10. Ежели же которые, особливо между взрослыми, найдутся столь упорны, что их никакими увещаниями и благопристойными средствами к должности их привести будет невозможно, таковых отдавать по-прежнему родителям или родственникам их, лиша всех казенных награждений, которых бы они в случае добропорядочных своих поступков при выпуске из училища надеяться могли.
На подлинном собственно ее императорского величества рукою написано тако: Быть по сему.
О том, какова была жизнь воспитанниц института, читаем в воспоминаниях Г. И. Ржевской, одной из первых пансионерок.
Прелестные воспоминания! Счастливые времена! Приют невинности и мира! Вы были для меня источником самых чистых наслаждений! Благоговею перед вами!
Августейшая и великодушная сударыня, положившая первые основания заведения достойного тебя, прими здесь выражение столь заслуженной тобою благодарности. Память о тебе не изгладится в самые отдаленные века!..
Сироты, бедные и богатые, имели одинаковое право пользоваться прекрасным воспитанием, основою которому служило совершенное равенство. Это была община сестер, подчиненных одним правилам. Единственным отличием служили достоинства и таланты. <...>
Первый выпуск, к которому я принадлежала, наиболее воспользовался всеми выгодами заведения.
Плоды хорошего воспитания проявляются во всяком положении: я это испытала как в счастье, так и в горе. Теперь же, в преклонных летах, я с признательностью вспоминаю об этой счастливой поре моей жизни. Прожив долго в свете и при Дворе, среди вражды и страстей людских, я вполне могу оценить прелесть этого мирного приюта.
Образчиком тамошнего воспитания могу служить я. Поставив себе целью перебрать все мои привязанности, я в то же время постараюсь доказать мудрость основательницы заведения. Она с намерением поместила его вне города, дабы удалить воспитанниц от сношения с светом до той поры, когда вполне развитый разум и твердо вкоренившиеся в сердце нравственные начала способны будут охранить их от дурных примеров. Как многих других, природа одарила меня счастливыми наклонностями, основательным же развитием их я преимущественно и единственно обязана воспитанию. В свете ничего нет прочного; обычай берет верх над правилами. Видишь лишь обезьян и попугаев, а не встретишь самобытного характера, отличающего человека от других, как отличается он чертами лица, но, при всеобщем однообразии, резко выдаются характеры девушек, воспитанных в наших заведениях: из них каждая имеет свой личный характер. Так называемая оригинальность их, которую осмеивали многие, имела весьма хорошие стороны. Из них вышли прекрасные супруги. Им приходилось бороться против существовавших предубеждений насчет институтского воспитания, встречаемых даже в собственной семье, и против общего нерасположения. Во всех испытаниях они действовали прямо, энергично защищая свои правила. Лишь немногие из них отступили от данного им хорошего направления. <...>
Нельзя вообразить себе более счастливого положения, как то, в котором я находилась в течение 11 лет в Смольном. Счастье, которым я пользовалась, нельзя сравнить ни с богатством, ни с блестящим положением светским, ни с царскими милостями, ни с успехами в свете, которые так дорого обходятся. Скрывая от нас горести житейские и доставляя нам невинные радости, нас приучили довольствоваться настоящим и не думать о будущем. Уверенная в покровительстве Божьем, я не ведала о могуществе людей и навеки бы в нем сомневалась, если бы опыт не доказал мне, что упование на Бога не охраняет нас от их злобы.
Первая наша начальница была княгиня Анна Сергеевна Долгорукова, титулованная дама, пожалованная портретом императрицы. Судить ее я не позволю себе, потому что была тогда слишком молода. Помню случай, лично относившийся ко мне, который обнаружил ее неспособность занимать это важное место, вследствие чего ее осыпали милостями, чтобы склонить отказаться от должности. Она кичилась богатством, знатностью рода и притом была ханжа и суеверна. Будучи остроумна, она не имела достаточно ума для того, чтобы быть выше предрассудков, которые решено было изгнать из нашего мирного приюта. Гордая повелительница, она хотела, чтобы все склонялось перед нею, и не продержалось на своем месте более 8-ми месяцев. <...>
Между нами царило согласие: общий приговор полагал конец малейшим ссорам. Обоюдное уважение мы ценили более милостей начальниц, никогда не прибегали к заступничеству старших, не жаловались друг на друга, не клеветали, не сплетничали, потому не было и раздоров между нами. В числе нас были некоторые, отличавшиеся такими качествами, что их слова служили законом для подруг. Вообще большей частью были девушки благонравные и очень мало дурных, и то считались они таковыми вследствие лени, непослушания или упрямства. О пороках же мы и понятия не имели.
Госпожа Лефон (Lafond), с редким умом управлявшая заведением в течение 30 лет, утвердила на прочных основаниях принятую систему воспитания. Она всецело предалась делу. С дальновидностью наблюдавшая за общим порядком, она выказывала большую деятельность в частных распоряжениях, с свойственною ей предусмотрительностью она предупреждала злоупотребления. Твердо и бдительно следя за тем, чтобы все лица, которые должны были содействовать успеху ее предприятия, добросовестно исполняли свои обязанности, она как бы воспитывала их прежде, нежели удостоит своим доверием. <...>
В 1786 году Смольный пансион, среди прочих достопримечательностей Петербурга, посетил венесуэльский генерал Ф. де Миранда.
Господин Бецкой сообщил, что меня ждут в Обществе благородных девиц. Я быстро оделся и поехал туда. Прибыл в половине одиннадцатого, меня уже ожидали. Встречали меня начальница, госпожа Манактина, необыкновенно красивая уроженка Ливонии, и две девицы лет по 16, барышни Лутовинова и Полетика; они дружески со мной поздоровались и, как оказалось, прекрасно изъясняются по-французски. В компании столь замечательных провожатых я проследовал сначала в помещение, где живут девицы из купеческих семей, а затем в более роскошное, где живут дворянки.
Мы осмотрели все спальни, чистые и недушные, несмотря на большое количество обитательниц, и столовые, опрятные и скромные; воспитанницы пьют только воду. Потом настал черед кухонь, опять же чистых и совсем без медной посуды, что очень хорошо. За ними последовала гардеробная, где в больших шкафах, в строгом порядке и пронумерованное, хранится белье. Затем прекрасная танцевальная зала и классы для занятий языками, рисованием, географией и т. д. В четвертом по счету классе, самом просторном, нас встретила инспектриса госпожа Лафон, которая была чрезвычайно любезна и извинялась, что не могла меня сопровождать, зато обратила мое внимание на прекрасную коллекцию французских книг по истории, географии и проч. В соседней комнате несколько девиц, специально ею приглашенных, пели и играли для нас. Затем мы оказались в кабинете, где представлены работы учениц; среди них немало хороших рисунков, вышивок, поделок из мрамора, каллиграфически написанных текстов и т. д. Мне, например, подарили прекрасно сделанный кошелек. Тут же хранятся разные устройства и приборы для физических опытов.
Здесь инспектриса, сославшись на свой преклонный возраст, простилась с нами и препоручила меня целой свите из двух прежних провожатых и еще шести воспитанниц. Они отвели меня сначала в прелестную церковь, затем в сад, где я получил в подарок цветы, а потом на небольшую ферму, где нас ждал чудесный завтрак – молоко, фрукты и проч., который мы с этими милыми девушками и несколькими преподавателями съели с превеликим удовольствием. Ферма устроена на голландский манер и столь же чиста и аккуратна, как если бы она находилась в Голландии.
Потом долго гуляли по красивой крытой галерее с видом на Неву, ибо я никак не мог заставить себя покинуть столь приятное общество. Тем не менее около двух пополудни простился, дав барышням слово повидаться с ними до отъезда. Всего здесь обучаются 250 девиц из дворянских семей и 240 – из купеческих; за обучение и содержание 40 из них платит господин Бецкой. Что касается метода, порядка обучения и т. д., то в Обществе действует целая подробно разработанная система, и можно с уверенностью сказать, что среди европейских учебных заведений подобного рода оно организовано лучше всех. <...>
Петербург при Екатерине II, 1765 год
Джакомо Джованни Казанова
В 1765 году в Россию прибыл знаменитый европейский авантюрист Дж. Казанова. Свои впечатления о Петербурге он включил в «Мемуары».
Петербург поразил меня своим странным видом. Мне казалось, что я вижу колонию дикарей среди европейского города. Улицы длинны и широки, площади громадны, дома – обширны; все ново и грязно. Известно, что этот город построен Петром Великим. Его архитекторы подражали европейским городам. Тем не менее в этом городе чувствуется близость пустыни и Ледовитого океана. Нева, спокойные волны которой омывают стены множества строящихся дворцов и недоконченных церквей, – не столько река, сколько озеро. Я нанял две комнаты в гостинице, окна которой выходили на главную набережную. Мой хозяин был немец из Штутгарта, недавно поселившийся в этом городе. Легкость, с которой он объяснялся со всеми этими русскими, удивила бы меня, если бы я не знал, что немецкий язык очень распространен в этой стране. Одно лишь простонародье говорит на местном наречии. Мой хозяин, видя, что я не знаю, куда девать свой вечер, объяснил мне, что во дворце – бал, куда приглашено до шести тысяч человек и который будет продолжаться в течение шестидесяти часов. Я принял билет, предложенный мне им, и, надев домино, отправился в императорский дворец. Общество было уже в сборе и танцы в разгаре; везде виднелись буфеты, обремененные всякого рода яствами, способными насытить всех голодных. Роскошь мебели и костюмов поражали своею странностью: вид был удивительный. Я размышлял об этом, как вдруг услышал около себя слова: «Посмотрите, вот царица!»
