Уже совсем близко родная речка-побегуша, мостки причальные, соседская груша и дом родной. Сам ставил. С венцом в четыре бревна рубленый, с крыльцом под навесом. На окнах наличники с резными хлябями небесными. Сам резал. На крыше конек в облике петуха в кукареканье. Сам строгал. И столб – подпор крыши, не чурка двухметровая бесчувственная, а дедовик-пращур. С бородой по грудь и ушами отвислыми. Самолично выбирал в лесу животрепещущее дерево. Все как у людей. Дом, двор, семья. Матушка его протвинская, батюшка – тульский, дед – елецкий, сам – урю-пинский, детки – вослябинские. Человек – никто, если ему неведомы места своих прежних рождений…
Но не спешился Бахарь, от соблазна проскакал мимо дома своего задами – служебный долг превыше уз родственных, направил коня к стольному граду Переяславль-Рязанскому с церквами престольными, звонами колокольными, эх-ма, к Ольг Иванычу, князю рязанскому.
Как на духу рассказал ему обо всем происшедшем с мельчайшими подробностями. И о встрече с Ягайло, и как сидели полночи на дереве каждый на своей ветке. Какие разговоры велись… О коне жемайтском обещанном, о кольце подаренном и на ветке оставленном… Умолчал лишь о сновидении, считая, что сон – дело сугубо личное.
Олег Иванович внимал, кивал одобрительно, велел стольнику принести бочоночек, который в течении двух лет трепетно ожидал своей участи, будучи закопан в землю по уши для лучшей выдержки. На стол княжий пузатый бочоночек прибыл ополовиненным. По объяснению лица к этому причастного, бочоночек сначала выдохся от недостатка воздуха, а потом едва не задохся от перенасыщения. Все остальное в целости и сохранности. Печать княжья на месте. Лишние отверстия отсутствуют. Цвет, запах, вкус – в равновесии.
Первый жбан выпили с устатку, второй – с возвращеньицем, а после третьего Ольг Иваныч, в изумлении разинув рот, уставился на живот Бахаря:
– Интересно узнать, что на твоем пузе поблескивает?
У Бахаря от погляда глаза на лоб вылезли! В страшном сне не хотел бы увиденное видеть – на его животе красовался пояс с красивыми блескучими камешками в плетеных серебряных гнездышках! Пробормотал, заикаясь:
– Это пояс Ягайло, князя литовского!
– Вот как! За какие-такие заслуги тебе даденый? На память о деловой встрече или по зову крови оборотня-волка? За просто так не расстаются с семейными реликвиями. Предмет олицетворения княжеской личности на животе мужика неизвестного – нелепость, бессмыслица!
Бахарь растерян, Бахарь не знает ответа, а голос князя рязанского набирал обороты:
– Объясни быстро и вразумительно – откуда на тебе пояс?
– Знать не знаю и ведать не ведаю! Разве что сам Ягайло меня им опоясал… пока я спал… обняв дерево…
– И я должен верить этим жемайтским сказкам?!
– Не верить мне? Урюпинскому? Да что б мне сквозь землю провалиться, перепутать пятницу с понедельником, в упор не видеть дорогу к своему дому! Пусть нечисть подколодная сжует меня вместе с хлябью болотною, скрутит в дугу лихорадка рвотная, а лесная оглоедь лишит силы разогнуть подкову конскую… – и гневь свою на неверие в его правоту князя рязанского, изливал Бахарь для слуха народного в окно приотворенное, а Ольг Иваныч это оконце поширше своей рукой распахнул – пусть народ слушает и делает выводы, кто прав, а кто нет…
В дверь просочился человек некий, конским потом насквозь пропитанный. С тряпицей мерзкою в перстах. Развернул ее перед носом князя рязанского, сам прильнул с донесением к уху княжьему, шепча что-то, отчего багровела шея слушателя.
– Из чьих рук донесение?
– Из первых рук, Ольг Иваныч, из моих, головой отвечаю! – подал голос доноситель и удалился. С гордо поднятой головой.
Ожидая пока уляжется гнев, мерял Олег Иванович широкими шагами расстояние от двери до окон, отшвыривая походя половики, путающиеся под ногами. Вытянул из вонючей тряпицы предмет, сунул его под нос Бахарю:
– Видишь?
– Вижу.
– А что видишь?
– Кольцо.
– Чье?
– Мое, то есть, князя литовского… Тут, на ободке все данные нанесены для опознания… Ольг Иваныч, я тебе после второго жбана разве не говорил, как уходя из литовских пределов, я саморучно повесил кольцо на приметную издалека ветку?
– Объяснение неубедительно. Ну, посуди сам, если кольцо осталось на ветке там, то каким образом оно очутилось здесь?
– Подбросили злыдни, возводители понапраслины!
– Успокойся и не плюй на пол! Клеветник, оговоривший тебя, если найдется таковый, будет подвержен наказанию. Законы нашенские знать надо. Уважать их. Не нарушать их. Законы-то зиждутся на примерах, на обычаях и проверены временем. А самые первые – законы Божии. Всего их десять. Но мы, люди, почему-то всю жизнь нарушаем их. Даже сейчас… Ну, почему тебе о всех несуразицах с поясом и кольцом не рассказать честно, открыто, по правде-матушке? Почему увиливаешь, уклоняешься? Боишься невзначай проговориться? Значит, есть о чем молчать, знать, не зря говорят, что скрытность – злая мачеха правды-истины и сокрытие истины увеличивает вицу вдвое. Или ты хочешь окончить жизнь на плахе? Я полагал, что урюпинские – придорожные беспросветные лопухи, а ты, оказывается, тот еще репей! С обоюдоострыми колючками!
– За правду-матку я не то, что ежом, дикообразом выпучусь!
– Умерь прыть, поступись гонором… Если кольцо тебе действительно дадено, то зачем этот знак доверительный оставлять на какой-то веточке? Для чего? В качестве перста указуемого? А ежели кольцо ты присвоил по недомыслию и спрятал – другой расклад. Лежать бы тому кольцу в схоронке под кустом малиновым долго-долго, да на твою беду подвернулся случай. Непредвиденный, непредсказуемый, сногсшибательный! Кто мог подумать, что на твоего, оставленного без присмотра, коня нападет волк! Средь бела дня. Почти под окнами княжьих покоев! Принародно, два лица видели. Конь отбился копытами, а из-под копыт коня кольцо вывалилось. Вот это. То ли припрятанное от глаз людских, то ли потерянное… Кроме тебя, волка и коня, судя по следам оставленным, на том месте больше никого не было. Возникает вопрос: не ты ли кольцо обронил?
– Поклеп, оговор, найду очернителя, наизнанку выверну, наискось!
– Кроме тебя и князя литовского никто не мог знать о кольце!
Если бы не волк…
– Это не волк, а волкодлав, человек-оборотень!
– Неплохая выдумка для сваливания ответственности со своей головы на потустороннюю. Однако, любое заявление требует доказательств, доводов, выводов, примеров, сопоставлений… А ты чем располагаешь?
– Догадками… Показалось, будто что-то не соответствует чему-то в поведении князя литовского. На словах – одно, а поступки другие, противоречивые! Чары на нем! Следы его то волчьи, то человечьи, чему верить?
– Перестань сжимать кулаки и ломать пальцы! Последнее дело ссылаться на неведомое. Ты человеческим языком объясни свои и его действия. Обвинения тебе предъявлены тяжкие… После выполнения поручений для блага земли рязанской, у тебя появляются личные вещи князя литовского… Если украл, то и дело с концом, с кем не бывает…
– Да я скорее умру, нежели запятнаю свой урюпинский род кражей перстня!
– Не одного перстня, а вкупе с княжеским поясом. Я, лично, может, и готов поверить тебе, но твоим объяснениям должны поверить бояре судные. Они, тоже, люди и, тоже, не хотят ошибиться. Твоя судьба в твоих руках. Если ты не согласен с предъявленным обвинением, то можешь подать жалобу за оскорбление личности плохо обоснованным обвинением. Твоя челобитная попадет в руки лиц, которым по должности определено сострадать и сочувствовать человеку, попавшему в беду, искать возможность облегчения горькой доли подопечного. Надеюсь, ты воспользуешься услугами опытного сберегателя твоих прав?
– Я не нуждаюсь ни в чьей помощи!
– Да ты не ерзай по скамье, не тревожь мозоль! Не хочешь – не надо! Все свои возражения против предъявленных тебе обвинений ты в состоянии обосновать сам. Четко, внятно, доходчиво, дабы придирчивые судные бояре их назад не отбоярили. Если какое выражение с твоей стороны допускает двоякое толкование, не поленись еще раз объяснить все спорные слова из трех, пяти или семи букв. Для отстаивания своей чести, совести и достоинства можешь привлечь свидетелей. Трех или, даже, пятерых.
– У меня есть только один свидетель!
– Один свидетель – не свидетель. Он может раздумать, скрыться, заболеть и умереть! От переедания яствами или бык его забодает, или убьет громом! Жизнь человечья, что нить паучья, на волоске висит…
– Мой свидетель не убежит, не раздумает, он честный человек, справедливый, совестливый, сочувственный…
– И кто же он?
– Ты, Ольг Иваныч!
– Я? – искренне удивился самому себе Олег Рязанский, даже, лицом смутился, но не проявил возмущения – не то время и место, и посему ответил со всей суровостью, что на его свидетельство Бахарь не может рассчитывать.
