Но вера не нуждается в научных аргументах и доказательствах, а потому еретиков, сомневающихся в фундаментальных постулатах Холокоста, надо судить судом Холокостной инквизиции.
Если бы В. Кожинов был жив, его бы, согласно недавней резолюции ООН, засудили. За что? Он ведь факта истребления евреев не отрицал? Нет! Но его можно было осудить за выяснение того, что 2 миллиона восточно-европейских евреев были засчитаны в общий холокостный итог дважды. И тем самым он снизил сакральную цифру Холокоста с 6 миллионов до 4-х. А Холокост без шести миллионов — это уже не Холокост, а обычное преступление, каких было много в XX веке и особенно в эпоху Второй мировой войны.
А тут ещё и соавтор Поляна по книге Альфред Кох свинью подложил и по легкомыслию фактически согласился с выводами Вадима Валерьяновича Кожинова: «Как уже отмечалось в начале, демографический анализ количества жертв Холокоста затруднён из-за отсутствия сравнимых данных. Поэтому отрицатели часто обращают внимание (и зачастую справедливо) на то, что во многих классических (!? — Ст. К.) работах присутствует двойной счёт, когда одних и тех же людей сначала засчитывают, как польские жертвы, а потом как советские.
Причины такого двойственного счёта понятны: переход территорий Западной Белоруссии и Западной Украины от Польши к Советскому Союзу делают его практически неизбежным» (стр. 338).
Не сумев опровергнуть выводы Кожинова относительно «двойной» бухгалтерии жертв Холокоста при подсчёте потерь восточноевропейского еврейства, Полян срывается на глумливую иронию, называя Кожинова «антисемитом-интеллектуалом, специалистом по кожным болезням русской литературы», который, якобы, в «своё время назвал Эдуарда Багрицкого не то «прыщом», не то «жидовским наростом» <…> на чистом теле русской поэзии, но противопоставил ему другого поэта-еврея — Осипа Мандельштама, стихи которого он и впрямь искренне любил».
Но Кожинов никогда не противопоставлял Багрицкого Мандельштаму. Это сделал я в своей речи на дискуссии «Классика и мы» 21 декабря 1977 г. в Центральном доме литераторов. А» жидовским наростом» на теле Тютчева называл Мандельштама (но отнюдь не Багрицкого) не Вадим Кожинов, а Пётр Палиевский, да и то только в несерьёзных разговорах.
Так что чего больше в размышлениях Нерлера-Поляна о Кожинове — невежества, литературных сплетен или глумления, не достойного историка, сказать трудно. А в ответ на оскорбительную для памяти Кожинова реплику относительно его специализации «по кожным болезням русской литературы» я скажу только то, что научная импотенция Нерлера для меня тоже медицинский диагноз. Она явственна даже в темах, которые он, «председатель мандельштамовского общества», обязан знать, как никто другой. Но вот что он пишет об Осипе Мандельштаме: «Гениальный русский поэт Осип Мандельштам, каковы бы ни были мотивы его крещения в 1911 году, ни на секунду не переставал быть евреем». Интересно, как бы отнёсся к такому заявлению сам Осип Мандельштам, который писал в «Шуме времени» о своей местечковой жизни в детстве и юности: «А кругом простирается хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого боялся, о котором смутно догадывался и бежал, всегда бежал». Вот оно признание честного дезертира…
* * *
В 2000 году в старой доброй филосемитской Англии вышла в свет книга Нормана Дж. Финкельштейна «Индустрия Холокоста». В 2002 году она была переведена на русский язык и переиздана в России.
Норман Финкельштейн — историк, политолог, преподаватель Нью-Йоркского городского Университета родился в 1951 году в семье еврейских эмигрантов из Германии, бывших узников Освенцима, в котором и отец и мать Нормана чудом, но выжили.
«Мои родители вспоминали о своих страданиях только между собой, они не кричали об этом публично, но разве это не лучше, чем нынешняя наглая спекуляция на страданиях евреев…»
В своей книге Финкельштейн не старается уличить жрецов Холокоста (как другие ревизионисты) в подтасовке цифр, фактов, свидетельств. Его, в отличие от участников Тегеранской конференции по Холокосту, не интересуют их доказательства того, что столь фантастическое количество жертв было невозможно уничтожить, не оставив следов — без гигантского бюрократически-документального обеспечения, без немецкого канцелярского «орднунга», без стенограмм, приказов, без финансовых бумаг и штатных назначений в лагерных администрациях. Он не хочет распутывать противоречивый клубок свидетельств того, как уничтожались несчастные евреи — «горячим паром» или «электрошоком», «негашёной известью» или «выхлопными газами». Он не соблазняется лежащей на поверхности возможностью объяснить, что технически умертвить такое количество людей в лагерных камерах смерти за время, отпущенное на эти операции, по доказательствам ревизионистов, было невозможным делом.
Его интересует лишь одно — идеология, цели и механизм создания гигантской индустрии Холокоста, могучий феномен возведения «холокостной империи» всего лишь за тридцать — сорок лет второй половины XX века.
Печальный сарказм автора при виде тотального бизнесмошенничества, которое движет индустрию Холокоста — основное чувство, пронизывающее всю книгу от начала до конца.
«Пережившие Холокост утверждают, будто в Освенциме на них ставил опыты Иозеф Менгеле» (стр. 57).
«Он считает себя пережившим Холокост, потому что его бабушка погибла в Освенциме» (стр. 58).
«Бюро израильского премьер-министра Нетаньяху насчитывает почти миллион «переживших Холокост», которые живы» (стр. 58)
«Ещё одно заклинание индустрии Холокоста гласит, что при требованиях возмещения ущерба <…> речь идёт о правде и справедливости, а не о деньгах. Швейцарцы острят по этому поводу, что речь идёт не о деньгах, а о том, чтобы получить больше денег» (стр. 71).
«Послевоенное правительство ФРГ изъявило готовность возместить ущерб лишь тем евреям, которые были в гетто или в лагерях. Поэтому многие евреи придумали себе соответствующее прошлое. — Если каждый, кто утверждает, что пережил лагеря, говорит правду, — восклицала часто моя мать, — то кого же тогда Гитлер уничтожил?» (стр. 57).
«Если верить индустрии Холокоста, сегодня живёт больше евреев, использовавшихся на принудительных работах, чем полвека назад» (стр. 89).
«Российские евреи, которые ранее бежали от нацистов или служили в Красной Армии выдают себя теперь за переживших Холокост, поскольку, если бы они попали в плен, их ждали бы пытки и смерть» (стр. 110).
«Можно в ещё более широком смысле говорить о втором, и даже о третьем поколении переживших Холокост, потому что они, «может быть, страдают психическими заболеваниями» (стр. 111).
Вот так с печалью, а порой с презрением высмеивает честный историк мошенников от Холокоста… Масштабы «холокостной инфекции» в Америке по свидетельству автора потрясающи:
«Дни памяти Холокоста — событие национального значения. Все 50 штатов проводят такие мероприятия часто в своих парламентах, Объединение организаций, занимающихся Холокостом, руководит в США более чем сотней посвящённых ему учреждений. Семь больших музеев Холокоста разбросаны по всей Америке, главный из них — в Вашингтоне». Стр. 53[7].
Кстати, чтобы никакие другие народы и думать не смели поставить рядом с Холокостом свои геноциды, трагедии и катастрофы — об этом жрецы Холокоста заботятся неусыпно, ибо денег на компенсацию всем в мире не хватит: «По требованию Израиля американский Совет по Холокосту позаботился о том, чтобы армяне практически не упоминались в вашингтонском музее памяти Холокоста, и еврейские лоббисты в Конгрессе воспрепятствовали установлению дня памяти армянского геноцида» (стр. 52).
Когда в Америке возник вопрос о том, что в связи с организацией музея Холокоста надо бы вспомнить и о тотальном уничтожении гитлеровцами европейских цыган, то один из жрецов рабби Сеймур Зигель заявил: «Нужно, чтобы сначала был каким-то образом признан народ цыган, если такой вообще есть». (стр. 55)
Когда в одном из американских изданий появился памфлет, пародийно озаглавленный: «Майкл Джексон и ещё 60 миллионов человек погибли в ядерном Холокосте» главный идеолог Холокоста Эли Визель впал в истерику: «Кто посмел назвать происшедшее вчера Холокостом? Был только один Холокост!» (стр. 37).
«Тезис об уникальности Холокоста отстаивается с помощью настоящего «интеллектуального терроризма». Сочувствие сотням тысяч немцев, погибших при бомбардировке Дрездена, приравнивается к «отрицанию Холокоста». Тема геноцида армян считается «табу» — армяне не должны конкурировать с евреями, евреи — единственные мученики в истории. Даже нынешний министр иностранных дел Израиля Ш. Перес подвергается порицанию за то, что однажды поставил на один уровень Холокост и Хиросиму: как можно сравнивать каких-то японцев с евреями!» (стр. 127)
