в лицо самым страшным событиям и заставлявшее его говорить среди жестоких страданий, причиненных укусами кобры, что это "посланец его Возлюбленного", подчинили его обаянию величайшие умы Индии. Его посетил Кешаб Чандер Сен, и Нарен был у него еще при жизни Рамакришны, святость которого Павхари признавал. Нарен виделся с ним снова, в период колебаний, после смерти Рамакришны, он посещал его ежедневно и был недалек от того, чтобы последовать за ним и просить у него посвящения. Это были мучения духа, длившиеся несколько недель: он терзался, влекомый двумя мистическими призывами — Рамакришны и Павхари Баба. Последний больше отвечал его странному желанию погрузиться в божественную бездну, в которой душа отрекается от личного и поглощается вся целиком, без мысли о возвращении. Он смягчал не покидавшие сердце Нарена угрызения в том, что он отворачивается от мира и от служения обществу: ибо Павхари исповедовал веру, что дух может помогать другим даже без помощи тела и что наиболее сильное действие заключается в наиболее полном созерцании. Какой религиозно настроенный ум не знал смертельного обаяния этого голоса? Двадцать один день Нарен был на волосок от того, чтобы подчиниться ему. И двадцать одну ночь образ Рамакришны, являвшийся ему, увлекал его обратно. Наконец после непрестанной внутренней борьбы, обо всех перипетиях которой он отказывался говорить, Вивекананда сделал окончательный выбор. Он избрал Служение богу в человеке.
17
Сарадананда, Брахмананда, Премананда, Йогананда, Турьянанда, в особенности Ахандананда, который дольше всех пробыл с ним.
18
В своих неизданных мемуарах, с которыми я ознакомился, Sister Christine (сестра Христина), великая американская ученица Вивекананды, основываясь на рассказах последнего, оставила следующее ценное свидетельство об этом эпизоде и о привлекательной личности Садананды.
Садананда был молодой начальник станции в Гатрасе… Он видел, как пришел на вокзал Нарен, умиравший от голода. Он был сразу порабощен его взглядом… "Я встретил два глаза дьявола", — говорил он позднее. Он позвал его к себе в дом, и, когда его гость ушел, он последовал за ним — на всю жизнь.
Оба они, молодые, были художественно одаренными людьми и поэтами. Но, в отличие от своего учителя, у Садананды разум отходил на второй план, хотя он и был образован (он изучал персидский язык и подвергся влиянию суфизма). Как и у Нарена, у него было живейшее чувство красоты, и он с восторгом наслаждался природой, ее картинами. Никто не был более предан Вивекананде. Он весь проникся существом учителя: стоило ему закрыть глаза и подумать об его образе, его жестах, как он возникал немедленно в глубине его мысли. "Он — дитя моего духа", — говорил о нем Вивекананда. Не видав Рамакришны, он по своей природе был к нему ближе, чем кто-либо другой. Иные эпизоды его жизни напоминают случаи из жизни Парамахамсы, а также некоторые черты наших святых в "Золотой легенде". Он видит, что избивают буйвола; тотчас следы бича запечатлеваются на его теле. Он ухаживает за прокаженными, поклоняясь им, как богу; целую ночь напролет он держит в своих объятиях человека, горящего в оспе, чтобы умерить его лихорадку. Более чем у кого-либо из будущих учеников, у него было чувство демократизма, по мнению сестры Христины, обусловленное отчасти мусульманскими влияниями. Он первый из Миссии организовал отряд метельщиков во время чумы. Он любил отверженных и разделял их жизнь. Молодежь его боготворила. Во время его последней болезни преданная ему группа людей, называвших себя "собаками Садананды", с горячностью ухаживала за ним: они все оставили ради него, как он оставил все ради Вивекананды. Он не допускал между собой и ими обычных отношений учеников и гуру; он всегда был товарищем. "Я могу сделать для вас лишь одно, — говорил он, — привести вас к Свамиджи" (ласкательное от Свами — Вивекананда). И хотя иногда он мог быть строг с ними, он всегда был полон радости, как говорило само избранное им имя; и эту радость он им передал. Они с любовью хранят память о нем.
Читатели простят мне эту длинную выноску, нарушающую ход рассказа. Но, пренебрегая требованиями литературной стройности, я стремился сохранить для верующих душ Запада этот "цветок" Индии, полный францисканской прелести, который сорвала нам сестра Христина.
19
Проявление величия моголов в Агре взволновало его до слез. В Дайодии он пережил "Рамайяну". В Бриндабане — детство Кришны. В тайниках Гималайских гор он размышлял о Ведах.
20
Сарададеви, эта простая и добрая женщина, которая пережила примерно на сорок лет Рамакришну и более чем на двадцать лет — Вивекананду, любимая и почитаемая всеми, сохранила те чувства, которые питал учитель к великому ученику. Однажды мисс Мак-Леод (она мне об этом и рассказывала) сказала Сарададеви: "Вашему мужу выпал благой удел: он оставался в Индии, среди своих, это было для него сплошной радостью. Миссия Свами (Вивекананды) была гораздо тяжелей: он избрал долю героя". "Да, — просто отвечала Сарададеви, — Свами Вивекананда был выше. Рамакришна говорил, что он только тело, тогда как Вивекананда — голова". Я привожу эти слова не потому, что я согласен с ними, но для того, чтобы показать скромность Рамакришны.
21
Ахандананда сопровождал его в Гималаи; там он заболел. В Альморе Нарен нашел Сарадананду и Трипананду, немного позднее — Турьянанду. Они присоединились к нему. Он покинул их в Мируте в конце января 1891 года; их беспокойная привязанность преследовала его до Дели. Он рассердился и приказал им оставить его.
22
В Кхетри он становится учеником лучшего в то время знатока санскритской грамматики. В Ахмадабаде он пополняет свои сведения о магометанстве и джайнизме. В Порбандаре, несмотря на данный им обет странствующего монаха, он задержался на девять месяцев, чтобы усовершенствовать под руководством ученых пандитов свои знания в области философии санскрита; он работает с Тригунакитой, который переводит Веды.
23
Но он не щадил нетерпимости миссионеров. Впоследствии они не простили ему этого. Христос, учение которого он проповедовал, открывал свои объятия всем.
24
В самом начале своего великого путешествия, в Альваре, в Раджпутане (февраль — март 1891 года). Его огорчало отсутствие духа точности, определенности и научной критики в истории Индии. И он указывал, противопоставляя, на пример Запада. Ему хотелось, чтобы, овладев его методами, молодая школа индийских историков посвятила себя воскрешению прошлого Индии:
