Лили кивнула.
– Но это не так! – в глазах Эммы зажегся огонек. – Я знаю, что здесь, в кайзеровской Германии, с этим пока плохо, но в Англии и Швейцарии мне доводилось видеть выдающихся студенток. Хотя очень немногие женщины решаются воплотить свои мечты в жизнь. Во всех концах земли им приходится нелегко. Но я знаю точно: придет день, когда мы добьемся равноправия и сможем работать там, где сейчас работают только мужчины. Правда, я вряд ли все это застану. – Она грустно замолчала, искорки в ее глазах погасли. – Это слишком долгий процесс. Они чинят нам препятствия везде где только могут. А когда мы пытаемся бороться за свои права, над нами смеются или сажают под замок.
– Но… это чудовищная несправедливость! – Лили и сама удивилась, как сильно ее задели слова Эммы. Раньше она никогда не задумывалась над этим, но, услышав страстный монолог подруги, поняла, что полностью с ней согласна – все это просто постыдно.
Эмма улыбнулась.
– Ты ведь тоже с этим сталкивалась, правда? Ты здесь, а значит, тоже хочешь работать, но у тебя нет никаких вариантов, кроме как стать учительницей. Или?.. – Она осеклась и схватила Лили за руку. – Или это и есть твоя мечта? Прости, пожалуйста, в работе учительницей нет ничего предосудительного, даже наоборот, я думаю…
– Нет! – взволнованно прервала ее Лили. – Нет. Ты права… я… – Она не могла найти слов. Как объяснить все Эмме, не выставив себя полной идиоткой?
Еще пять минут назад она чувствовала себя здесь беспредельно счастливой. Курсы для учительниц были единственной для нее возможностью получить образование. Но боже мой, она ведь даже не сможет работать по профессии, которой так кропотливо училась! И вместо того, чтобы задуматься об этом, она радовалась как ребенок уже тому, что ей разрешили чем-то заняться до замужества. И никогда не думала о будущем.
– Я хочу писать! – выпалила она. И как только эти слова сорвались с губ, внутри нее будто прорвало плотину. На нее нахлынуло столько разных мыслей и чувств, что несколько мгновений она не могла вымолвить ни слова. – Я хочу писать книги или статьи для газеты. Всегда об этом мечтала. Я каждый день пишу, но…
– Но не знаешь, что делать дальше, потому что для женщин-писательниц нет никаких перспектив? Потому что общество считает, что это неприемлемо? – взволнованно подхватила Эмма. Лили кивнула, ощущая, как горят щеки.
– Я помолвлена, – призналась она, опустив глаза. – Я даже не смогу работать учительницей. Я учусь лишь для того, чтобы…
– Чтобы делать хоть что-то? – тихо спросила Эмма, и Лили снова кивнула. Внезапно посуровев, Эмма покачала головой, а затем прошептала:
– Требование, чтобы учительницами можно было работать только до замужества, – просто позор, я всегда так считала! Позор! Представляешь, даже НСЖУ это поддерживает!
Лили удивленно округлила глаза, а затем быстро отпила кофе, надеясь, что Эмма продолжит говорить, но та лишь выжидательно смотрела на нее. Наконец Лили смущенно поставила чашку.
– НСЖУ? – тихо спросила она, чувствуя себя глупо как никогда раньше.
На губах Эммы мелькнула улыбка, но в голосе не было ни капли превосходства, когда она пустилась в объяснения:
– Национальный союз женщин-учителей. Я просто не могу этого понять! Пока нам разрешено работать только до брака, мы являемся неполноценной частью общества. На незамужних женщин наложено столько запретов! И столько всякого, что хоть и не запрещено, но… если хоть раз нарушишь эти неписаные правила, можно прослыть ненормальной и вызвать косые взгляды. Я даже в театр или в бассейн не могу пойти одна, не выслушивая упреков. Хотела спросить тебя: разве это справедливо, что ты должна перестать работать после свадьбы? А я что, стану хуже, если выйду замуж и продолжу работать?
– Нет, конечно же нет! – испуганно пролепетала Лили. Раньше она никогда не смотрела на свое положение с этой точки зрения. На мгновение их взгляды встретились, и у Лили возникло ощущение, что Эмма понимает ее, как никто другой – и это при том, что еще пару минут назад она даже не подозревала, что была непонята. Внезапно в ее голове забурлило столько новых мыслей, что она едва за ними поспевала. Она хотела работать! К чему все ее старания, уроки и экзамены, к чему учеба, если после всего этого она будет сидеть в гостиной и нянчить детей? Всякий раз, когда Генри говорил о своих занятиях, в его голосе звучала неподдельная страсть. Но стоило Лили начать его расспрашивать, как юноша отмахивался – зачем вникать в подробности, все равно она не поймет, не нужно – еще заскучает. И хотя ее это втайне раздражало, она принимала его позицию без вопросов. Мысль о том, что женщины тоже могут учиться в университете, была ей в новинку, она все еще не могла в это поверить. Но с другой стороны… Глядя на Эмму с ее горящими глазами, она подумала: эта женщина определенно может осуществить все, что задумает. И она уже это доказала, поступив в университет. А теперь ей не разрешают работать…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Лили задумчиво посмотрела на свой бутерброд. Раньше она верила, что живет в справедливом государстве. Во всяком случае, такое впечатление у нее сложилось, когда она за ужином слушала разговоры отца и брата о политике империи. Порой они сетовали, но в целом были довольны, что, конечно, было во многом обусловлено успехом судоходной компании. Лили не знала, сколько несправедливости несет в себе эта система. А впрочем, неправда. Она знала. Просто раньше это не беспокоило ее.
Внезапно Эмма наклонилась вперед и прошептала:
– Лили, у нас есть группа… ну, знаешь… – Она опасливо огляделась по сторонам, будто боялась, что их подслушают. – Мы встречаемся раз в неделю и разговариваем, строим планы. Своего рода салон. – Она многозначительно улыбнулась, и у Лили снова возникло ощущение, будто она что-то упускает. – Если хочешь, я возьму тебя с собой в следующий раз.
– О, с удовольствием! – ответила Лили. Она не до конца поняла, что Эмма имела в виду. Вероятно, речь шла о группе женщин, которым, как и ее подруге, не разрешили работать – должно быть, теперь они собирались, чтобы поговорить об этом. Признаться, Лили было все равно – она просто считала Эмму замечательной и во что бы то ни стало хотела узнать ее поближе.
* * *
Копыта лошадей цокали по булыжникам Эспланады, оставляя позади пестрые ряды магазинов. Зильта приятно провела утро в городе: накупила тканей на новое платье для себя и костюм для Михеля, немного прогулялась по Юнгфернштиг с фрау Вёрманн. Три года назад торговый дом Вёрманнов первым основал плантацию какао в немецкой колонии в Камеруне, и герр Вёрманн только что вернулся из инспекционной поездки. Зильта несколько дней горела желанием узнать подробности о незнакомом ей мире, но фрау Вёрманн в основном жаловалась – муж вернулся из Африки одичавшим, страдал от болей в кишечнике и заразил всю семью своим унынием. О Камеруне и сама она толком ничего не узнала. Только твердила, что «чернушки», как она их называла, были бунтовщиками и не желали работать, усложняя жизнь мужу и его бригадирам.
Изначально женщины хотели встретиться и выпить шоколад, что соответствовало бы случаю. Но фрау Вёрманн сказала, что видеть не может какао, и они заказали английский чай с булочками и взбитыми сливками.
Зильта возвращалась домой в умиротворенном настроении. День, проведенный в городе, всегда был для нее хорошим днем. Его не испортило даже то, что в какой-то момент ей надоело выслушивать жалобы фрау Вёрманн, которая могла часами рассказывать о своей семье, но ни разу не поинтересоваться Карстенами или здоровьем Зильты. Но она знала за подругой этот недостаток, и происходящее не выбило ее из колеи. Зато теперь, при виде серьезного лица дочери, которую она забрала после занятий, Зильта вдруг забеспокоилась. Лили сидела напротив нее в карете, прислонившись головой к окну, и казалась непривычно бледной.
– Лили, милая, ты в порядке? У тебя нездоровый вид, вас там не слишком нагружают?
Лили удивленно подняла глаза, словно голос матери отвлек ее от размышлений, а затем с улыбкой покачала головой.
