Он начал говорить с мольбою в голосе, более пристойной просителю, нежели господину:
— Милая Фрэнсис…
Она остановила его движением руки, в отсветах пламени блеснул драгоценный рубин цвета крови, подарок Карра. В ее голосе звучала музыка, различимая даже для самого немузыкального слуха.
— Милорд, нам необходимо переговорить.
— Конечно, моя драгоценная. И, слава Богу, у нас впереди еще целая жизнь, наговоримся…
Она вновь прервала его:
— Не соблаговолите ли сесть, милорд. — Она указала на кресло. И жест, и голос были такими надменными, что он сразу же утратил всю свою напористость и повиновался. Впрочем, это наверняка что-то пустяковое — женщины, как подсказывал ему его небольшой опыт, существа странные. Тот, кто желает властвовать над ними, должен запастись юмором и терпением.
— Как вы смотрите на наш брак, милорд? Мы вступили в него не по нашему желанию, в том возрасте мы вообще не понимали, что это значит, мы не сознавали, что делаем, и между нами не было любви, освящающей брачный союз. Так что же вы думаете о нашем браке?
На этот вопрос ответ нашелся легко — тем более, что, как ему показалось, она и ждала именно такого ответа.
— Что я должен думать о нашем браке, как не о самом счастливом событии в моей жизни?
— Милорд, ваш ответ — всего лишь изящная фигура речи. Я жду от вас не галантных речей. Мне нужна правда. Если вам нужно подумать — думайте.
— Ни минуты! — вскричал он. — Ответ мой готов, он — не простая вежливость. Я вообще не силен в куртуазии. Я дал вам честный, прямой ответ. Я в восторге…
— Оставьте пока восторги, милорд. Мы к ним не подошли, да и вряд ли подойдем.
— Что это значит?!
— Мы встретились у алтаря семь лет назад, но сейчас это вряд ли имеет значение. По-настоящему, как мужчина и женщина, мы встретились впервые лишь сегодня. Вы знаете меня несколько часов, а это слишком малый срок, чтобы во мне разобраться. Как же, сэр, можете вы называть женой женщину, которую вы так мало знаете?
— Милое дитя, но я видел вас, — произнес он с укоризной. — А увидеть вас — значит полюбить. Разве вам никто не говорил, как вы прекрасны? Неужели вы так скромны, что не желаете понимать намеков, которые посылает вам зеркало?
И тут он увидел, что ее прелестный рот сложился в скорбную гримасу, а взгляд, которым она смотрела на него, стал жестким.
— Вы хотите сказать, милорд, что желаете меня как женщину?
— Почему же нет, если вы…
— Мужчина может увидеть в женщине партнершу, но не обязательно супругу. Мне кажется, здесь есть некая разница. Вы нисколько не смутите меня, если признаете ее.
Как все недалекие люди, лорд Эссекс не отличался терпением. Опять же, как все недалекие люди, если он чего-то сразу не понимал, то не пытался усомниться в своей способности к пониманию, а решал, что это и не нуждается в понимании. Он вскочил.
— Черт побери! Да если и есть какая-то разница, то я о ней ничего не знаю и меня она не волнует.
— Но она должна вас беспокоить.
— Почему? Вы — моя жена. Что еще обсуждать?
— Милорд, вы слишком торопливы. Я еще не ваша жена.
— Как это? — Челюсть у него отвисла, он уставился на нее своими тусклыми глазами.
— Присядьте, милорд.
Он нетерпеливо передернул плечами, но покорился и уселся на место. В конце концов, в первую брачную ночь от мужчины требуется выдержка. Потом все устроится само собой. Он намеревался быть настоящим ее господином, это — краеугольный камень домашнего уклада; ее с самого начала следует приучить к этой мысли. Но сегодня уж пусть в последний раз потешится!
Заметив его раздражение, она улыбнулась:
— Вот вы и начинаете узнавать меня, милорд. Вы начинаете понимать, что со мной не так уж просто, что я могу раздражать вас, могу вас прогневить.
Он расхохотался — уж он-то знает, как с ней справиться. А она продолжала:
— Возможно, позже, когда вы узнаете меня еще лучше, вы придете к выводу, к которому уже пришла я: такой брак, как наш, не может считаться браком, пока в более зрелом возрасте мы по обоюдному согласию не сочтем его таковым.
На его лице появилось обескураженное выражение.
— Значит, я должен чего-то ждать?
— О, недолго, милорд, потому что вопрос может быть разрешен между нами уже сегодня.
— Вопрос? Какой вопрос?
Она задумалась. Она подбирала точные слова.
— Согласны ли вы, что такой брак, как наш, требует подтверждения?
И вновь он пожал плечами и, как бы отметая вопрос, махнул толстой, короткопалой рукой. Она взглянула на его руку и вздрогнула: эта ладонь выдавала все его существо. Да она убьет себя, прежде чем до нее дотронется такая рука!
— Ну, если вы так хотите… — примирительно произнес он. — Но разве здесь, сейчас, мы не можем подтвердить наш брак?
— Такое подтверждение должно быть обоюдным. Я спрашиваю вас, милорд, сейчас, когда вы увидели меня взрослой, согласны ли вы с тем, что было совершено нами в том возрасте, когда мы оба еще не были способны принимать разумные решения?
— Клянусь, я уже ответил вам, но если вы хотите снова слышать мое «да», я снова скажу «да».
— И это все? А обо мне вы подумали? Вы задали мне такой же вопрос, какой задала вам я?
Нетерпение его росло, он побагровел.
— Чума меня побери, если я понимаю, о чем вы тут говорите!
— Что ж, тогда, милорд, я сама задам себе этот вопрос и сама на него отвечу. — Она на мгновение умолкла. Затем, побледнев, дрожа всем телом, но не отводя от него взгляда, она произнесла: — Каким бы ни был ваш ответ, я не могу ответить «да» и подтвердить ныне, когда нахожусь в сознательном возрасте, тот акт, который был мною совершен в возрасте, далеком от истинного понимания жизни.
Он смотрел на нее во все глаза, а затем пробормотал:
— Боже мой, ну и разговоры, мадам! Так-то вы меня встречаете. — Он снова встал. — Подтверждаете вы наш союз или нет, но вы выполните свои обязательства. Помните: вы — моя жена…
— Я уже сказала, сэр, что я не жена вам. То, что было совершено семь лет назад, то ужасное зло, содеянное с парой невинных, несмышленых детей, не может скрыть нас от ока Божьего.
— Пусть так! Пусть так! Но зато надежно прикрывает от людских взоров. Что же касается всего остального, то это меня не волнует.
И он расхохотался над собственным богохульством, приглашая посмеяться и ее. Но лицо ее оставалось спокойным, лишь в глазах появилась тень страха. Она так надеялась на рыцарство, на доброе сердце этого человека! Она полагала, что все будет просто: как только она объяснит ситуацию, этот человек, этот ее муж склонится перед ее желанием. Она и предположить не могла, что граф Эссекс окажется упрямым мужланом.
— Успокойтесь, дитя, успокойтесь, — мягким голосом увещевал он. — Что сделано — того не воротишь, и…
— Нет, можно исправить, можно!
Луч надежды мелькнул в бездне отчаяния — оказывается, он просто не понимает! Он думает, что ничего нельзя переделать! Теперь-то она объяснит ему, что все поправимо, и он согласится — ни один мужчина, если только он не безумец, не может принудить женщину стать его женой против желания!
— Брачные обязательства, которые остаются невыполненными, могут быть аннулированы. Если мы оба обратимся к королю, если мы объясним ему, как с нами поступили, если мы скажем, что мы не желаем жить как муж и жена, его величество пойдет нам навстречу, он не будет упорствовать. Наш король великодушен, он не осудит нас на пожизненное заключение, в котором каждый из нас — и тюремщик, и узник. — И она шагнула к нему, умоляюще протянув руки. — Неужели вы и теперь не понимаете?
Но выражение его лица разрушило последние ее надежды — он стоял, упрямо сдвинув брови, весь — воплощенная строптивость, и взгляд его был почти злобным.
А он-то думал, что эта чудесная женщина принадлежит ему безраздельно! В те несколько часов, что прошли с момента его приезда в Одли-Энд, он считал себя счастливейшим из мужчин, господином жены настолько прелестной, что все непременно станут ему завидовать. И вот пожалуйста! Она требует, чтобы он отказался от нее — не более, не менее. Заглушил желание, которое разгорелось в нем с первого же взгляда. Он и не собирался думать о резонности ее просьбы и уж точно не собирался вдаваться в размышления о чувствах, которые он мог у нее вызывать. Она не имеет права на чувства, противные клятве, сделавшей их единым существом. Она — его жена, и если ей это не нравится, то понравится потом, а если не понравится потом — тем хуже для нее. Потому что он-то не собирается отказываться от своих супружеских прав!
Он был оскорблен, он был зол, он горел чуть ли не жаждой мщения. Его гордость была уязвлена, тщеславие унижено. Однако еще остававшаяся в нем толика разума побуждала его, ради себя самого, хранить спокойствие.
К объятиям такую женщину не принудишь — он не отличался остротой ума, но все же способен был понять эту простую истину любви. Таких женщин завоевывают, а она стоит битвы. Так что он постарался подавить в себе злобу и нетерпение. Он повернулся, вышел из круга света, который образовывали свечи в большом канделябре, и направился в дальний конец комнаты, где на полках поблескивали золочеными переплетами книги. Потом вернулся, стал против нее у камина и, прикрыв глаза рукой, старался успокоиться.
