Объективным критерием могло бы стать общее представление о знании – но его нет, или общее социальное дело – но такового нет; или общая вера и единая цель – этого нет совсем. Следовательно, система функционирования мелких самовыражений – есть бесконечная череда мелких соглашений, то есть не что иное, как перманентная коррупция.
Коррупция имманентна демократии; интеллектуальная коррупция – это и есть по сути мотор демократии; другого мотора нет. Экономическая коррупция – лишь бледная тень ежедневных договоренностей считать Дусю – критиком, а Васю – знатоком.
Поразительно, что несмотря ни на что всякий является сам себе энциклопедистом, но у миллионов энциклопедистов есть потребность иметь единый уголовный закон. Казалось бы – пусть всякий будет еще и прокурором! Но нет, эту грань переступать страшновато. Дайте нам объективный правый суд!
Самоубийственное желание ресторатора-литератора или куратора-прогрессиста добиться некоего объективного общественного закона, справедливого суда, твердого регламента общественных отношений – неизбежно приведет к тому, что общий закон коснется и мелких коррупционных соглашений. Грядет страшное время закона, когда ученый станет ученым, историк будет обязан заниматься историей, а рэкетир потеряет право быть правозащитником.
Мост
Трактовка мировой войны как корриды, в которой фашизм – это бык, а христианская культура – матадор, мне представляется важной для понимания искусства последнего века.
И это тем более очевидно, что искусство ХХ века определили Пикассо и Хемингуэй, понимавшие, что такое бой с быком.
Даже и не стану объяснять, почем выбрал этих двух, вы можете назвать тридцать иных имен: кому нравится Музиль, кому-то Мандельштам, а кому-то Кафка. А некоторые вообще любят Паунда и Юнгера. А некоторые сразу Гитлера.
Я фашизм ненавижу и фашистов не люблю.
И касательно авторитетов в искусстве у меня вот такое вот мнение: Пикассо и Хемингуэй. Мне нравится думать вот так, и я этот выбор обсуждать не стану. Скажу лишь, что оба художника понимали толк в корриде – и вышли на бой с фашизмом подготовленными.
«Герника» Пикассо – это рассказ про бой, который проиграл тореро, и про этот же бой рассказал Хемингуэй.
Вы, может быть, знаете, что точка в загривке быка, в которую матадор наносит свой финальный удар, называется «мост».
Тот самый мост, который взорвал Роберт Джордан.
И Джордан, и матадор Пикассо – погибли, но шпагу в загривок быку все же вогнали; но фашизм – живучая скотина.
Сегодня в мире (и в России тоже) фашизм поднимает голову. Много сил было истрачено на то, чтобы ругать продажных либералов и компрадорских демократов, – а по их спинам, спровоцированные их дурью и алчностью, идут фашисты.
И противопоставить фашизму нечего.
Недавно еще жили Мамардашвили, Гаспаров, Аверинцев, Зиновьев, Сахаров – они бы сумели ответить; но вот их уже нет, а их наследие или не понято, или забыто.
И кто выйдет на бой? Бакштейн, Рубинштейн, Пеперштейн, унылые юноши концептуализма? Даже не смешно.
Есть такой грустный анекдот: горец нового типа – обменял свой кинжал на дорогие часы «ролекс». И отец сказал ему: «Если завтра придет враг и скажет: я твою маму зарежу, а сестру изнасилую, что ты ему ответишь? Скажешь: на моих золотых – полвторого?»
И русская культура осталась без оружия – но с золотыми часами «ролекс».
Что сказать? Что приняли участие в кассельской выставке инсталляций? Что станцевали в храме Христа Спасителя? Что боролись за демократию, спустив штаны в Зоологическом музее? Что основали унылое общество «медгерменевтика» и написали дрянненькие бумажки? Что получили премию за инновацию? Что написали на Красной площади слово «хуй»? Что сказать в ответ? «Полвторого?»
Вы сами привели фашистов. Не кто иной, как вы, – это птенцы гнезда Резуна уравняли Гитлера и Сталина, это журналистка Латынина уверяла, что Сталин затеял Мировую войну, это журналист Минкин писал, что лучше бы нас завоевал Гитлер, это поэт Быков назвал народ «чернью», это недоросли-концептуалисты высмеивали Вторую мировую войну, это авангардист рубил иконы топором – ради одобрения культурной публики, это болваны-кураторы устраивали шоу «Осторожно, религия», это компрадорская мразь выдумала безумный термин «красно-коричневые» – чтобы уравнять коммунизм и фашизм.
Вы с ума сошли, господа, вы белены объелись: фашизм – это проповедь неравенства, а коммунизм – это проповедь равенства. Их нельзя уравнивать!
Но капитализму все едино: фашизм, коммунизм – давай их в одну тарелку, лишь бы разом отменить, лишь бы не мешали стричь овец.
Заменим историю прогрессивным хихиканьем: и хихикали, подзуживали, дразнили, обкрадывали, дружили с ворами и жуликами – отплясывали на яхтах и загородных дачах. И раздразнили – фашизм набрался правоты.
Вот он вылезает изо всех нор.
Он теперь моднее концептуализма.
И оправдания находятся.
Посушайте фашиста – он вам споет про то, сколько мистического благородства в братстве СС.
Они расскажут, что фашизм не так страшен, как малюют. Фашизм – это, оказывается, любовь к родине; это – мистический поиск абсолюта; это братство посвященных; это совсем не нацизм, а нечто более приемлемое. И вообще, фашизм – это аристократическое благородство.
Вот, дожили.
А еще шестьдесят лет назад из Аушвица вывезли двадцать восемь вагонов детских колясок – грудных детей душили Циклоном Б.
Слышите? Я понятно сказал? Этого не делал Сталин – никогда, ни в каком лагере мира – только в фашистских – не было разнарядки на убийство детей и младенцев. Только фашисты создали лагеря уничтожения – ничего подобного в просвещенном мире не было никогда. Убийство детей – это выдумал фашизм. Никогда, ни в какой идеологии не появлялось такого задокументированного приказа. И если какой-то подонок в полемическом угаре уравняет убийство младенцев с другим преступлением, то пусть знает: он – подонок и мразь.
Надеюсь, я достаточно ясно это сказал.
Сегодня появилось несчитанное число щелкоперов, которые вам как дважды два докажут, что коммунисты убили людей больше, чем фашисты; что Магадан страшнее Освенцима и что это Россия виновата в мировой войне. Это все – ложь. Ложь дикая и придуманная сознательно. И те, кто насадил эту ложь, виновны в возвращении романтики гитлеризма.
Сегодня по русским городам ходят толпы бритоголовых болванов, для которых слово «фашизм» уже не ругательное – но загадочно-манящее. Вы их сами вызвали – вы им выдали индульгенции.
То, что компрадорская интеллигенция и либеральное мещанство спровоцировали возвращение фашизма – слишком очевидно.
И вся эта сопливая игра в интеллектуальную эзотерику: «герменевтика», общество Нома, «коллективные действия», Общество посвященных и прочая псевдоинтеллектуальная муть – все это породило далеко не паритетный ответ. Возникло действительно эзотерическое братство – оно и не умирало, притворилось спящим, и только, – возникла реальная, не игрушечная каста посвященных, она ширится. Это – фашисты, это их атрибутика, это их мораль.
А интеллигентам – ответить нечего: разве что потрясти премией Кандинского, данной за пляски в храме, да книжкой Резуна помахать, да Новой желтой газетой. Разве что белой ленточкой подпоясаться. Вот и все оружие. Православный храм заплевали – за ненадобностью. Как выразился Немцов: «На наших знаменах начертано – свобода и собственность!» А на наших золотых часах ролекс – полвторого.
Но история пользуется другими часами и время измеряет иначе.
Нам очень скоро придется участвовать в серьезной корриде – и пожалуй что придется взрывать мост.
И положиться не на кого: белые ленточки, девушки с мешками на голове, поэтические капустники, ворюги на мерседесах.
Делом надо заниматься.
Вы что умеете? Мост взорвать сможете?
История одной лошади
В 1937-м Легион Кондор (германский) разбомбил баскский город Герника – Баскония и Каталония оставались последними, кто сопротивлялся франкистам. Бомбардировка была варварской, невоенной – впрочем, то, что сделали потом с Дрезденом или Гамбургом, было более серьезно. Не говоря уж о Хиросиме. Но на тот момент подобных прецедентов не было.
В том же году Пикассо написал большое панно «Герника» – его почти все знают. После смерти Франко полотно доставили в Мадрид, согласно воле художника.
«Герника» Пикассо считается символом трагедии ХХ века – хотя не все могут точно пересказать, что на картине нарисовано. Впрочем, точно так же – далеко не все могут внятно изложить, что именно произошло в ХХ веке. В этом непонимании – и картина, и время, ею описанное, – похожи.
