"30 апреля. Ночью она что-то вспомнила и не ответила мне на мою ласку.
-- Вспомни,-- сказала она,-- что за все время нашей любви ты не принес мне даже цветочка.
-- А ты вспомни,-- ответил я,-- до цветочков ли было тогда: сколько мучений!
-- Я не меньше мучений испытывала, а хорошо помню, что у тебя на сером костюме на рукаве не было пуговицы, что ниточка даже не была убрана, что в туфле ночной подошва оторвалась и хлопала, что из туфли виднелась пятка и носок на ней был протерт...
-- При чем тут цветок?
-- Не цветок нужен, а внимание. Когда я видела, что ты живешь без ухода, мне становилось тебя жалко, мое внимание открывало брошенного человека, и мне хотелось помочь тебе, хотелось одеть тебя, вымыть. А ты не хотел заметить во мне женщину, чтобы принести ей цветок, как делают все.
-- Миллионы женихов твоих,-- ответил я,-- не могли бы написать таких писем-поэм, какие писал и приносил тебе я вместо цветов. Ты с этим согласна?
-- Согласна. И все-таки я тоскую сейчас, что ты, мой любимый, не сделал как все, не принес мне цветка.
-- Позволь же,-- сказал я,-- вчера же утром,когда ты вставала,я рассказал тебе о том, что ночью во сне,как в земле,раскрылось брошенное тобой в мою душу семя,и за ночь из него вырос цветок необычайной красоты, и я понял секрет нашей дружбы до гроба: что надо быть правдивым с тобой до конца и ничего не таить. Помнишь, как ты плакала от радости на моем плече и благодарила за тот "цветок". Это ли не цветок, не лучший подарок тебе? Так почему же ты, понимая, какой цветок подарил, вспоминаешь, огорченная, о каком-то обыкновенном цветке?
Она долго молчала. Но собралась с духом и ответила:
-- Я это знаю, что ты единственный мой и чудесны поэмы твои для меня: ты мне доказал себя как единственного, душа твоя мне открыта. Но ты забываешь одно, что я женщина и каждый, кого бы я ни поманила, принес бы мне обыкновенный цветок. Мне грустно и теперь, что лучшее в мире, то, из-за чего длится жизнь на земле, то, что в тайне души все ждут и на что надеются, наша страстная святая любовь прошла у нас без цветка.
Погрустив немного с подругой моей о цветке обыкновенном, мы вспомнили, что сегодня первое мая и в лесах теперь есть, наверно, много первых цветов.
-- Не нами, милая,-- сказал,-- созданы эти мучения, из-за которых я забыл обыкновенные оранжерейные цветы, воспитанные людьми. Не вини меня. Но в леса теперь для нас послано много цветов, мы скоро будем ходить по цветам, как по коврам.
Май . Л. сидела за столом возле зеркала и выписывала из моего дневника ценные мысли. Я сидел за тем же столом напротив, занятый той же работой 31.
Вот я заметил в ней перемену на лице. Я понял, что она мысль нашла какую-то большую, такую, наверно, что мы оба разными путями к ней подошли, я это понял и радостно ожидал ее откровенного признания. Но, блуждая где-то далеко своей мыслью, напрягаясь, чтобы выразить эту мысль ясными словами, она заметила бумажку, приколотую булавкой к стене под зеркалом. Заметив эту бумажку, она быстро карандашом сделала на ней отметку.
-- Что это,-- удивился я ей,-- ты записала какую-то мысль?
-- Нет,-- ответила Л.,-- я вспомнила, что хозяин отвесил сегодня нам 12 кило картофеля, и хозяйка дала 3 кружки молока: я и записала.
-- Но ведь ты перед этим сказала, что тебя поразила какая-то мысль.
-- Милый мой, я тебя так люблю и мысль моя такая большая, что записать о картофеле ничуть не мешает.
-- Какая же все-таки мысль? -- настаивал я.
-- Раскрыть корни желания "быть как все хорошие люди" из твоего рассказа "Художник". А то люди после нас могут этих слов твоих не понять: "Зачем вам быть как все,-- скажут они,-- если вы же сами всю жизнь только и делали, что стремились к небывалому и то, что у всех, разрушали?"
Я понял ее и ответил:
Я тоже никогда не расстаюсь с большой любовью к тебе, когда целую твои колени".
"Это было тому назад недели две, когда в лесу оставалось еще много снега. Случилось как-то зимой, по лесной опушке, глубоко осаживая рыхлый снег, прошел, наверное, с большим трудом человек. Эти следы сильно расширились при таянии снега, после того, как весь снег вокруг растаял, оледенения огромные остались -- тумбочки по всей опушке леса.
Следы гигантского человека еще стояли по всей опушке, когда уж и бабочка лимонница зашевелилась под старой листвой, когда прилетели трясогузка и зяблик. Одна трясогузка даже уселась на след и с одной ледяной тумбочки перелетела на другую.
-- А сам-то человек, может быть, и умер давно?
-- Очень может быть,-- ответила Л.,-- сам человек, умер или жив, в том и другом случае не знает ничего о своих следах и не интересуется ими.
-- Вот,-- сказал я,-- только тем писатель отличается от всех, что интересуется своими следами".
Непроторенный путь
"После утреннего большого подъема любви Л. стала мне как будто беременной, и я водил ее под руку осторожно с редкими словами.
Мы шли по березовой роще, нам мешали сучки под ногами и неосторожные слова, как сучки, и раз я даже чуть-чуть не упал. А то было она покачнулась на мостике из бревна, и я успел поддержать ее. Путь наш был непроторенный, не дорожками...
Зимними морозами убило все сады, и вот когда все вокруг зеленеет, наша деревня стоит в неодетых черных садах.
На опушке, в не закрытой зеленью сухой листве, в солнечных лучах сверкнула сороконожка и, живая, быстрая, понеслась с листка на листок, то скрываясь, то снова сверкая.
Сороконожка и та сверкает,-- сказала Л.,-- а я почему-то должна всю жизнь ходить в сером среди серых людей.
Наша работа над дневниками в полном ходу, и материалы притекают по трем руслам: 1) Большой дневник как форма нашей идеи. 2) Рассказы "Фацелия" и 3) Календарь.
Приехала к нам жить Наталья Аркадьевна (теща). Встреча матери с дочерью вышла хорошая, и я был очень доволен, потому что я же все устроил.
Не люблю дачников за то, что они живут так, будто природа существует только для их здоровья. Но если Лялина мать ждет тепла и зеленой травы, то совсем другое дело: столько перестрадав, имеет человек право ждать от природы, требовать и бороться за лучшее. Но не только от природы -- и от вещей человеческих нужно ждать, чтобы они тоже служили тем, кто настрадался.
Казалось бы, на этой почве и возникло это восстание пролетариев и на этой почве права измученного человека на материальную жизнь создалась эта идея счастья человеческого на земле.
Но почему же идея эта так исказилась, что это "счастье" всякому порядочному человеку стоит как кость поперек горла?
Наша идея, между прочим, содержит в себе и эту идею насыщения всех голодных и утоления жажды всех страждущих. Только она исходит из глубочайших основ бытия, где совершается все творчество жизни. А вокруг нас пока еще торжествует идея покидаемой духом материи.
Наша идея происходит не от нас только, но наше участие в ее развитии должно состоять в том, что мы заключим в нее современность, что мы из области философии переведем ее в жизнь.
Теща моя оживает не по дням, а по часам, и это идет мне в заслугу. Наша жизнь вообще начинает складываться. Мы так начинаем все привыкать друг к другу, что даже угнетенная Н. А. стала петь и шутить. Впервые я в семье, впервые за мною ухаживают, и я впервые по себе, а не по чужому примеру понимаю любовную связь между людьми. Все, оказывается, просто, любовь проста как хлеб, а мы как несытые о пище, мечтаем о любви и принимаем всякую дрянь за любовь.
Л. почти ничего не знает в природе и впервые даже соловья слушает, но она как-то, не зная названий (не интересуясь тем, что это поет, летит, ползает), чувствует это все вместе и бывает охвачена чувством. Это оттого, что она вся -- внутри себя, человека, и редко выглядывает...
Мы сегодня втроем между клейкими листочками берез, тополей обошли наш большой круг.
Аксюша к нам приехала из Москвы... рассказывала о расчете Е. П.: "вот как расчетлива, что выложила себя как на ладони"; если рассчитывать на пожизненную пенсию, то через год я могу умереть, и она останется ни с чем; если же сейчас взять половину, то ей хватит на много лет. И есть полное основание думать, что вся борьба у них идет за наследство: "вместе наживали" -- и вся ненависть обращена к Ляле, как к возможной наследнице.И так вот они столько лет жили с примерно бескорыстным человеком и наживали себе корысть, и человек этот еще жив, а они уже делят вещи его, и страх его физический перед пошлостью они принимают за трусость. И все это мне приходит как расплата за безбожное "равенство", в котором они росли и воспитывались.
Равенство людей возможно только перед Богом, никакого другого равенства быть не может на земле, и с этим надо покончить навсегда. Пусть это будет основной идеей моей новой жизни, и об этом я буду думать всегда.
Быть внутри себя как дети -- это надо, но с детьми надо быть старшим, с людьми, стоящими в отношении духовного развития какими-то ступенями ниже тебя нельзя быть запанибрата, и это грех не меньший, чем обратный --быть заносчивым и гордым с низшими.
