— Тем нас каждый орейский гость попрекает! Сколько уже годов тому минуло, больше ста уже! Пора бы простить…
— Пока живы были матери тех, кто у Чудска головы сложили, вы таких речей не вели. Сколько людей домой бы вернулись, коли на поле бранном дубровичи на копья баронскую конницу встретили?
— Тем нам в морды и тычут, колдун.
— А если и сейчас отроки ваши по своей воле оборотня воевать не пойдут, знаешь что говорить про вас станут?
— Что даже зайцы отважнее дубровичей…
— Могу и не ходить к Уралану, — кинул я. — Только тогда и другое еще скажут. Мол, нет больше среди орейского народа такого удела — Дубровицы. Чужие это. Вон, скажут, всех Белые звали, только ими побрезговали…
— Совсем ты, парень, нас в ловушку загнал.
— Сами того хотели, — хмыкнул я. — А что князя своего любите, это хорошо. Значит добрый человек. Нужно будет на него посмотреть…
— А правду ли бают, будто завет только на трон княжий наложен? И коли с трона слезть, то и сына родить можно? — крикнул издалека гончар.
— Истинная правда. Хочешь на высоком престоле посидеть?
— А чево же и не посидеть?! — задорно воскликнул длиннорукий мастер. — Два сына у меня уже…
— У князя Аршана того, кто в дружину общую воев своих не дал, тоже двое были, — глядя прямо в глаза веселящемуся гончару, выговорил я. — Хочешь детям своим их судьбины?
Мужички побледнели. Страшно это — пережить своих детей. Поздно это понял гордый князь Аршан. Может, и хотел бы жизнь свою за здоровье сынов отдать, да нити Судьбы с клубка сматываются, а обратно — нет. Прошлого не воротишь. Отговорился, дружину не дал. Мол, где эти баронские рыцари, а где Дубровицы. И нечего землю топтать, коли уделу ничего не угрожает! А потом выл, на звезды глядючи, когда его дети как свечи имперские сгорали. Лучше бы сам голову у Чудска сложил, полком удельным воеводствуя…
Потому и поехал я с принцем в столицу княжества, что у каждого урока начало должно быть и конец. И раз люди через попреки и шутки соседские князя своего все равно любить не перестают, значит и этому завету предел наступал.
13
Стена Дубровиц была низкой и какой-то вросшей в землю. Словно вцепившаяся каменными корнями в самую сердцевину мира, невысокая и кряжистая, как и славные деревья, давшие прозвание городу. А дубы там повсюду. Перед и за стеной, суровыми стражами вдоль широких улиц, вокруг княжьего детинца. По-хозяйски распростерли могучие ветви, кое-где и в окна норовя забраться. Да и сами улицы городка темными пещерами выглядели, вместо пыли усыпанные ржавыми листьями и желудями. Оттого поросята в Дубровицах столь упитанны и ленивы, что приходилось объезжать их сально колышущиеся туши, лежащие прямо посередине дорог.
И дух в городе был особенным. Сухим, пахнущим даже не пылью, а древностью. Веками, уходящими за горизонт человеческой памяти. Крепко пахло, несокрушимо. В таком аромате, словно кожи в чане с корой дубовой, жили столь же кряжистые, низкорослые основательные люди. Глянешь на такого, и понятно сразу: у него «нет» — это нет. А «да» так редко говорит и с таким лицом губы растягивает, что будто горы рухнут, а его слово стоять останется.
Некого дубровичанам бояться, вокруг со всех сторон дружественными уделами окружены. Оттого и стены низки, и в воротах стражи мало. А на стенах и вовсе никого не увидели. Флаги только — ветра игрушки.
Некого им бояться. На святом месте город выстроен. Кривая его стена, изгибами обходящая и прежде царящие в этом месте дубовые рощи. До сна богов там храм был. Меж тысячелетних деревьев ходили волшебные белые олени с серебряными рогами, точеными копытцами через красавцев-кабанов перешагивая. Хранили живые Боги храм мудрости своей, не дозволяли крови там литься. Множество людей приходили на чудо живое взглянуть. На жрецов, которым Боги дар волшбы вручили и которые радугу вечно парящей над родниками держали.
Старый Белый прекрасных оленей там уже не застал. Только горы прекрасных рогов и копыт под дубами увидел. И гордые кабаны из храмовых рощ сохнущими на рамах шкурами его встретили. Старики говорят, от крови пролитой, когда голодом ведомые люди пришли и убили священных животных, покраснели корни вечных дерев. Стоит чуток копнуть — сразу увидишь. Стоят лесные великаны, хранители остатков святости. Стоят, теперь уже в центре города.
Ростокцы не любят в Дубровицах гостевать. Хоть и не против Правды в брошенном Богами лесу дома строить, а все равно… Как-то неправильно. И в последней общей войне из дружины южного орейского града более других народу полегло. Не было на поле брани дубровицких копьеносцев, некому было достойно встретить лавиной несущуюся железную баронскую конницу. Столь был страшен удар, говорят, что воздетые на длинные рыцарские копья ростокцы кто и по десятку саженей воздухом летел. А от грохота у многих кровь из ушей лилась.
Лет десять после той войны ростокцы за один стол с дуброчанами не садились. Брезговали. После отошли. Примирились. Может, и князя их пожалели, когда сыновья его от неведомой болезни умерли. Страшно это — по своим детям тризну править. Жесток был урок!
Как бы то ни было, лагерь нашего войска мы разбили на берегу Крушинки, которую в этих местах за весеннюю необузданность люди Крушей зовут. До города часа два верхом, а до первых дубов меньше полверсты. Но не в храмовых рощах!
К князю Уралану отправились вдвоем с Ратомиром. Старшим по армии оставили Инчуту с наказом: в город раньше завтрашнего утра не соваться, о нас не беспокоиться. Принц — гость знатный, ему вред причинить не посмеют. А мне… может и побоятся.
Я, усилием воли заставив себя не крутить любопытной головой, нервно теребил наконечник, вплетенный в косу. Ворота проехали, с нас даже гостевой платы не просили. И люди на улицы высыпали, словно с часу на час поджидали. Словно заранее ведали. Стояли вдоль дороги. Молчали и смотрели. И даже мальчишки не смели озоровать.
— Хочу на лицо князя скорее взглянуть, — вдруг засмеялся поддавшийся было общему торжественному настроению принц. — Только вспомню, как он нас с Парелем тебя искать отправлял…
— Меня?
— Ну, да! Неужто правитель удельный не знал, что Мастера Ветра только в лесу и живут?! В Ростоке светлом лучники, конечно, славные, но вот, как ты — в смерч стрелы пустить и двоих ворогов сразу…
— На праздник Ветра всегда из леса мастера наезжают…
Я осторожно оглянулся. Народ за нашими спинами переходил дорогу, смыкался. Люди медленно шли нам вслед, разгоняя лощеных свиней. И все это в совершенно траурной тишине.
— Ощущение, что сейчас нас будут убивать, — оскалился Ратомир.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
