радуется. Приятно сознавать, что наша смена достойна наших дел и дел наших отцов, включая дедов…
Удалов вошел в комнатку, где стояла кровать сына. За перегородкой возилась, укладываясь спать, Ксения.
— Не спишь? — спросил он.
— Собираюсь, — сказал Максимка. — Ты мне инструкции повтори.
— Может, не будем?
— Давай, папа. Ты его знаешь. Не отвяжется. Ты не представляешь, сколько он у наших ребят мячей отобрал.
— Ну, значит, постарайся, сынок, думать о том, как придет завтра к нам во двор милиционер и при всем народе реабилитирует старика Ложкина. Скажет, что не виноват он в наезде на козу… Даже думать противно, какими тебе вещами с детства заниматься приходится.
— Ничего, папа, я постараюсь это во сне увидеть, — успокаивал отца мальчик. — Мне уже приходилось. Вот ты, наверное, думаешь, что Васька Борисов просто так пару по английскому схлопотал? Нет, я специально об этом вечером думал. Вот, думаю, неплохо бы Ваське Борисову пару по английскому схлопотать. Очень уж он задается. Ну и что, если отличник, разве задаваться нужно? Ты меня понимаешь?
— Понимаю, сынок.
— Я тут подумал, папа, и решил, что надо мне пользу людям приносить. Ну, старик Ложкин, конечно, исключение, и на козу он без моей помощи наехал. А вот тебе бы я мог помочь.
— Как же ты бы мне помог?
— Еще не придумал. Придумаю — обязательно скажу. Может, ко дню рождения подарок… Ну, чтобы поймал ты щуку в десять килограммов.
— Таких щук в нашем озере давно не осталось. Выловили.
— Я подумаю. Ну, что бы тебе, папа, больше всего хотелось?
— Как что? Ясное дело, квартальный план выполнить.
— Какой это квартальный план?
— Не надо, — прошептал Удалов. — Не думай об этом, сынок.
— Ты не беспокойся, папа. Мне нетрудно. Я эти сны как орехи щелкаю.
Удалов нахмурился. И в самом деле несправедливо, что его родной сын помогает вещими снами довольно склочному старику, который заслуженно должен платить штраф за травмированную козу, а у его отца план горит. Но забота о здоровье сына пересилила.
— Нет, — сказал Удалов. — Ты мне не поможешь. Здесь никто не поможет. У меня дом стоит в лесах, до третьего этажа леса, а на пятый этаж лесов не хватает — лесопилка подвела. Понимаешь? Но ты лучше о козе думай. Чтобы она пришла. То есть не так думай, ты о Ложкине думай, о милиционере Пантелеймонове думай, а о лесах на доме ты не думай и о квартальном плане тоже не заикайся…
Удалов не заметил, что глаза его сына смежились, дыхание стало ровным. Он еще некоторое время бормотал, разрываясь между надеждой и жалостью к ребенку. Потом махнул рукой и ушел к себе.
А утром Удалов проснулся от странного шума за окном. Люди выбегали со двора, бежали по улице, взмахивали руками, куры кудахтали, собаки лаяли, мотоциклы ревели.
— Что случилось? — закричал Удалов из окна. — Может, космический корабль спустился? Или бананы в овощной магазин завезли?
Но никто ему не ответил.
Удалов кинул взгляд на мирно досыпающую семью и метнулся на улицу, за народом.
Человеческий поток нес Удалова через центр города, к району новостроек.
И там центром притяжения гуслярцев возвышалось сооружение странного вида. Возвышалось оно точно на месте, где вчера еще находился пятиэтажный кирпичный дом, завершение которого срывалось из-за отсутствия строительных лесов.
Бывший дом являл собой скалу, густо обросшую лесом. Лес был необычный для природных условий города — в нем соседствовали сосны, финиковые пальмы, липы и дубы, бамбуки и растения вовсе невиданные. Так как деревья росли не только наверху, но и из стен дома, некоторые стволы тянулись, параллельно земле, и дом был схож с гигантским ежом.
Но еще удивительнее для зрителей
