Обыватель превзошел самого себя: «На дерево без корней не лезь!» Эта пословица типична для моих соотечественников, живших столетие назад. Дерево без корня! Вот он – страх перед морем! Мол, держись подальше от моря – меньше горя. Для понятий тех времен деревом без корня могла быть только лодка. В стране тогда еще не было ни самолетов, ни автомобилей.
Странно! Но от всех народных творений на морскую тему веет некой отчужденностью, проглядывает вековой страх перед морской стихией. «Утопающий в море хватается и за змею». Я прочитал это в «Записках о болгарских восстаниях» Захария Стоянова. И мне стало совершенно ясно: болгарин раньше не любил моря. Слово «море» употреблялось как синоним чего-то далекого и ужасного.
Тракийские беженцы, селившиеся в Приморье, ставили свои дома глухой стеной к морю. Никаких окон в ту сторону! Они его ненавидели, потому что оттуда дул холодный ветер. А вот окна в домах местных жителей смотрели на море.
В наше время все переменилось. Мы с Джу – веское доказательство тому.
Долгий путь мы прошли. И нелегкий! Сначала приходилось всем объяснять и всех убеждать, что нет никакого риска в том, чтобы переплыть море на обычной спасательной шлюпке. И слушатели, и мы знали истину, но помалкивали: так удобней для обеих сторон. После успеха первых экспедиций мы робко заговорили о риске. Сейчас нашему делу уже не мешает настоящая правда. Никто не пугается при упоминании о плавании через океан на спасательной лодке. Люди воспринимают теперь искушения судьбы как неизбежный элемент подобной экспедиции и допускают, что рисковать можно, что риск даже имеет смысл, что полезный риск допустим.
Мы не первые, кто доказал, что риск – это далеко не смерть. Но и наши экспедиции еще и еще раз напоминают людям о необходимости лишь благородного, осмысленного риска.
Ветер разогнал тучи. Заулыбалось огромное солнце. Гигантский красный шар, словно круг расплавленного металла. Печет страшно. Давно я не испытывал на себе зубы тропиков. Беспрестанно потею. А мне еще целых десять часов нести вахту. Может, лучше дождь? Не знаю. Но, пожалуй, предпочтительней, если бы небо покрыли мирные, спокойные, недождевые облака. Чтобы окатиться водой, мне надо бежать на нос лодки, а пока я там буду освежаться, паруса могут запутаться. На корме же обливаться нельзя – вода попадет в «трюм» и подмочит наши запасы. Остается поднять с постели Джу. Но мне совестно беспокоить больную, и я продолжаю обливаться… потом в семь ручьев.
Море спокойное. Ветер около 3 баллов. Ход лодки – 2 узла. Небо чистое. Видимость великолепная.
Джу
Теплота чувств
Я уже сама себе опротивела с этой болезнью. Каждую ночь одно и то же. А днем как побитая. Начну нести регулярные вахты, наверняка все постепенно пройдет. Сегодня по радио напомнили о том, что 33 года назад началось восстание евреев в Варшавском гетто. Восстание обреченных на смерть. Безоружные люди против вооруженных до зубов гитлеровцев. Не это ли проявление высочайшего духа!
Одолевают мысли о маме, об отце. Как, должно быть, щемит и ноет сердце у мамы? Какие черные и страшные думы держит она в голове?! Ах, если бы я только могла про себя внушить ей, что мы живы и здоровы, чтобы она не тревожилась о нас! Жаль, очень жаль, что люди не могут передавать мысли на расстоянии. Некоторые, правда, в особых случаях умеют это делать. Но я мечтаю, чтобы телепатия была доступна всякому, как любое иное средство современной коммуникации. Я бы сказала: «Мамочка, у нас все хорошо». И она бы на другой стороне земного шара с облегчением вздохнула: «Ну вот и слава богу». Или же я спросила бы Яну: «Яна, птенчик мой дорогой, как ты себя чувствуешь? Я очень по тебе скучаю». А она бы в ответ прощебетала: «Хорошо, мамочка. Жду тебя! Возвращайся скорее» и т. д.
Снова не удалось справиться с чувствами.
Очень часто вспоминаю проводы в аэропорту Софии. Никогда я еще не была так тронута. В память врезалось множество глаз, в которых светились и любовь, и страх, и радость. Не могу этого забыть.
Вечерняя вахта выдалась довольно спокойной, и в памяти невольно всплывают лица друзей. Мысли текут неторопливо, и я с удовольствием думаю о каждом в отдельности: что он сейчас делает, давно ли мы знакомы, когда в последний раз виделись. И чего-чего только не припомнится. Эти воспоминания для меня – самое большое наслаждение. И я вслед за Жермен Пилоном скажу в заключение: «Самое прекрасное на этом свете – иметь друзей».
Дончо
Люблю нашу историю
Появляются новые «модели» рыб. Есть одиночки, иные же образуют косяки. Сделал поразительное для себя открытие: процесс питания хищных рыб нередко начинается в воздухе. Там – последнее и кратковременное убежище жертвы, и там же обычно настигает ее гибель.
В воздухе непрерывно носятся рыбы, причем не только летучие. Из воды то и дело выскакивает все живое: от 2 – 3-метровых дельфинов и 60 – 70-сантиметровых корифен до небольших кальмаров и анчоусов.
Завтра исполняется 100 лет со дня Апрельского восстания[15] 1876 года. Это одна из самых славных страниц в новой болгарской истории и вершина нашего национального возрождения. С нами путешествуют «Записки о болгарских восстаниях» Захария Стоянова. Это одна из моих любимых книг. Читал ее уже много раз, но и сейчас она продолжает волновать меня. Потрясают страницы о героизме и о самопожертвовании жителей болгарских сел.
«Записки» читать трудно. Книга расклеилась, распалась на части, переплет изорван, некоторых страниц нет. Ветер пытается развеять книгу по океану, и я вынужден оберегать ее. Тем более что этот экземпляр уникальный: из первого издания, выпущенного еще в 1884 году. Букинистическая редкость. Вручила мне книгу Лили Каменева под категорическое обещание отдать ее в переплет. В Софии я нашел только одну и то перегруженную переплетную мастерскую, битком набитую грубиянами, принимавшими заказы со сроком исполнения лишь через два месяца. И я решил переплести «Записки» в Перу, но за суетой дел забыл. Чувствую себя виноватым перед Лили, к тому же напуган воришкой-ветром.
Меняет ли человека океан?
Меняет ли океан человека, делает ли его чище, лучше? Освобождается ли, раскрывается ли человеческий дух среди этого необъятного океанского простора, под этим огромным небом? Может ли восхищение перед первозданной природой изгнать притаившегося у каждого из нас в душе скептика? Чем обогащают меня экспедиции?
Часами пытаюсь ответить на эти вопросы. Но честен ли я сам перед собой? Трудно представить, чтобы я ни с того ни с сего здесь, среди безбрежного океана, вдруг очистился, стал возвышеннее и благороднее. И мысли мои неожиданно стали бы правдивей и углубленней. А взор засиял бы независимостью и мудростью. Не верю в резкие перемены. Особенно если они происходят в тридцать с лишним лет. Возможно, и бывают моменты озарения, когда перед твоим взором разрывается некая пелена. Но если тебе перевалило за сорок, ты, может быть, и не пожелал бы этого. Разве что так для тебя удобнее. По-моему же, это унизительно: здесь чувствовать себя независимым, а на суше – обремененным, скованным.
