Возможно, это было самое важное совещание в ходе всего процесса отбора, и все же казалось, что Кельвину было все труднее и труднее сосредоточиться. Он без повода рявкал на людей, задавал один и тот же вопрос дважды, даже внезапно сбивался с мысли посреди фразы, что приводило его в ярость. Никто и никогда не видел, чтобы Кельвин терял нить рассуждения. Никто и никогда не видел, чтобы Кельвина что-то отвлекало. Что-то беспокоило его, но, разумеется, никто не осмелился спросить, что именно.
Безработная
Причина рассеянности Кельвина сидела на Сохо-сквер почти час, онемев от потрясения.
После чего решила пройтись по магазинам.
Она не знала, чем себя занять. Она точно не была голодна и не хотела возвращаться домой среди бела дня, в квартиру, из которой всего несколько часов назад вышла в таком радужном настроении и в которую должна будет рано или поздно вернуться, всеми отвергнутая и безработная.
Она решила пройтись по Оксфорд-стрит и доехать на метро от Оксфорд-серкус до «Харви-Николз». Кто знает, когда она в следующий раз выберется в город? Она осталась без работы, с предыдущего места ее тоже уволили, поэтому едва ли стоило рассчитывать на блестящие рекомендации. Что ей делать дальше? Уехать из Лондона, где жизнь, видимо, станет ей не по карману, и попытаться найти работу где-то еще? Сразу после университета она писала статьи для журналов по недвижимости – может быть, стоит снова этим заняться?
Если в ее увольнении и есть какой-то положительный момент, подумала она, бредя по людному тротуару и по-прежнему сжимая в руке бесполезные пустые розовые папки, в которых с утра лежали ее заметки по отбору, теперь принадлежавшие Тренту, то оно заключается в том, что все дурацкие, нелепые романтические мысли о Кельвине Симмсе оказались самым настоящим бредом. Кельвин – ублюдок, теперь она в этом убедилась, и всегда им был, и все же она позволила себе в него влюбиться. Почему ей всегда нравятся ублюдки?
По крайней мере, она выкинет из головы весь этот бред.
В тот странный день, пока она бесцельно бродила по «Харви-Николз», а потом по «Хэрродз», были даже минуты, когда она вдруг испытывала необъяснимые приливы восторга, как будто вдруг стала независимой и свободной. Но время шло, подобные минуты становились все более редкими, и настроение портилось все больше и больше. Она прокручивала в голове свое увольнение, жалела, что не сказала этого и того, представляла себе, что говорит это, чувствовала, что ее использовали и что она просто дура. Она вспомнила время, когда работала в кризисном центре и очень часто выслушивала заплаканных девушек, зацикленных на том, как несправедлив мир. Почему они? Почему они сели в тот автобус? Прошли мимо той двери? Согласились встретиться с тем мальчиком? Теперь она сама оказалась жертвой, укоряла себя за то, что позволила событиям принять такой оборот, и размышляла о том, как легко было бы все изменить.
Когда день начал клониться к вечеру, ею овладела паника. Ей становилось тоскливо при одной мысли о том, чтобы пойти домой, но и подруге она тоже звонить не хотела. Она была в смятении. Рано или поздно все узнают о том, что случилось: что она потеряла работу, свою гламурную работу, из-за которой ей так часто завидовали, прикрывая зависть презрением. И что к тому же лишил ее этой работы мужчина, в которого, как было известно всем ее друзьям, она начала влюбляться. Рано или поздно правда всплывет наружу. Скоро. Но не теперь.
В этот момент у нее зазвонил телефон. Номер был незнакомый, и сначала Эмма решила не отвечать. Она была не в настроении беседовать с каким-то незнакомцем, но, с другой стороны, жизнь продолжалась. Возможно, ей станет легче, если она пошлет к черту какого-нибудь наемного раба из Дели.
– Слушаю, – осторожно сказал она. – Это Эмма.
– Эмма. Привет. Это Кельвин.
Она уронила телефон. Он брякнулся на пол, и из него выскочила батарейка. Схватив телефон с пола, она вставила батарейку, надеясь, что вызов каким-то чудом не прервался. Но он, конечно, прервался.
Она выпрямилась, думая, что же делать. Чего он хотел? Что ей следовало сказать? И самое главное, позвонит ли он снова? Она тут же убедила себя, что не позвонит. Он собирался извиниться, стал бы заискивать перед ней и унижаться, но он больше никогда не позвонит.
Но он позвонил. Это случилось так внезапно, и она была настолько уверена, что этого не произойдет, что снова уронила телефон.
Однако на этот раз он упал в ее сумочку, которую она поставила рядом с собой на пол. Телефон по-прежнему звонил, где-то в глубине среди ключей, кошелька, просыпавшейся мелочи, скомканных банкнот, носовых платков, гигиенических тампонов, обрывков бумаги, недоеденных конфет, ручек, электронного органайзера, которым она никогда не пользовалась, чеков, кредитной карты «Ойстер» и запутанных проводов от наушников iPod. Она знала, что должна вытащить телефон за время, необходимое для четырех звонков, полтора из которых уже прозвенели. Она сделала единственное, что ей оставалось: схватив сумку с пола, сделала два шага к прилавку отдела парфюмерии и вытряхнула содержимое сумки на стеклянную поверхность. Ключи загремели, монеты покатились, пыль, конфеты и тампоны заполнили полированную поверхность. Со всех сторон к ней повернулись удивленные и сердитые лица. Слишком сильно накрашенная молодая женщина за прилавком посмотрела на нее зверем, и к ней приблизился охранник.
– Я врач на вызовах, – сказала Эмма, схватив телефон и нажав зеленую кнопку. – Это Эмма.
– Пожалуйста, не бросай больше трубку, – услышала она голос Кельвина.
– Я не бросала трубку. Я уронила телефон, – ответила она, пытаясь свободной рукой сгрести предметы с прилавка. – Но теперь я ее точно брошу. Чего тебе нужно?
– Я хочу пригласить тебя на ужин.
Попытки сосредоточиться
В тот момент, когда до Кельвина дошло, что, уволив симпатичную старшую отборщицу, которая не давала ему сосредоточиться, он не только не восстановил ясность мысли, но утратил ее в еще большей степени, он решил, что должен встретиться с ней и разобраться с причиной своей задумчивости. Поэтому с той же внезапностью, с которой он ее уволил, он решил, что придется пригласить ее на ужин.
Кельвин объявил перерыв и нашел номер Эммы в банке данных сотрудников в своем компьютере.
– Я знаю, что сегодня вечером ты свободна, – сказал он, – поэтому, возможно, нам удастся кое-что обсудить.
– Благодаря тебе я свободна до конца жизни, – ответила Эмма.
– Тогда поужинай со мной.
– С какой стати? Что происходит?
– Я хочу накормить тебя ужином.
– Мне не нужен ужин. Мне нужна работа.
– Ну, возможно, мы поговорим об этом.
– В смысле?
– За ужином. Мы поговорим о твоей работе, если хочешь.
– Ничего не понимаю. Кельвин, что происходит?
– Ничего не происходит.
– Какого черта, Кельвин? – сердито спросила она. – Это что, какая-то игра, в которую тебе нравится играть со своими сотрудницами?
– Слушай, Эмма, ничего не происходит, понятно? Я работаю. Я говорю. Я действую инстинктивно.
– Ты увольняешь людей.
– Ну, извини. Позволь угостить тебя ужином.
– Нет! Мне не нужно угощение, и мне вообще не нравится этот разговор. Я не хочу, чтобы со мной играли. Что происходит?
– Я ведь только что сказал, что ничего не происходит. Перестань спрашивать меня, что происходит. – К Кельвину снова возвращался его деловой, командный тон. – А теперь послушай, Эмма, у меня совещание. Ты знаешь, как важен сегодняшний день и до чего он сложен, ведь ты сама работала в шоу, поэтому я не собираюсь продолжать этот разговор, пока мы не сможем поговорить в более спокойной…
– Ты женатый мужчина!
– Неправда.
– Нет, правда. В журнале «Hello!» была статья о свадьбе.
– Ладно, я женат, но это в прошлом.
– Ты ее тоже уволил?
– Нет, она… Слушай, как, черт возьми, все это связано с моей женой?
– Потому что ты приглашаешь меня на ужин.
– Да, на ужин. Я не предлагаю тебе руку и сердце.
– Ну а что ты предлагаешь? Что происходит?
– Перестань спрашивать меня, что… Слушай… Эмма, пожалуйста, ты ведь знаешь, что я должен возвращаться на это чертово совещание. Поэтому перестань спрашивать меня, что происходит, и скажи, что ты со мной поужинаешь.
Последовала долгая пауза.
– Эмма? – настаивал Кельвин. – Мне правда нужно возвращаться на совещание.
– Хорошо. Я согласна. Но…
Он не дал ей договорить:
– Я пришлю за тобой машину к восьми.
На этом разговор закончился. Эмма постояла, глядя на телефон, и вдруг пришла в ярость. В бешенство. Ублюдок! Кем он себя возомнил? Ей вообще не следовало соглашаться. Почему она согласилась? Почему она не сказала ему, чтобы он шел к черту? И… что же ей сегодня надеть?
