Это был вызов древнего мужчины силам природы, взявшим его возлюбленную».
«Веда Конг стала читать:Гаснут во времени, тонут в пространствеМысли, событья, мечты, корабли…Я ж уношу в свое странствие странствийЛучшее из наваждений Земли!..
— Это великолепно! — Эвда Наль поднялась на колени. — Современный поэт не сказал бы ярче про мощь времени. Хотелось бы знать, какое из наваждений Земли он считал лучшим и унес с собой в предсмертных мыслях?»
«Двадцать дней, как плыли каравеллы,Встречных волн проламывая грудь.Двадцать дней, как компасные стрелыВместо карт указывали путь.
Напевая эти древние слова на мелодию «Вспаханного Рая», Чеди Даан ворвалась в круглый зал, увидела Фай Родис, склонившуюся над машиной для чтения и смутилась.
— Вхожу в мышление ЭРМ, — пояснила Чеди, — сегодня ровно двадцать дней, как мы затормозили и висим в подпространстве».
«…Несколько минут она оставалась в этой позе, потом запела сильным высоким голосом:«Нет, не укор, не предвестьеЭти святые часты!Тихо пришли в равновесьеЗыбкого сердца весы!..
— В синем спектре? — спросила Чеди.
— Зеленом. Я взяла мелодию из «Равнодушной Богини».
— «Миг между светом и тенью!» — задумчиво повторила строку Чеди. — Прекрасная вещь! Запомнилась навсегда. И как подходит она к нашему будущему пути на грани между звездными просторами Шакти и бездной Тамаса!»
«…Они торжественно запели древний иранский гимн: «Хмельная и влюбленная, луной озарена, в шелках полурасстегнутых и с чашею вина… Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ!». Гром инструментов рассыпался дробно и насмешливо, заставив зрителей затаить дыхание…»
«… В этот хаос ломающейся, скачущей мелодии вступил голос Фай Родис:
Земля, оставь шутить со мною,Одежды нищенские сбросьИ стань как ты и есть, — звездою,Огнем пронизанной насквозь!
— Что это было? Откуда? — задыхаясь, спросила Чеди.
«Прощание с планетой скорби и гнева», пятый период ЭРМ. Стихи более древние, и я подозреваю, что поэт некогда вложил в них иной, лирический смысл…»
(«Час Быка»)
Одна маленькая хитростьСейчас этот пафосный стиль кажется смешным. Но в середине ХХ века он выглядел вполне органично, а благодаря славе Ефремова вызвал немало подражаний. Я же хочу обратить ваше внимание на полную анонимность этих цитат! Отгадки оставлю знатокам поэзии: мне же удалось опознать только Эдгара По («Аннабел-Ли»), Хафиза («древний иранский гимн»), и, наконец, Гумилева («Двадцать дней как плыли каравеллы»). «Час быка», откуда и взята эта цитата, впервые опубликован в 1968 году, когда имя Гумилева находилось под запретом, и можно предположить, что дымовой завесой всеобщей анонимности Ефремов воспользовался для того, чтобы «нелегально протащить» строки поэта. Примерно тогда же (и по той же причине) Гумилева анонимно цитировал в своих новеллах, например, Константин Паустовский, а астроному Шкловскому удалось даже опубликовать его «анонимный» отрывок из стихотворения «На далекой звезде Венере» в… «Правде», прицепив его к статье об изучении Венеры. Можно лишь отдать должное такому улиссовскому хитроумию в битве с государственной машиной, но с легкой руки Ефремова этот прием был подхвачен вполне лояльными авторами; мудрое лукавство было принято за компонент универсального рецепта успеха и пошла писать губерния… Ценились, естественно, строфы с «космическим» размахом наподобие есенинского «Там, где вечно дремлет тайна». Постепенно мода стала сходить на нет (как сошла на нет причина, ее породившая), но все же она благополучно дожила до 90-х годов, и у Василия Головачева можно встретить, скажем, цитату из Блока, у Александра Бушкова — из барда Егорова, а у Дана Марковича — из Мандельштама. Последняя — в сюрреалистическом, но прекрасно имитирующем «старый стиль» ключе:
— Стихи — вот… — Антон стал читать шепотом:
Сестры — тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы,Медуницы и осы тяжелую розу сосут.Человек умирает. Песок остывает согретый,И вчерашнее солнце на черных носилках несут…
— Это как музыка, — подумав, сказал Аугуст, — и очень чистый звук. Кто этот поэт?
— Он погиб давно, один из первых.
— Его тоже отравили?
(Дан Маркович, «ЛЧК», 1991)
Первопроходцы и последователиИз-за такой гремучей смеси политики и культуры, наверное, ни в какой другой стране на страницах «твердой НФ» поэзия не чувствовала себя так комфортно. В конце концов, писателям-фантастам показалось как-то неловко цитировать поэтов без упоминания их, поэтов, фамилий. Так, наряду с анонимными цитатами в текстах о звездолетах и космопроходцах стали появляться цитаты «подписанные» — М. Емцев и Е. Парнов, например, цитировали киплинговскую «Балладу о Томлинсоне», Георгий Мартынов — Брюсова и Тютчева. Ссылка на авторство как бы ненароком вставлялась в прозаический текст…
«В огромное стрельчатое окно лаборатории стучались обнаженные ветви деревьев. Причудливыми каскадами космических ливней расплывались по стеклу струи дождя… Я вспомнил стихи Эдгара По:
Поздней осени рыданье и в камине угасаньеТускло тлеющих углей…
Как средневековый чернокнижник и духовидец, я готовился сейчас задать природе вопрос, кощунственный и дерзновенный. Что есть основа сущего?» (М. Емцев, Е. Парнов, «Уравнение с Бледного Нептуна»).
Опубликовано «Уравнение…» впервые в 1963 году — после «Туманности Андромеды», но до «Часа Быка». Так что оба приема какое-то время благополучно существовали бок о бок, одинаково сопрягая высокопарность прозаического текста с высокопарностью стихотворных строк — неудивительно, что из поэтов больше всего ценились романтики и символисты!
Надо сказать, что именно так многие юные любители фантастики впервые познакомились со знаменитыми поэтическими строками (пусть и в урезанном виде), так что в любом случае фантасты делали доброе дело!
Зачем это нужно?Героини Ефремова, заметьте, склонны не столько читать стихи, сколько петь их — точь в точь на манер киногероев, то и дело берущихся за не столь нужную сюжетно, но сущностно необходимую гитару. И не только, как мы увидим позже, герои Ефремова — в большинстве фантастических романов герои не столько цитируют стихи, сколько поют «песни на стихи». Не удивительно — сюжетная проза развивается по законам зрелища (или наоборот) и писатель, наподобие хорошего кинорежиссера, ощущает: вот тут надо бы проиллюстрировать некое событие иным символьным рядом, создать настроение… Назначение стихов в фантастике издавна было таким же, как у романсов и баллад в приключенческих фильмах — оно расширяло рамки изложения, выводит текст в иное измерение.
Двойная звезда
Не секрет, что почти каждый пишущий именно со стихов и начинал; а кое-кто и в зрелом возрасте не расстался с юношеским увлечением — так и появляются в прозаическом тексте стихи, принадлежащие перу самого писателя. Кстати, далеко не всегда фантасты оказываются плохими поэтами, а у приема этого традиция давняя и почтенная. Еще в 1923 году Алексей Толстой изобрел для своих бунтующих марсиан древний запрещенный гимн «Дайте нам в руки каменный горшок!», а для Аэлиты — брачную «песню уллы». В те же годы Александр Грин придумал для своих матросов грозную и жалобную песню «Не шуми, океан, не пугай,/ нас земля напугала давно…» — и не только ее одну.
Да и у самих Стругацких можно найти по меньшей мере два «безымянных» текста; Юрковский декламирует балладу о «Детях тумана» («Страна Багровых Туч», 1959,) а штурман Волькенштейн поет про Струсившего Десантника («Возвращение», 1962). Оба текста вполне соответствуют романтичному духу тогдашней фантастики. В дальнейшем Стругацкие предпочли изящно использовать для «смыслового расширения» японские хокку и танки: «Тихо, тихо ползи,/ улитка, по склону Фудзи…» («Улитка на склоне», 1966), «Сказали, что эта дорога/ меня приведет к океану смерти…» («За миллиард лет до конца света», 1977); тексты Маршака из «Лирической тетради»: «Когда, как темная вода,/ лихая, лютая беда/ была тебе по грудь» («Далекая радуга», 1963); либо ироничный парафраз песен известных; «Мы не декарты, не ньютоны мы…» («Понедельник начинается в субботу», 1965).
Одним из самых интересных литературно-поэтических опытов в фантастике стали знаменитые сонеты Цурэна («Трудно быть богом», 1964), представленные только первыми строчками и благодаря этому позволившие поклонникам творчества Стругацких возможность досочинять эти сонеты за автора (авторов).
