«Чтобы принять дух, нужно дать кровь»[175]. Когда я жил в общежитии, однажды Великим постом решил осуществить это на деле. Себя совсем не жалел, так натянул верёвку, что ещё чуть–чуть — и лопнет. Чувствовал такую усталость, что падал среди дороги и просил Бога, чтобы Он помог мне подняться, чтобы не увидели люди и потом говорили: «Вот монахи как подвизаются, что падают от усталости». Это было ежедневное мученичество. В четверг перед Лазаревой субботой, вечером, молясь в келье, я почувствовал такую сладость, такое веселие; свет меня осиял, из глаз текли слёзы, сладкий плач. Это продолжалось двадцать или тридцать минут и дало такие силы, что потом питало духовно десять лет.
Когда я спросил старца Петра[176] об этом, он мне сказал: «Я постоянно переживаю такие состояния. В такие моменты, когда меня посещает Божественная благодать, сердце моё сладко согревается от любви Божией и какой‑то необычайный свет освещает меня изнутри и снаружи, я чувствую, что даже лицо моё светится. Даже и келья моя освещается. Тогда я снимаю скуфейку, склоняю смиренно голову и говорю Христу: «Господи, ударь копьём Своего благоутробия меня в сердце». От великой благодарности из глаз моих не переставая текут сладкие слёзы и я славословлю Бога. Тогда всё останавливается, потому что чувствую Христа совсем близко и не могу больше ничего просить; молитва прекращается, чётки не могут двигаться».
— Геронда, нетварный свет человек видит чувственными очами?
— Если оставите дрязги, скажу.
— Геронда, пока мы освободимся от них, Вы уедете… Пусть это будет духовная милостыня!
— Когда я жил на Катунакье, в келье Ипатия, как‑то раз вечером, после того как прочитал вечерню по чёткам, выпил чаю и стал продолжать дальше. Прочитал повечерие и Акафист по чёткам, а потом стал творить молитву. Чем дольше я её повторял, тем дальше уходила усталость и я ощущал лёгкость. Чувствовал в душе такую радость, что не хотел спать, всё время читал молитву. Около одиннадцати часов ночи внезапно келью мою наполнил какой‑то сладостный, небесный свет. Он был очень сильный, но не слепил. Одновременно я понял, что и глаза мои стали «сильнее», так чтобы я мог выдержать это сияние. Пока я был в этом состоянии, в этом Божественном свете, я находился в другом мире, духовном. Я ощущал невыразимую радость, и тело было лёгким; тяжесть тела исчезла. Я ощущал благодать Божию, божественное просвещение. Священные понятия проходили быстро в уме, как вопрос–ответ. У меня не было каких‑то проблем и вопросов, но я спрашивал и одновременно получал ответ. Ответы были в человеческих словах, но в них было и богословие, так как это были священные слова. И было их так много, что если записать, то получился бы второй «Эвергетинос». Это продолжалось всю ночь, до девяти утра. Когда свет тот исчез, всё мне стало казаться тёмным. Я вышел на улицу, и как будто была ночь. «Который час? Ещё не рассветало?» — спросил я монаха, который проходил мимо. Тот посмотрел на меня и с недоумением переспросил: «Что ты сказал, отец Паисий?» — «Что сказал?» — спросил я сам себя и вернулся в келью. Посмотрел на часы и тут понял, что произошло. Было девять часов утра, солнце стояло высоко, а мне день казался ночью! Мне казалось, что солнце едва светило, словно наступило затмение. Я чувствовал себя как человек, который вдруг после яркого света попал в темноту — такая большая была разница! Когда кончилось это божественное состояние, я вернулся в своё обычное, человеческое, и стал делать то, что делал всегда. Немного занялся рукоделием, по чёткам прочитал часы, после Девятого часа размочил немного сухарей, чтобы поесть, но чувствовал себя словно животное, которое то чешется, то жуёт траву, то глазеет бестолково туда–сюда, и говорил сам себе: «Смотри, чем я занимаюсь! И так много лет?» До вечера я ощущал такую радость, что даже не чувствовал потребности отдыхать. Так сильно было это состояние. Весь тот день я всё видел мутно, едва мог заниматься делами. А было лето, и солнце светило ярко. На другой день я стал уже видеть предметы как обычно. Исполнял своё обычное правило, но уже не чувствовал себя, как накануне, животным.
На какие бестолковые вещи мы тратим время и что теряем! Поэтому, когда я вижу мелочность, дрязги, малодушие, сильно расстраиваюсь.
Ум со Христом в молчании…
— Геронда, авва Исаак пишет: «Смиренный, когда предстоит пред Богом, не дерзает желать молиться»[177]. Тогда что же делает?
— Чувствует себя недостойным молиться, разговаривать с Богом.
— И что делает, геронда?
— Ему достаточно того, что предстоит пред Богом.
— Геронда, Вы каким образом упражнялись в молитве в тех местах, где подвизались?
— Уходил в молитву! Знаешь, что значит уходил? Погружался… Сладкое погружение…
— Вы хотите сказать, геронда, что теряли ощущение места и времени?
— Да, уходил совершенно… Даже чтобы какую‑то мысль привести на ум, нужно было остановить молитву. Знаешь, что значит погружаться, погружаться… Потом не хочешь ничего, ничего не нужно.
— Потом, геронда, говоришь только «Господи Иисусе Христе, помилуй мя»?
— Ничего не говоришь; чувствуешь божественную теплоту, сладость. Тут и молитва прекращается, потому что ум соединился с Богом и ни за что не хочет с Ним разлучаться: так ему хорошо.
Когда человек приходит в такое состояние, молитва обрывается сама собой. Тогда и ум останавливается от присутствия Божия, перестаёт работать мозг, и душа ощущает лишь сладость божественной любви, божественной теплоты и заботы, как младенец, который ни о чём не думает, а лишь радуется на руках у матери. Когда ребёнок затихает на руках у матери, разве он что‑нибудь говорит? Они вместе, это и есть общение.
Хорошая вещь молитва с молчанием, но лучше молчание вместе с молчанием — ум со Христом в молчании.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Старец Паисий к святому Арсению
«Как бы я ни трудился, но если ты не будешь посредником, то мой сигнал будет ‘—0—’ (сильные помехи). Поэтому сделай то же, что сделал в тот раз. Может быть, по причине моих грехов ты меня не послушаешь, но нельзя, чтобы из‑за моих грехов страдали другие люди, тогда меня накажи, как ты наказываешь как добрый отец. Отче мой, отче мой, отче мой».
Это обращение к святому Арсению Старец Паисий написал в начале Псалтири. Слова «сделай то же, что сделал в тот раз» относятся к событию, которое произошло с ним в 1971 году. Отец Паисий увидел себя стоящим посреди большого поля, на котором он должен был сжать «один небольшой участок», а на другом краю находился связной пункт, где был «небольшой рабочий кабинет». Поэтому он попеременно то жал, то ходил в кабинет, чтобы передать накопившиеся сообщения. Но каждый раз, когда он приходил в кабинет, там уже сидел офицер и сам передавал сообщения. Этот офицер сказал ему, что он — святой Арсений. Слова «отче мой, отче мой» также связаны с посещением святого Арсения (в том же 1971 году). Посещение святого исполнило Старца такой «сладостью и небесным веселием», что когда святой Арсений уходил, Паисий кричал ему вслед: «Отче мой, отче мой!»[178]
ПСАЛТИРЬ СВЯТОГО АРСЕНИЯ
(Чтение Псалтири в различных нуждах и обстояниях по святому Арсению Каппадокийскому)
Псалом 1 («Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых…»)
При посадке плодовых деревьев или винограда, чтобы они давали плод.
Псалом 2 («Векую шаташася языцы..»)
Чтобы Бог подал просвещение людям, отправляющимся на конференции.
Псалом 3 («Господи, что сяумножиша стужающии ми…»)
Чтобы в людях исчезло зло и они не мучили бы напрасно своих ближних.
Псалом 4 («Внегда призвати ми, услыша мя Бог правды моея…»)
Чтобы Бог подал исцеление людям чувствительным, поражённым меланхолией по причине неподобающего обращения с ними людей жестокосердых.
Псалом 5 («Глаголы моя внуши, Господи…»)
Чтобы Бог исцелил глаза, повреждённые злым человеком.
Псалом 6 («Господи, да не яростию Твоею обличиши мене…»)
Чтобы Бог освободил человека от колдовских чар.
Псалом 7 («Господи Боже мой, на Тя уповах…»)
О людях, испуганных угрозами злых людей.
Псалом 8 («Господи, Господь наш, яко чудно имя Твое по всей земли…»)
О людях, пострадавших от бесов или лукавых людей.
Псалом 9 («Исповемся Тебе, Господи, всем сердцем моим…»)
Чтобы бесы перестали пугать человека ночью во сне или днём в видениях.
