– В здешний?
– Да.
Давид посмотрел на него с опаской, его взгляд говорил, что он и так проделал долгий путь, и вообще визит к детективу сулил неприятности. Юноша не был в том доме со смерти Глории. И даже не думал, что он, возможно, достанется ему, потому что все его желания были устремлены к квартире и студии в Мадриде – они произвели на него неизгладимое впечатление во время единственного визита в столицу, когда хоронили его дядю-военного. Студия с живописными пятнами на потолке, с круглыми окнами, в свете которых нетрудно было найти вдохновение, прозрачное пространство и стены, с приставленными к ним полотнами, коллекции кистей и большие банки с красками – все это вскружило Давиду голову.
– Наверно. У нас дома есть дубликат ключей.
– Ты мог бы их раздобыть?
– Прямо сейчас?
– Сейчас вполне подходящий момент, – ответил Купидо, хотя знал, что уже поздно. Он боялся, что парень откажется, если ему дать время подумать.
– Хорошо, – согласился тот.
Они вышли из квартиры и сели в машину сыщика. Возле дома Глории Купидо прождал Давида около десяти минут. Улица находилась не в самом центре города, то есть вне коммерческой зоны, но и не на окраине, поэтому реконструкция район не затронула. Детектив сделал вывод, что в свое время место считалось довольно респектабельным.
Давид появился из-за угла, оглядываясь, будто опасался, что за ним следят.
– Я принес ключи, – сказал парень.
Он быстро открыл замки – судя по всему, он бывал здесь довольно часто. Парень уверенно зажег свет и стал показывать Купидо комнаты первого этажа. Как во многих старых домах, прямо за входной дверью располагалась вытянутая прихожая, в глубине которой была дверь, ведущая в задний дворик, туда же выходили окна дальних комнат. Жилище небольшое, однако все помещения – светлые. Детектив понял, почему Глория так хотела сделать здесь ремонт: место очень привлекательное для человека, любящего рисовать. Слева – две комнаты, из окон можно выглянуть на улицу или во дворик. Та, что с окнами на улицу, хорошо меблирована, стены выкрашены в белый цвет. В ней стояли шезлонг, круглый стол с четырьмя стульями и этажерка с книгами и декоративными статуэтками. На стенах висели несколько картин с незатейливой подписью Глории, хотя стиль их казался более грубым, чем у тех, что Купидо видел в ее мадридской студии. Они с Давидом искали тщательно, открывая каждую книгу, но ни одна не была дневником. Комната с окнами во дворик использовалась в качестве склада, где хранились неудачные наброски, два мольберта, кисти и банки с красками. Дневника не было и там. Они поднялись на второй этаж. Только одна из четырех комнат, с балконом, нависавшим над входной дверью, служила спальней. Старинная и широкая кровать без матраса с изголовьем из металлических прутьев, украшенным круглыми мраморными шарами, занимала почти всю комнату, так что место оставалось лишь для двустворчатого деревянного шкафа, двух ночных столиков и комода. В доме вполне можно было жить, правда, не хватало мебели, электробытовых приборов и особого тепла, которое сразу чувствуется в обитаемом доме. Они поискали в почти пустом шкафу, где осталась висеть кое-какая летняя и выходная одежда, и в одном из сундуков, обнаружив несколько предметов нижнего белья, на которые Давид смотрел взволнованно, не осмеливаясь прикоснуться, словно это была некая святыня. Потом они спустились на первый этаж и вышли во двор.
– Будете? – спросил юноша, протянув сыщику сигарету. Он держал ее за фильтр – опытный курильщик так никогда бы не сделал.
– Нет, спасибо, – ответил Купидо. С тех пор как он бросил курить, ему казалось, что вокруг него курит весь мир и предлагает ему присоединиться – курят мужчины и женщины, старики и подростки, вроде того, что стоял сейчас перед ним. Причем, предлагая закурить, тот не подозревал, что этот обычный жест вежливости очень мешает Рикардо забыть о пустоте, которую он все еще чувствовал в желудке, о слюне, наполнявшей рот каждый раз, когда он слышал слово «табак». Давид находился на той начальной стадии курения, когда мог бросить безо всяких усилий, подумал детектив, но ничего не сказал, чтобы не походить на занудного опекуна; без сомнения, в этой роли парень ожидал его видеть в последнюю очередь. Начинают курить, подражая тому, кем восхищаются. Ловушка в том, что даже когда исчезает импульс, породивший привычку, и когда тот, кем мы восхищались, уже кажется нам смешным, – привычка тем не менее остается.
Вдруг кто-то постучал в запертую на ключ калитку – четыре или пять быстрых, отрывистых ударов. Давид посмотрел на Купидо; затем нервно потушил только что зажженную сигарету и глянул на часы.
– Кто знает, что мы здесь? – спросил детектив.
– Никто. Но это может быть мой отец, если увидел, что ключей нет на месте. Уже очень поздно.
Купидо подошел к калитке и открыл замок. Клотарио вроде бы растерялся, но лишь на секунду, пока не увидел за плечом детектива своего сына.
– Что вы здесь делаете? Кто вам позволил сюда войти?
– Я попросил вашего сына, чтобы он помог мне осмотреть дом. Вдруг нашлось бы что-нибудь, что прольет свет на смерть вашей племянницы, – ответил Купидо миролюбиво.
– И как, нашли чего? – спросил тот с иронией.
– Нет.
– Вы должны были обратиться ко мне, а не к сыну.
– Вы бы дали мне ключ?
– Нет, – отрезал Клотарио, глядя ему в глаза.
– Отец!.. – воскликнул Давид из-за спины сыщика.
Купидо не обернулся и поймал на себе пылающий гневом взгляд старика, никак не желающего содействовать расследованию.
– Помолчи! – рявкнул Клотарио. – Иди домой, с тобой мы еще поговорим.
Давид помедлил несколько секунд, но все же вышел в сумрак улицы, с опущенной головой, не глядя на посторонившегося, чтобы его пропустить, отца. Купидо понимал, как парню, должно быть, стыдно: мало того, что отчитали, да еще и при постороннем человеке.
– Один раз я уже сказал вам, чтобы вы искали в другом месте, что мы ничего не знаем о ее смерти. Вам платит этот сеньорито из Мадрида, который мечтает заполучить ее деньги. Иначе он не позволил бы Глории делать для него то, что она делала, – сказал старик, когда они остались одни. – Он знает, что может остаться ни с чем, и старается свалить убийство на нас.
– Думаю, это не так. Он все равно ничего не получит, – ответил Купидо, но тотчас задумался, не может ли адвокат воспользоваться какой-либо юридической уловкой, например, доказать, что они состояли в гражданском браке.
Клотарио смотрел на него несколько секунд, а потом произнес:
– Видать, вас он тоже обманул. Все они в таких делах специалисты. Глория точно так же обманывала его самого.
Он запустил руку в карман и вынул пачку горьких и крепких сигарет, Купидо думал, таких уже не продают. Затем старик достал спички и зажег одну. Детектив обратил внимание на его руки: они были широкими и сильными, как лапы зверя; спичка, горевшая между пальцами, походила на безобидную соломинку, чье пламя не могло причинить им вреда.
Работа сыщика состоит в том, чтобы наблюдать. И постоянное наблюдение научило Купидо, что, несмотря на скрытность и притворство, у человека всегда есть непокорная часть тела, проявляющая его сущность. У Клотарио такой частью тела были руки, которые в силу того, что всю жизнь держали сельскохозяйственные инструменты и не привыкли оставаться без дела, все время машинально стремились сжаться в кулак; пальцы у него были короткие и тупые, им наверняка трудно набрать номер на старомодном телефоне с вращающимся диском.
Руки старика воскресили в его памяти образы, которые он считал давно забытыми: двадцать лет назад несколько ребят стояли перед железной калиткой, не осмеливаясь открыть ее, потому что осы, привлеченные теплом нагретого на солнце железа, соорудили гнездо между прутьями. Крестьянин, проходивший мимо с ослом на поводу, на котором сидел мальчик, решил помочь мальчишкам и одной рукой, мозолистой и огрубевшей, раздавил гнездо, причем осы не причинили ему никакого вреда. Разжав кулак, он показал им маленький вязкий комок из воска, крови и яда.
Купидо проследил за рукой, вернувшей пачку и спички в карман. Ему пришлось сделать усилие, чтобы не думать о том, как она могла бы орудовать ножом, а сосредоточиться на словах старика:
– ...Они не отнимут его у нас, вы слышите? Не отнимут.
Прежде чем ответить, детектив дал ему время успокоиться. Он хорошо знал этих горячих и гордых крестьян, жестких в споре, но готовых уступить, если говорить с ними вежливым, непривычным для их уха тоном.
– Это не моя работа – лишать кого бы то ни было законного наследства.
Это дало немедленный результат. Движения Клотарио смягчились, и, не меняя выражения лица, он задумался, глубоко затянувшись.
– Послушайте, я не говорю, что Глория была плохой девушкой, – признал он, – но ее образ жизни был очень далек от нашего. Она портила Давида. С тех пор как он увидел ее, парень не желал работать в поле, перечил мне. Однажды мы поссорились, и он даже сказал, что убежит из дома и будет зарабатывать на жизнь живописью, будто это так просто. Ему самому такая мысль никогда бы не пришла в голову. Конечно, все шло от нее, от Глории.
