Но для искусства нет и не может быть запрещенных «низких» предметов!
И поэт с вызовом обращается к певцам «красоты»:
А на заре, чуть схлынет тьма ночная,Вновь Лопотов [14] гудит гремит рекою:«Параши» чистят… Что это такое,Как объяснить вам — ей-же-ей, не знаю.
«Э-э! — эстетов загорланит стая. —Вот до чего дошли у них герои!Любую грязь, гниение любоеОни в стихи суют, не разбирая!
Петрарка сам в гробу перевернется!»Ну что ж! Ходил он в бархат разодетый,В палатах жил, — зато и позолотцей
Блистают, стало быть, его сонеты!А нам дано в клоаке задыхаться,Где тут найти почище декораций?
Франко признавался, что на этот раз тюрьма его измучила ужасно. Иногда ему казалось, что он просто сходит с ума.
Снова воочию убеждался он в том, что варварские государственные порядки за десять лет не изменились ни в чем…
«Для всего этого дела я не нахожу другого наименования, кроме Delirium des Zeitgeistes (помешательства эпохи), — писал Франко. — Действительно, все признаки помешательства были у нас перед глазами: бесцельная и лихорадочная суета, поиски, допросы, а чего, о чем — сам черт не разберет. И в основе всего заключалось убожество — нравственное и умственное — наших властей. Суды наши все еще живут в том убеждении, что были бы только параграфы и можно провести любое следствие…»
Гневные, горячие строки рождались сами собой:
Меж стран Европы мертвое болото,Подернутое плесенью густою!Рассадник тупоумья и застоя,О Австрия! Ты — страшный символ гнета,
Где станешь ты ногой — там стон народа,Там с подданных сдирают третью шкуру.Ты давишь всех, крича: «Несу свободу!»И грабишь с воплем: «Двигаю культуру!»
Ты не сечешь, не бьешь, не шлешь в Сибирь,Но соки сердца пьешь ты, как упырь,Болотным смрадом души отравляя.
Лишь мразь и гниль несут твои порядки,Живьем здесь погибает мысль живаяИли бежит отсюда без оглядки!
Чем же отличается монархическая Австро-Венгрия от царской России? И тут и там населению подарена лишь «видимость свободы». Австро-Венгрия такая же «тюрьма народов», как и Россия. И здесь тоже источник силы правительства — в национальных распрях. И народы
Хотя из твоего и рвутся круга,Но лишь напрасно дергают друг друга…
Надо объединиться — независимо от национальной принадлежности — и добиваться прежде всего освобождения от социального рабства. Вновь и вновь Франко повторяет: зло не в людях, а в социальном укладе. Против этого социального зла, против всего общественно-политического строя и нужно вооружать народ:
Не в человеке зло! А зла основаЛишь глупость и устройство мира злого, —Создание людей, что их же губит.
Вот зло, что до костей разъест все тело,Чтоб в гневе стал ты с ним бороться смело.Кто с злом не борется — людей не любит!
…Поэтическое слово Ивана Франко в конце восьмидесятых годов достигает необыкновенной силы. Чеканный, словно из бронзы вылитый, стих звенит. Он точен и выразителен.
Богатство стихотворных размеров и ритмов, строфики и композиции, широчайший круг тем и историко-культурных ассоциаций, разнообразие жанров — интимно-лирический, бытовой, пейзажный, сатирический, мифологический — вот что отличает поэзию Ивана Франко.
Вместе с тем все поэтические средства всегда и неизменно служат у него одной и той же идейной цели. Творчество Франко восьмидесятых годов может служить образцом единства идеи и образа, формы и содержания.
Поэт написал в тюрьме «сонет о сонетах» — знаменательное звено в цепи классических «сонетов о сонетах» (вспомним пушкинское «Суровый Дант не презирал сонеты…»). Совершенно по-своему, с отчетливой социальной окраской трактует Иван Франко свое отношение к задачам поэтического слова:
В былые годы Данте и Петрарка,Шекспир и Спенсер милых воспевали.В сонет, как в кубок, выкованный ярко,Любви кипящее вино вливали.
Тот кубок немцы в меч перековали,Когда их страсти разгорелись жарко:Их «панцырный» сонет — капрал[15], и маркаНа нем: кулак, и кровь, и взблески стали.
Мы, хлеборобы, что с ним делать будем?Перековать опять придется людямМеталл меча, что мастеру послушен,
На плуг — которым будущее вспашем,На серп — чтоб жито жать на поле нашем,На вилы — для авгиевых конюшен!
В тюрьме Франко написал рассказ «К свету». Попавший по недоразумению в тюрьму еврейский мальчик Йося учится здесь, у товарищей, грамоте, жадно читает, стремясь «к свету».
Но в камере темно. И чтобы иметь возможность читать, он становится на подоконник — к высокому тюремному окну. Выстрел охранника сбивает мальчика с окна, и тот, прижимая к ране книжку, умирает повторяя:
— Да… я… только… к свету…
Как и другие вполне реалистические рассказы Франко, рассказ «К свету» символичен. Путь народа к свету — это путь тяжкий и героический, путь под пулями, хочет сказать автор этого волнующего, озаренного чувством глубокого интернационализма рассказа.
•
16 октября 1889 года в газете «Дело» появилась заметка, в которой указывалось, что уже ровно два месяца Ивана Франко держат без суда за решеткой.
«Убожество властей», о котором писал Франко, сделалось слишком публичным и очевидным. Продолжать тянуть нелепое следствие было просто невозможно: 20 октября оно было прекращено, арестованные выпущены, а 29 октября прокурор сообщил министерству юстиции и министерству иностранных дел, что привлекавшиеся к следствию «не имели намерения затевать какие бы то ни было социалистические и революционные действия против помещиков в Галичине и не помышляли также оторвать какую-нибудь часть от Австро-Венгрии»…
Михаил Коцюбинский, Иван Франко и Владимир Гнатюк. 1905 г. Фото.
Иван Франко. 1910 г. Фото.
Х. ПОД ПОЛИЦЕЙСКИМ ГНЕТОМ
Еще перед арестом, в начале 1889 года, Франко делился с Драгомановым своими планами на будущее: «Мне очень хотелось бы со временем занять хотя бы место приват-доцента славянских литератур при здешнем (Львовском) университете. Правда, я понимаю, что такая доцентура по политическим мотивам была бы здесь чрезвычайно узким и скользким мостиком, но все же, кто его знает, как могут измениться обстоятельства…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
