Глава 22
“Сюрпризы от Агасфера”
Возвращаться с того света, занятие, скажу я вам, не из приятных. Покинутое не так давно тело встречает возвращенца, как злейшего врага, мерзкого насильника, разлучника с сияющей королевой смертью, которую оно, это самое тело, успело без памяти полюбить.
Я пришёл в себя на борту Летучей рыбы, подлодки под командой капитан-лейтенанта Эрика Шютцера, моего доброго приятеля, которому я теперь ещё и обязан жизнью. Как рассказал Эрик, он сам, через перископ наблюдал последний бой Чиндлера. Делал он это с расстояния в две с половиной мили, не пытаясь вмешаться в происходящее. Представляю, что он при этом испытывал. Шютцер не был ни трусом, ни подлецом, именно поэтому он себя таковым и чувствовал, когда смотрел, как погибают его товарищи. У него был чёткий приказ: любой ценой доставить в распоряжение германского командования человека из Кайенны. Он был обязан сделать это скрытно и как можно быстрее, не ввязываясь ни в какие стычки с противником. Эрик чётко следовал приказу и не мог иначе. Я на его месте, возможно, нарушил бы приказ и скорее всего тем самым погубил бы всё дело.
Жизнью я был обязан не только Эрику, но и, как ни странно, нашему драгоценному пассажиру сеньору Бланко. Именно он настоял на том, чтобы Штюцер, когда всё было кончено, а Каталина скрылась за горизонтом, осмотрел поверхность моря на месте гибели моего у-бота. Синьору Бланко, якобы, необходимо было убедиться воочию в том, что Чиндлер бесповоротно отправился на дно вместе с грузом и последний не при каких обстоятельствах не попадёт в руки американцев.
Моё, буквально бездыханное тело болталось на свежей, перед штормом волне, посреди масляных и солярных пятен, а также целого островка всякого плавучего мусора. Обычное дело при морских катастрофах. Всё, что должно утонуть обязательно тонет, а то, что должно всплыть, конечно же, всплывает, пока не рассеется по морским бескрайним просторам.
Меня нашли, вцепившимся намертво в большой обломок деревянного поддона, на котором я лежал лицом вниз. Фактически лицом в воде. Чем я там дышал всё это время, одному морскому богу известно. Возможно, я вообразил себя человеческим эмбрионом на рыбьей стадии развития. Откачивали меня при активной помощи всё того же гостя из Кайенны, который, кстати, оказался не чужд медицине и проявил себя знающим врачом. Признаков жизни я внятно не подавал, и поначалу меня перенесли в надувную лодку в качестве многоуважаемого кадавра. Однако, уже на борту Летучки, Бланко опытным глазом определил, что жизнь во мне всё-таки теплится и принял соответствующие меры. Спасибо ему конечно, но первое время после того, как я на вторые сутки пришёл в себя, большой благодарности к нашему пассажиру я не испытывал. Мучили разные болезненные мысли и видения. То являлись ребята из экипажа, уменьшенные до размера крохотных гномов. Они целой толпой усаживались у меня в ногах, на узкой морской койке и подолгу, укоризненно, с болью и печалью всматривались в моё лицо. То приходил Макс-Кот, который до этого примерещился мне во время моего, будто бы, пребывания на том свете. Макс материализовывался, то в элегантном гражданском костюме цвета тёмно-зелёного бутылочного стекла, то в морской чёрной форме при офицерском кортике, то в белой рубашке и чёрных брюках. Я всё не мог взять в толк, какого чёрта он всё время переодевается, словно берлинский манекенщик на подиуме. Перенье постоянно твердил одну фразу:
Потерпи, Отто. Потерпи. Ты нужен здесь.
Галлюцинации вскоре прошли, и я начал размышлять о том, если связь между гибелью Чиндлера и предшествующими событиями. Я, конечно же, не собирался снимать с себя ответственность за гибель своего экипажа и у-бота, но эта американская Каталина, словно бы знала в каком именно квадрате следует искать нас с Шютцером.
По странному совпадению этот истребитель у-ботов появился именно после того, как мы с Эриком приняли на наши борта этого чёртова пассажира и его грёбанные ящики. Впрочем, этот провизор-Агасфер вряд ли стал бы заказывать себе на голову американские торпеды. Остаётся только его мутный проводник-латинос с внешностью голливудского мафиози. Всё-таки стоило тогда у острова распрощаться с ним надёжно и навсегда, отправив на корм акулам вместе с лодкой и мулатами грузчиками. Я не уставал корить себя за то, что мои слюнявые, гуманные принципы стоили жизни Чиндлеру и всему моему экипажу. Похоже, я повторяюсь со славами покаяния, но чувство вины будет преследовать меня до последней минуты этой жизни. Чёрт побери, но какой красивой могла бы быть моя несостоявшаяся смерть.
Всё-таки тяжёлая контузия, которую я получил при близком взрыве торпеды, давала о себе знать. Зрение восстановилось через неделю, слух чуть позже, а вот с речью были проблемы. Язык попросту отказывался мне подчиняться. Приходилось пользоваться для общения блокнотом, карандашом и всё ещё дрожащей, слабой правой рукой.
Получилось так, что на борту Летучей рыбы оказалось два пассажира. Один немощный, хоть и молодой, а другой бодрый и полный сил, не смотря на солидный возраст. Вполне естественно, что синьор Бланко зачастил в мою каюту с визитами. На борту у-бота особого выбора для него не было. Старик совсем не был молчуном и любил пообщаться. Чтобы болтать с морячками-подводниками о том, о сём нужно иметь хоть какие-то общие интересы: женщины, выпивка, весёлые драки и печальные воспоминания о погибших приятелях. Естественно ничего общего у Бланко с моряками не было. А тут я, идеальный слушатель. Свободные уши и отсутствие возможности перебить рассказчика. Кроме прочего старик лечил меня от приступов жестокой головной боли. Он внимательно наблюдал за мной и определял наступление приступа по моим медленно расширяющимся зрачкам. Тогда он сжимал мой затылок своими большими пухлыми, но сильными ладонями и пристально, ни мигая, начинал смотреть мне в глаза. Боль через несколько минут утихала, и я уплывал в сон.
Бланко много рассказывал о себе. Назвав про себя, при первой встрече старика Агасфером, я, похоже, прокололся. Семитских корней у него не было. Имела место необычная смесь разных кровей. В роду у Бланко было много кого. Мать была креолкой наполовину, её отец, дед Бланко был испанцем. Отец старика числился немцем, но был им лишь по материнской линии, поскольку дед рассказчика был не кто иной, как потомок гуанчей. Отпрыск одного из самых знатных родов, правителей далёкого канарского острова Тенерифе. После ряда неудачных восстаний его предки были депортированы испанской короной в далёкую Южную Америку, дабы больше не мутили воду на канарском архипелаге.
Когда Бланко упомянул о гуанчах, я поневоле вспомнил о своём мимолётном романе с красавицей Чаорой, существом единым в трёх ипостасях. Девушка была одновременно медицинской сестрой, благородной принцессой гуанчей и очаровательным молодым учёным, увлечённым тайнами кроманьонской наследственности. К тому же это моё незабываемое приключение происходило на том самом острове Тенерифе. Бланко уловил в моих глазах разгоревшийся интерес и, сунув мне в руки, блокнот и карандаш, что называется, потребовал объяснить причину. Пришлось объяснить. Я исписал чуть ли ни половину блокнота, так, что в конце онемевшая рука попросту отказалась меня слушаться. Старик задавал много вопросов, а я совсем не собирался трепаться о своей близости с дорогой для меня девушкой. Однако имя Чаора прозвучало, и не из моих уст.
Бланко очень заинтересовался этой темой и, получив от меня достаточно информации, чтобы сделать какие-то свои выводы, заявил:
- Вы знаете, Отто. Мы с вами яркий пример того, как тесен мир и что такое поверхностное понятие, как судьба, иногда, всё- таки, проявляет себя. Я только и знал о вас, что вы немецкий морской офицер и что вас зовут Отто. Скажите, ваше родовое имя фон Шторм?
Я согласно кивнул, не видя в этом особого фокуса. Кто угодно на лодке мог назвать вслух мою фамилию. Однако Бланко отрицательно замотал головой:
- Нет, нет! Ваше полное имя я услышал полгода назад от одного учёного мужа по имени Агалаф. Я был проездом, по делам в пригороде Монтевидео, в одном престижном учебном заведении.
От внимательных глаз Бланко не укрылось, как я вздрогнул, когда он произнёс имя Агалафа, старшего брата и научного руководителя Чаоры. Старик победно улыбнулся, как будто только что убедился в чём-то чрезвычайно для себя приятном. Он вдруг заявил, окончательно вгоняя меня в состояние крайнего изумления:
- Кстати, младшая сестра достопочтенного профессора Агалафа, несравненная Чаора Олора, воспитывает маленькую дочь, бесподобного белокурого ангелочка. И в кого только такая беленькая нимфа уродилась? Просто прелесть, а не ребёнок. Дядя Агалаф без ума от племянницы. Часу без неё прожить не может.
Глава 23
