Я тоже обойдусь, а когда Сонька вернется, решим, что делать. Мне однозначно надо искать работу. Бежать дальше я не собираюсь, Тим вряд ли станет меня долго искать. Ну пошлет по следу Сотникова, тот пороет для вида и потихоньку это все забудется.
А если и решит найти, то лучше всего прятать что-то на самом виду, так что здесь, под носом у Сотникова, я в полной безопасности. Наверняка они решат, что я отправилась в самый дальний город, так пускай ломают головы.
Вспоминаю про тест. Может завтра? Совсем нет сил. Но желание закрыть этот вопрос поднимает с дивана и заставляет идти в ванную. Завтра начинается новая жизнь без Тимура Талерова, и распрощаться с приветами из старой надо сейчас.
Плетусь в ванную и потом несколько минут напряженно вглядываюсь в тест в твердой уверенности, что я не беременная, и что я свободна от своей любви к Тимуру. И от самого Тимура.
Увидев четко проступающую вторую полоску, мне хочется крикнуть: «Нет! Подождите, остановитесь! Этого не может быть!»
Зажмуриваюсь в надежде, что она сама собой пропадет, но полоска никуда не исчезает. И тогда до меня доходит: я беременная. У меня от Тимура будет сын, как я и хотела. Только я не предполагала, что этот сын дастся мне такой ценой. И не думала, что это навеки связывает меня с Талером.
* * *
Смотрю на сложенный конвертиком листок бумаги, и пальцы жжет так, будто держу в руках не письмо, а раскаленный металлический брус. Я узнал, откуда он — Ника выдрала лист из книги рецептов, которую мой повар хранит в кухне. Мы проверили, там в конце торчат огрызки, а в туалете на первом этаже нашлась ручка.
Она отвлекла моего повара, стащила книгу, вырвала листок и написала это письмо. Второпях, на коленках, значит, это то, что пришло спонтанно, иначе Ника бы написала его заранее. И ей бы для этого не пришлось втихаря вырывать листы из кухонной книги, потому что в гостиной в одной из витрин лежат письменные принадлежности.
«Прочти. Это важно».
Кладу письмо на стол и растираю руками лицо. Что может быть важнее того, что она ушла, и я сам вынудил ее к этому? Я нарочно взял с собой Кристину, нарочно не выходил на связь. Ника никак не могла знать, когда я прилечу обратно. А значит это письмо — ее прощание.
Читать об этом — будто скальпелем еще раз вскрыть грудную клетку. Вот только сердца там нет, уже вырвано с корнем и увезено. Вероникой. Разве что ошметки торчат, похожие на те, что остались в кухонной книге Робби.
Обвожу пальцем кромку. Жжет, сука. Мне не кажется, реально обжигает. Пытаюсь представить, что там внутри. И понимаю, что это не имеет абсолютно никакого значения.
Это могут быть признания в любви или длинные рассуждения о том, какой я мудак. А может быть, даже коротко и ясно: «Тимур, ты мудак». Это не самое страшное. Это я и сам знаю.
Гораздо хуже то, что о чем бы там ни говорилось, что бы там ни было написано, я сорвусь за ней следом. И я тупо боюсь развернуть старательно сложенный клочок бумаги.
Сейчас ее чувства запечатаны в этом письме как джинн в бутылке. Но если их выпустить наружу, они сметут меня, я сам себя убью за то, что ее отпустил. Что сижу и не бегу следом. Что позволил ей влюбиться в меня. И сам в нее…
Трясу головой как припадочный, как будто могу ее из мозгов вытряхнуть. Испепеляю взглядом несчастную бумажку — наглядное подтверждение того, как правильно я делал, когда никого к себе не подпускал. Потрахаться и то без отягощающих.
Но она пролезла как-то в мое нутро. Наверное, потому что такая малявка — худая и гибкая. Я и опомниться не успел, как она там обосновалась, но кто мне виноват? Я позволил, мне и отвечать.
И снова все по новой, все по тому же заезженному кругу. Вваливается Сотников, и я неодобрительно на него кошусь. Ника не любила Сотникова.
— Тимур, она сбежала!
Самурай взъерошенный, злой, глаза сверкают. Ему бы в кино преступников играть или злодеев, которые мир хотят угробить. Шикарный получился бы персонаж, колоритный. Даже Станиславский бы не удержался, восстал из мертвых и сказал: «Верю!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А потом до меня доходит смысл сказанного. Кто такая «она» переспрашивать не вижу смысла, мы говорим о Нике.
— Как? Где? — кратко уточняю.
Самурай тоже излагает вкратце. Илья отвез Нику на квартиру, она хотела собрать остальные вещи, чтобы вернуть ключи хозяйке. Илюху попросила подождать в машине — сказала, стесняется при нем идти в туалет.
Илюха прождал полчаса, стал набирать — аппарат вне зоны действия сети. На самом деле он под сиденьем валялся, выключенный. И чемодан с ее вещами в машине остался, вот только там вся одежда, которую я покупал. И белье дорогое, красивое. Она ничего не взяла.
Когда он поднялся на этаж, дверь, само собой никто не открыл. Начал стучаться к соседям, соседка по тамбуру сказала, что да, Вероника заходила, оставила ключи и попросила передать их хозяйке. А куда делась потом, понятия не имеет.
Дверь на техэтаж оказалась закрыта, значит, кто-то Нику пропустил на крышу. Илья клянется, что чертова соседка врет как сивый мерин, что это она ее выпустила, но он умный парень и не стал тратить время на пустые разговоры.
— Найдем, Талер, — успокаивает он, я и сам знаю, что найдем.
Сую письмо в карман, и мы прыгаем во внедорожник. Самурай за рулем, я с дороги, да и не в том я состоянии, чтобы вести машину. Письмо обжигает даже через ткань, мы летим по вечернему проспекту, а я думаю.
Думаю, думаю, зае…лся уже думать. Зачем мы преследуем Нику? Что мне от нее нужно? Сто раз уже думал об этом.
Я просил ее, чтобы не влюблялась. Чтобы не привязывалась, просил. И сам захотел, чтобы она уехала в другой город, а я даже не догадывался, куда. Ника не дура, сейчас она уже наверняка в пути. И через сколько минут я сорвусь за ней, стоит лишь узнать название населенного пункта?
Конечно, я хотел ей помогать, хотел знать, что она хорошо устроилась и ни в чем не нуждается. Но в глубине души я был уверен, что Ника откажется и от помощи, и от денег, так, как в свое время отказалась от них Доминика.
Они похожи между собой, эти девочки, и не только именами. Может, поэтому так давит в груди? Мы проезжаем по центральному мосту, и я говорю Самураю:
— Сворачивай на набережную, дальше не едем.
Сотников смотрит круглыми, как у совы, глазами, но не спорит, молча сворачивает.
— А теперь останови.
Выхожу из машины и иду к реке. Достаю письмо — ощущение, будто ядовитую змею в руках держу. Разворачиваю, чтобы удобнее было, и рву на узкие полоски. Затем каждую полоску на мелкие клочки. Зажимаю их в кулак и ищу поблизости урну.
С урнами напряг, а потом я сам себя спрашиваю: сколько пройдет времени, прежде чем я опомнюсь и отправлю своих ребят перерывать вверх дном все близлежащие мусорки? Значит, мое решение верное. Заношу над водой руку и раскрываю ладонь.
Клочки бумаги улетают в воду, и я мысленно прощаюсь.
«Прощай, моя девочка, моя боль, мое озеро…»
Смотрю, как качаются на волнах белые лепестки, как плывут потихоньку по течению. Достаю телефон.
— Кристина? Привет. Ты одна? — и, получив утвердительный ответ, говорю: — Еду.
Глава 23
Прошло три дня с тех пор, как я прогнал Веронику. Мой мир остался таким же, и я сам внешне все тот же Талер, упакованный в дорогие люксовые шмотки и выбирающий с утра, на какой тачке ехать в офис.
Но это снаружи, а внутри меня черная непроглядная ночь. Я чувствую себя так, будто из меня выпили всю кровь и оставили только тонкую оболочку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Оболочка ходит, разговаривает, даже матерится, но она больше не способна даже на самые примитивные чувства.
Я не чувствую голода, мне все пох…й. И даже секс пох…й. Я так и не трахнул тогда Кристину, не смог, она как целоваться ко мне полезла, чуть не вывернуло. Отсосать дал и уехал. Даже не понял, что кончил, мне от неумелого минета Ники больше вставляло.
