Об уровне композиторского мастерства выпускника консерватории Сергея Рахманинова свидетельствует предложение, сделанное ему Чайковским. «Во время одной из репетиций, — говорит Рахманинов, — Чайковский сказал мне: «Я только что закончил двухактную оперу «Иоланта», которая недостаточно длинна, чтобы занять целый вечер. Вы не будете возражать, если она будет исполняться вместе с вашей оперой?» Он буквально так и сказал: «Вы не будете возражать?» Ему было пятьдесят три года, он был знаменитый композитор, а я — новичок двадцати одного года». Чайковский, конечно, присутствовал на премьере «Алеко», по его же настоянию приехал из Петербурга директор театров Всеволжский. По окончании оперы Чайковский, высунувшись из ложи, аплодировал изо всех сил, по своей доброте; он понимал, как это должно было помочь начинающему композитору. Так начался его полет.
Итак, консерватория осталась позади. Рахманинов продолжает совершенствоваться, круг его интересов становится теперь значительно шире. Он продолжает восхищаться Чайковским, но теперь все больше внимания уделяет произведениям Римского-Корсакова, а также Грига, Шопена и Шумана. Он много читает, ходит в театры. Иногда, правда, его настигает чувство одиночества и тоски, ему кажется, что душа его пуста, написать ничего стоящего он не в состоянии. Ко всему прочему у Сергея Васильевича просто-напросто не было денег, то есть не было в полном смысле этого слова, он не в состоянии был купить себе зимнюю одежду. Время от времени издатели предлагали ему напечатать кое-какие его произведения, но денег это приносило немного, они быстро кончались. Все это привело к тому, что Рахманинов принял решение поступить преподавателем музыки. Ему предложили место в Мариинском женском институте, а через некоторое время — еще и в Екатерининском и Елизаветинском. Само собой, способных учениц у него здесь почти не было, поэтому работа эта очень быстро превратилась для него в наказание. У нее был только один положительный момент: она давала заработок.
Постепенно, однако, жизнь налаживается. Рахманинова приглашают выступить на Электрической выставке, об этом его выступлении весьма положительно отзывается пресса. Его начинают приглашать на гастроли в провинцию. Во время своих концертов Рахманинов все чаще играет собственные произведения; осенью 1893 года в Киеве он дирижирует «Алеко». Все более интенсивно занимается в эти годы Рахманинов композиторской деятельностью; за пять лет он создает около шестидесяти произведений, из них несколько крупных.
Стасов заметил как-то: «Рахманинов очень свежий, светлый и плавный талант с новомосковским особым отпечатком, и звонит с новой колокольни и колокола у него новые».
И вот — первый серьезный провал. Рахманинов пишет свою первую симфонию. В жизни любого композитора это едва ли не самый важный момент; Рахманинов глубоко это осознает и работает над своим детищем так, как это ему свойственно, днем и ночью, доводя ее до совершенства. Он сыграл ее нескольким друзьям, те пришли в восхищение. И вот при первом же исполнении произведение это провалилось. Почему? Рахманинов терзался мыслью, что недостаточно хорошо поработал над оркестровкой, а может быть, и сама по себе симфония ничего не стоит. Одна из родственниц Рахманинова JI. Д. Ростовцева (Скалон), присутствовавшая в Петербурге на премьере, состоявшейся 15 марта 1897 года, вспоминает: «Как сейчас вижу я всю обстановку концерта. В зале сидят Цезарь Антонович Кюи, Стасов, Беляев, Направник и другие видные критики и музыканты. Сережа забрался на витую лестницу, ведущую из зала на хоры.
Глазунов флегматично стоял у дирижерского пульта и так же флегматично провел всю симфонию. Он ее провалил. Кюи все время качал головой и пожимал плечами, Стасов и Беляев неодобрительно переглядывались. Мы же, три сестры и Наташа (имеется в виду Наташа Сатина), молча злились на Глазунова и всю публику, которая ничего не поняла. А наш бедный Сережа корчился на лестнице и не мог себе простить, что не сам дирижировал своим произведением, а поручил ее исполнение Глазунову».
В этом последнем обстоятельстве, по всей видимости, и крылась причина провала. Глазунов действительно был еще недостаточно опытным дирижером. Самое же худшее заключалось в том, что сам Рахманинов на какое-то время разочаровался в этом своем произведении. По прошествии нескольких недель после этого события Рахманинов писал, что до сих пор не может разобраться в своих впечатлениях. «Верно только то, что меня совсем не трогает неуспех, что меня совсем не обескураживает руготня газет, — но зато меня глубоко огорчает и на меня тяжело действует то, что мне самому моя симфония, несмотря на то, что я ее очень любил раньше, сейчас люблю, после первой же репетиции совсем не понравилась. Значит, плохая инструментовка, скажете Вы. Но я уверен, отвечу я, что хорошая музыка будет «просвечивать» сквозь плохую инструментовку, а я не нахожу, чтоб инструментовка была совсем неудачна. Остаются, значит, два предположения. Или я, как некоторые авторы, отношусь незаслуженно пристрастно к этому сочинению, или эго сочинение было плохо исполнено. А это действительно было так… Не потому ли и моим приятелям, ездившим в Петербург, она не понравилась… хотя, когда я сам играл им ее, они говорили другое».
Как бы то ни было, симфония, безусловно, не заслуживала столь резких отзывов критики, при жизни Рахманинова больше ни разу не исполнялась. Партитура ее была утеряна и восстановлена лишь значительно позже по оркестровым голосам. Реставрацией симфония обязана Б. Г. Шальману, работавшему под руководством А. В. Гаука. После этого произведение было с большим успехом исполнено А. В. Гауком.
Но все это было потом, а пока неудача ввергла композитора в глубокий творческий кризис. Он утратил веру в себя, сочинять ему больше не хотелось, его терзали бесконечные сомнения: быть может, он вообще ни на что по-настоящему талантливое не способен? Или неверен избранный им путь? Временами он утешал себя, что всему виной скверное исполнение, но уверенности в этом не было. Кризис оказался настолько серьезным, что Рахманинов тяжело заболел, у него началась острая невралгия. Малейшее движение причиняло невыносимую боль. Его близкие были страшно обеспокоены его состоянием, Наташа Сатина просто не находила себе места. JI. Д. Ростовцева рассказывает о том, как у семейства возник план, как перевезти Сережу в имение Игнатово. Сергея Васильевича уложили в тарантас, со всех сторон обложив подушками, чтобы смягчить боль, которая при каждом толчке была ужасной. Однако страдания оказались ненапрасными: условия в имении были превосходными, сестры нежно заботились о больном; Рахманинов мало-помалу начал поправляться. Все вместе много гуляли, Сережа катался на лодке, пил кумыс, а вечерами устраивал для всего семейства домашние концерты, играя музыку самую разную, от Вагнера до Иоганна Штрауса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
