Ой, нехорошо дрогнул его голос, произнося последнее слово.
– Ты славно устроился, Оскол. Выбираешь друзей из числа рабов, а рабов делаешь друзьями. Экономно… Но я понял тебя. Иди. Я догоню.
Осмелев в отсутствие луны, сияют, как безумные, звезды.
– Как знаешь… – медленно проговорил Оскол. – Но знай, что я не буду долго ждать.
– Я не задержусь… ступай.
Едва различимый голос травы, приминаемой каблуком. Тишина.
Скуластый Сотка посмотрел на небо, и яростный свет звезд преломился в мутной капле, ползущей по впалой щеке.
А потом звезды отразились на узком лезвии.
«Лиса отгрызает собственную лапу…»
– У тебя никогда не будет друзей, Оскол! Потому что рабы…
Кровь.
* * *
«И ужаснулась обезглавленная армия, и случились смуты и раздоры… И отступили, часто оглядываясь, тем более что сам князь отдал приказ снять осаду… И прислал взамен армии парламетеров – пышных, в золоте и в страхе, потому что нет ничего злее, чем встретить однажды оскольского выродка – и не бежать без оглядки…»
* * *
Утром за Яной не пришли. И компаньонка сказала, что господин занят приемом посланцев от князя, отца ее, и потому позволяет ей побыть в одиночестве; и она обрадовалась одиночеству, как никогда не радовалась, и села на окно – наблюдать за стрижами…
И проходили час за часом, но она не скучала. Нет; другое чувство наваливалось на нее, и то была не скука, и не обычная тоска по дому. Пустота наваливалась на княжну. Леденящая пустота. Бессилие и чувство потери. И осознание собственного ничтожества.
Слабость и головная боль.
Она испугалась.
И позвала компаньонку. И, сдерживая слезы, пожаловалась на внезапную хворь; женщина выслушала все признаки болезни – и спрятала глаза.
– Вы здоровы, княжна…
Яна заплакала.
Ей не помогут… Она одинока. Она беспомощна. Она осиротела…
И сквозь отдаленный шум в ушах она слышала, как женщина сухо говорит кому-то, чтобы сию секунду шел за Яром. За Яром… За Яром…
Яр, Яр… Вспышки света перед зажмуренными глазами.
А потом качнулся под ногами пол, и в распахнувшуюся дверь шагнуло солнце. И затопило комнату теплом и покоем, и не жгло – заливало собой жизнь, наполняло, изгоняя сосущую пустоту…
Она очнулась. Немного кружилась голова; посреди комнаты стоял Оскол, и она сперва шагнула навстречу, намереваясь коснуться его – а потом все поняла и отшатнулась.
– Это конец…. – сказал со стороны ее собственный, но на удивление спокойный и ровный голос.
И ОН поморщился:
– Все совсем не так страшно, княжна. Вы слишком впечатлительны…
Она слепо шагнула к окну – и очнулась только тогда, когда позолоченные прутья решетки оставили на ее лице две красные горячие полосы.
* * *
«…и отвергал золото и не соглашался на титулы. Только княжну в жены, да наследство за ней, да договор со старым князем, тот, что дороже денег. И как ни вертелись послы – ничего иного не могли добиться, а время шло, за свою шкуру боялись, ПРИВЯЗАТЬСЯ к Осколу не хотели… И посылали почтовых голубей туда-сюда, и князь готов был дать согласие…»
* * *
Он лег спать перед рассветом – но не сомкнул глаз.
И проходили час за часом, но она не спал. Нет; другое чувство наваливалось на него, и то не был страх и не была тоска. Пустота наваливалась на Оскола. Леденящая пустота. Бессилие и чувство потери.
Потеря. Потеря. Но ведь он приобрел?!
Вставало солнце, и оживал осажденный замок. И Оскол знал, что стоит подняться, пройти в покои к плененной княжне – и солнце глянет с лица ее, не жгучее – нет, теплое и родное, отгонит сосущую пустоту, зальет собой темные закоулки его сумрачной души…
«У тебя никогда не будет друзей, Оскол! Потому что рабы…»
– Я знаю, – сказал он, глядя на солнце.
В пение птиц вплелась высокая монотонная нота – он не сразу понял, что это боль. Острая боль в сердце.
«Любят лишь то, что боятся потерять. За что мы так любим жизнь?»
– Я боюсь потерять, – сказал он шепотом. – Но пройдет еще несколько дней, и я НИКОГДА ее не потеряю… Только смерть разлучит нас…
«Люблю ли я воздух, которым дышу?..»
* * *
…Она пахла древесными почками.
Возможно, он придумал этот запах. Возможно, всякая человеческая дочка раз в жизни напоминает новорожденный листок. Когда подросток перерождается, выпускает на волю девушку, когда все эти диковатые взгляды и острые плечи отходят, опадают, будто тесная оболочка…
– Яна… Ваш отец дал согласие на нашу свадьбу.
Покорно опущенные ресницы.
Сколько времени прошло с момента, когда он впервые увидел ее? Четырнадцать дней? Пятнадцать?
Ох, какие она бросала взгляды. Как металась из угла в угол – молния, свободная белка в четырех стенах. Пусти в лес – только хвост мелькнул бы…
Белка.
Он смотрел на ее губы. На капельки пота над плотно сжатым ртом. Собственно, все это и так принадлежит ему – до самой смерти, его смерти или ее…
Ее отец мог бы и не давать своего согласия.
Но он дал его, потому что любит дочь.
Потому что…
Лиса отгрызает собственную лапу.
– Яна, неужели вы так ничего и не скажете мне?
Один взгляд. На мгновение возвращается прежняя белочка. Ресницы дрожат. Падает прядь, закрывая лицо…
Так дрожит паутина перед рассветом, стряхивая росу. Так падает еловая лапа…
– Яна!!
Он не кричал. Но от звука его голоса содрогнулась не только княжна – слуги на лестнице содрогнулись тоже. И стражи у моста.
– Яна…
Ох, какой она бросила взгляд. На такой взгляд нанизывать можно, как на вертел…
Ухмыляется скуластый Сотка. Щерит кровавую рану на горле.
Сотка выбрал…
И я выбрал тоже.
– …Слушайте меня, княжна. Сейчас, сию секунду… вы отправитесь домой.
Тишина.
…Холм покрыт черными язвами кострищ. Поднимается солнце – и сейчас на старых угольях тоже высыхает роса…
– Вы отправитесь к отцу… послы довезут вас. Вы будете уходить все дальше и дальше, и с каждым часом… вам будет становиться все хуже. Но вы не повернете назад.
Тишина.
…Он будет стоять на стене и смотреть. Маленький отряд скроется в лесу – но он будет стоять надо рвом, где погиб Лабан…
И ветер будет пахнуть застарелой гарью.
– Иди! И не вздумай вернуться. Иди, не оборачивайся, сожми зубы, я знаю, ты сумеешь… и ведь не так много прошло времени. Важно – выдержать первый удар. И выдержать шлейф тоски – тоже важно. Но самое главное – знать, что и боль когда-нибудь кончится. Все это пройдет, княжна, я знаю… Иди.
Вот теперь она смотрит.
Впервые за все это время она смотрит ему в лицо без страха и без ненависти. Что за чувство сидит на дне ее глаз? Удивление?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
