– О-о… – снова беспомощно протянул помощник полицеймейстера. – Есть у него родимые пятна, шрамы, родинки?
– Нет, – как-то слишком быстро ответила Марфа.
– Нет? – переспросил полициант.
Кадкина промолчала.
– Поверьте, сударыня, это очень важно. Ведь вы находитесь под подозрением в противуправительственной деятельности и участии в заговоре против государя императора. С целью его убиения, – добавил помощник полицеймейстера, с тем чтобы нагнать побольше ужаса.
Марфа вскинула на помощника полицеймейстера глаза, начавшие мгновенно наполняться слезами.
– Я?!
– Вы! А то кто же еще!
– В заговоре против… царя?!
– Так точно, против самодержца, – подтвердил полициант.
– С целью его… убиения?!
Кадкина булькнула горлом и стала потихоньку сползать со стула.
– Сударыня! Барышня! Мадемуазель! – забеспокоился помощник полицеймейстера и, вспомнив, какие действия следует предпринимать при впадении допрашиваемого в обморочное состояние, хлопнул девицу по пухлым щекам ладонью. Потом еще раз. Кадкина сморгнула и, очнувшись, заревела в голос.
Помощник полицеймейстера, обескураженный таким поворотом событий, заерзал в кресле, не зная, что предпринять: давить на Кадкину дальше или предложить ей платок. Подумав, предложил все-таки платок.
Кадкина благодарно кивнула, вытерла слезы и шумно высморкалась. Потом она произвела движение, собираясь вернуть платок, но его помощник полицеймейстера предвосхитил словами:
– Оставьте себе.
Подождав, покамест Марфа более-менее успокоится, он снова задал интересующий его вопрос:
– Итак, у вашего знакомого студента были особые приметы?
Кадкина в ответ молча кивнула.
– Ну, говорите, говорите, – поторопил ее помощник полицеймейстера.
– Что говорить?
– О-о, – невольно закатил глаза полициант в отчаянии.
– О-о, – с готовностью повторила за полициантом девица, также старательно закатив глаза.
Она и вправду была непроходимо глупа.
– Да не «о-о» говорите, – сказал помощник полицеймейстера, во все глаза рассматривая необычный «экспонат», какового ему еще никогда не приходилось лицезреть. Конечно, глупые и даже тупые люди встречались довольно часто на его жизненном пути, но чтобы до такой степени, как эта Кадкина… – Говорю вам по слогам… Ка-кие при-ме-ты и-ме-лись у это-го ва-ше-го мо-ло-до-го че-ло-ве-ка по и-ме-ни Гри-ша, – донельзя четко выговаривая слова, произнес полициант, уже заливаясь смехом внутри себя. Черт, ведь никто не поверит, ежели о такой вот Кадкиной кому расскажешь…
– Родимое пятно, – ответила Кадкина.
– Что? – переспросил помощник полицеймейстера, не ожидая уже от девицы такого четкого ответа.
– У него было родимое пятно, – повторила девица.
– Где? – быстро спросил полициант.
Поколебавшись, она ткнула себя в живот. Чуть пониже и слева от места, где у людей обычно находится пуп.
– Ага! – произнес помощник полицеймейстера и более ничего не сказал. Потому как особо говорить было и нечего.
Вот тебе и тихоня… Вот тебе и непроходимо тупая… Родимое пятно на животе… Похоже, уже на второй день знакомства эта Марфа Кадкина имела с Гришей интим, а может, и полноценное соитие… М-да-а-а…
А шустер этот студиозус Технологического института! Быстренько так запудрил мозги приезжей недалекой, доверчивой девице – и в кусты! Ищи теперь его, свищи. И совсем не факт, что он институтский студиозус…
Помощник полицеймейстера начинал ей верить. Марфа Филипповна явно была не актриса Стрепетова или Федотова, да и они, пожалуй, не смогли бы так обыграть Марфину ситуацию. Но дело все же надо довести до конца. Чтобы совесть была чиста…
– Кто еще может подтвердить, что вы приехали в Харьков в конце июня? – задал новый вопрос помощник полицеймейстера.
– Моя хозяйка, у которой я снимаю комнату, – последовал вполне определенный ответ.
– Мама родная… Вы же говорили, что, кроме Гриши, у вас в Харькове нет знакомых? – не удержался, чтобы не всплеснуть руками, помощник полицеймейстера. Это была уже эмоция, вещь в дознании непозволительная. И ему стало стыдно. Но так, слегка…
– Говорила, – подтвердила Марфа.
– А эта ваша хозяйка, она что, не ваша знакомая?
– Нет.
– А кто же она тогда?
– Моя хозяйка…
– О-о-о… Господи ты боже мой!
Все. На этом можно было заканчивать.
Помощник полицеймейстера послал полицейского на квартиру Марфы, и скоро тот приехал с теткой, которая подтвердила, что Марфа Кадкина и есть ее квартирантка.
– Да, это моя жиличка, – ответила тетка на вопрос помощника полицеймейстера, кого она видит перед собой.
– И сколько она у вас проживает?
– Почти месяц.
Кадкину следовало отпускать. Потому как Марта Гинсбург, женщина, которую они разыскивают, не могла находиться в Харькове столь длительное время. И уж точно не могла быть столь безнадежно тупой…
Покуда помощник полицеймейстера разговаривал с одной, но зато с Кадкиной, которая останется в его памяти уже навечно, сам полицеймейстер успел побеседовать с двумя подозреваемыми. Личности обеих девиц были установлены, и их тотчас отпустили.
– Благодарю вас, – сказал обеим женщинам полицеймейстер и заставил себя улыбнуться. – Вы можете быть свободными. И прошу извинить меня за причиненное вам беспокойство… Служба, знаете ли.
Теперь из всех задержанных осталась лишь одна подозреваемая, девица двадцати трех лет, которая называла себя Соней Ароновной Шлиц. Но никаких документов, удостоверяющих ее личность, при ней не имелось.
– А кто в городе может подтвердить, что вы именно та, за которую себя выдаете, то есть Софья Ароновна Шлиц? – Полицеймейстер пристально наблюдал за сидящей перед ним девицей, поскольку его свербило сильное чувство неприязни к ней (неожиданно в нем пробудившееся). Такого чувства полицеймейстер не испытывал даже к одноногой, а также замешанной все же в чем-то дурном Елизавете Пьецух. А это означало, что все неспроста, ибо неприязнь на пустом месте не возникает. Кроме того, у полицеймейстера, как и у многих прочих чинов, служивших по призванию и относящихся к своей службе с добросовестностью и рвением, была очень сильно развита интуиция.
Кажется, Шлиц тоже это чувствовала. Поглядывая на полицеймейстера, она нервничала, называла какие-то имена, которые невозможно было проверить, и, в конце концов, предприняла попытку сбежать. Попросив у помощника полицеймейстера воды и тем самым удалив его из дознавательской комнаты, Шлиц быстро встала с кресла и неожиданно нанесла сильный удар полицеймейстеру в колено. Возможно, она метила в другое, более уязвимое у мужчин место, но удар пришелся в точности в коленную чашечку. Потому что, согласно последней моде, платье на девице было узкое, перетянутое в талии, к тому же по длине доходило до щиколотки. В таком наряде нанести ногой удар человеку выше колена немыслимо. Однако удар получился достаточно сильным, тем более что коленная чашечка место также уязвимое и весьма болезненное. Вскрикнув от боли, полицеймейстер согнулся, ухватившись ладонями за ушибленное место, а девица попыталась проскочить между ним и полураскрытой дверью дознавательской. Возможно, попытка сбежать ей бы удалась, если бы полицеймейстер, превозмогая боль, не сумел бы проковылять в ее сторону. Он задел ее плечом и оттолкнул от двери, а усилию обежать полицеймейстера и юркнуть в проем помешал помощник полицеймейстера, несший в руке стакан сельтерской воды. Девица врезалась ему в грудь и отскочила мячиком, потому как грудь у помощника полицеймейстера была точно такой же крепости, что и у «американского чуда» Луи Сира, тоже служившего в первой половине восьмидесятых годов полицейским и поднимавшего на плечах платформу с четырнадцатью взрослыми мужчинами. Так что сбежать Марте – а это была именно она – не удалось.
Еще четырьмя днями позже была подтверждена ее личность, после чего из подозреваемой она превратилась в обвиняемую. Кроме того, поскольку Марту взяли по выходе из телеграфа, то расшифровали и саму телеграмму, отправленную в Цюрих. В ней Марта сообщала Густаву, что Исаак Дембо ее предал и провал нового покушения на императора Александра на его совести.
Какие еще были нужны доказательства?
Девица Марта была передана суду Особого присутствия Правящего Сената и содержалась во время судебного следствия в Доме предварительного заключения Петропавловской крепости. Суд вынес вердикт: «Присуждена к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение».
Покуда имелась таковая возможность, Марта по совету защитника, с треском проигравшего судебный процесс, подала прошение о помиловании. Высочайшее повеление хоть не сразу, но пришло. В нем смертная казнь для Марты Гинсбург заменялась ссылкой на каторжные работы «без срока». Через две недели ее перевезли в Шлиссельбург, в так называемую старую тюрьму, где она должна была провести часть срока. Какую – никто не знал. Какая же часть может быть у времени «без срока», иначе у бесконечности? Та же самая бесконечность. Ибо выпускались шлиссельбургские сидельцы только под личную подпись государя императора Александра Третьего. А подпись эта могла не появиться никогда…
