— Айда, лысые, поехали с нами! — заорал Владимир Павлович из кабины.
Буддистов упрашивать не пришлось, они полезли в задние вагоны поезда, туда, где раньше были места операторов наведения. Они мгновенно устроились на новом месте и первым делом достали какую-то длинную трубу и победно задудели в неё.
Торопиться нам было некуда, и мы заварили чай. Оказалось, что наши оранжевые братья отправились в Ясную Поляну под Тулу, где находится могила Будды. Мы разговорились. Соображения их были смутны, и я, имея не менее смутное представление о религии, настаивал на том, что Будда не перерождается. Эти модифицированные буддисты уверяли, что перерождается, но могила его — в Ясной Поляне, и что умер он недавно.
Уж кому-кому, а мне, книжному мальчику, было хорошо известно, кто похоронен в Ясной Поляне, однако я засомневался. Как же так? Хотя формальная логика была на их стороне, а не на моей. Вдруг это не Лев Толстой, а настоящий Будда пришёл через города и веси, устал и умер на окраине Тулы? Всё ведь перемешалось при конце времён, и отчего новому Будде не лечь в тульскую землю, а этой оранжевой толпе не идти на его могилу для исполнения каких-то непонятных мне ритуалов?
Не видел я в этом ровно ничего нелогичного. Я поехал зачем-то в другой город, искал отца, убивал людей. И что? Нашёл я что-нибудь полезное? Совершенно непонятно.
Самый старый из буддистов как бы в ответ рассказал мне притчу про двух братьев, которые вместе отправились в путешествие.
Братья это всё дело прочли, и младший сказал:
— Давай пойдем вместе. Может быть, мы переплывём эту реку, донесем мутантов-зверят до Убежища и вместе найдем счастье.
А старший ответил:
— Я не пойду в лес за мутантами и тебе не советую. Во-первых, никто не знает, правда ли написана в этой памятке; может быть, все это написано только ради смеху. Может быть, это двадцать лет назад была правда, а теперь не пойми что. А за двадцать лет мутанты выросли в таких монстров, что от нас и костей не останется. Да может быть, мы и не так разобрали текст: вон там уголок надорван. Во-вторых, если даже тут и правда написана, пойдем мы в лес, а там нанесло радиоактивной трухи, да мы и подохнем с нашими респираторами. Придёт ночь, мы не найдём реку и заблудимся. А если и найдём реку, как мы переплывем её? Может, подручных средств там вовсе и нет, а она быстра и широка? В-третьих, если и переплывем реку, разве легкое дело отнять зверят? Да эти дельта-мутировавшие звери всё равно своих детей любят больше жизни! Они нас сожрут, и мы вместо счастья в Убежище пропадем ни за что. В-четвёртых, если нам и удастся унести зверей, то и в гору мы не добежим. Но это ещё не всё, тут ведь главного не написано: что за счастье мы найдем в этом Убежище? Может быть, там такое счастье и удача, что туши свет, сливай воду, и нам его вовсе не нужно!
Младший сказал:
— По-моему, всё не так. Напрасно это писать на стене никто не стал бы. И все написано ясно. Во-первых, ничего страшного не будет, если мы попытаемся. Во-вторых, если мы не пойдем, кто-нибудь другой прочтёт надпись и найдет Убежище, а мест там наверняка мало, и мы останемся ни при чем. В-третьих, как не потрудиться да не поработать, ничего никогда не получится. В-четвёртых, всю жизнь буду мучиться, что я чего-нибудь да побоялся.
Тогда старший ответил:
— И Бог Катастрофы говорит: «Искать большого счастья — малое потерять». А ещё говорят: «Лучше синица в руке, чем журавль в небе».
— А на это говорят: «Волков бояться, в лес не ходить». И еще: «Под лежачий камень вода не течет». Надо идти.
Младший пошел, а старший вернулся.
Как только меньшой брат вошел в лес, он нашёл реку, переплыл её на старой камере от грузовика и тут же на берегу увидал поросят-мутантов. Большая свинья, их мать, спала. Человек ухватил поросят-мутантов и побежал без оглядки на гору. Только что добежал до верху, и выходит ему навстречу народ, фырча, приехала БРДМ, повезли в Убежище, в целый подземный город, и сделали там начальником.
Так прошло пять лет. А вот на шестой год пришли бандиты, много, и куда сильнее их, завоевали Убежище и прогнали всех наружу. Тогда младший брат надел оранжевую простыню, обрил голову и принялся снова странствовать.
Через некоторое время он пришёл к старшему брату, который жил себе всё в том же противорадиационном укрытии — ни худо и ни счастливо. Просто жил себе и жил.
Старший брат и говорит:
— Вот был я прав: я все время жил тихо и хорошо, а ты хоть послонялся по миру, зато много горя видел.
А младший ему отвечает:
— Фигня какая! Совершенно я не расстраиваюсь, что пошел тогда в лес и на гору; хоть мне и плохо теперь, зато есть о чем вспомнить и кого помянуть, а тебе и помянуть-то некого.
После всех этих разговоров буддисты подсунули нам какие-то таблетки с изображением лотоса. Математик тщательно рассмотрел их, понюхал и отказался есть. Нам, впрочем, посоветовал не брезговать, обещая невиданный прилив сил.
Но только Математик ошибся, от таблеток с лотосом мы немедленно впали в прострацию, и когда опомнились, то оказалось, что Математик уже третий день бегает вокруг нас, плюясь и топая ногами. Раздражение его было так велико, что он попытался ссадить буддистов с поезда, но это было всё равно что упрекать свиней в их загоне грязью.
Мы с Владимиром Павловичем с трудом пришли в себя, но ещё пару дней с некоторым трудом вспоминали, кто мы и откуда. Мы чуть было не поехали в обратную сторону, так велико было наше таблеточное просветление. Математик даже пытался нас бить, но это было ещё более бессмыслен но, чем напрягать буддистов.
— Гы, нас двое, а он один, — сказал Владимир Павлович расслабленно. — Пусть он ещё нас застрелит, навсегда тут поселится.
Навсегда поселиться в Петербурге Математику совершенно не улыбалось, и видно было, что он взывает ко всем богам, чтобы буддийская отрава покинула наши организмы.
Мы понемногу вернулись в обыденную реальность и отправились в путь. Прислонившись к стене, я опять заснул.
В этом сне я, как обычно, попал на взлётное поле, только в моём мире сновидений произошли разительные перемены — в нём была нарушена геометрия. Лётное поле то сжималось, то разворачивалось под ногами. Каждый шаг по траве отзывался колыхавшимися рядом волнами. Налево по взлётной полосе можно было попасть в будущее, а направо — лежал путь в прошлое. И если я мог сделать несколько шагов в сторону достаточно быстро, то видел самого себя, оставшегося на прежнем месте.
Внезапно прямо на взлётно-посадочной полосе появился поезд, причём это был даже не поезд целиком, а его половина. Мимо меня ехал поезд в разрезе, как на картинке из учебника физики. Но в учебнике, который я когда-то читал, эта картинка была схематична, а тут был настоящий поезд с колёсами и крышей, с лавками и окнами, с поручнями и занавесками, но только вывернутый наружу всем своим содержимым. В вагоне находился только один человек, и это был мой отец. Он стоял посреди пустого вагона со старинным револьвером в руке и готовился стрелять. Беззвучно дёрнулось оружие у него в руке, из дула поднялся хорошо видный дымок, но вместо пули из револьвера вылетела чёрная стрелка. Другая стрелка, широкая и толстая, похожая на доску, лежала на полу перед отцом, и он время от времени поглядывал на неё вниз, будто на нервную собаку. Я всё хотел спросить отца, зачем он стрелял из револьвера, но сон уже кончался, а я знал, что вернуться в эти быстрые сны у меня не получится никогда. Откуда-то выбежал лохматый старик с высунутым, как у собаки, языком и едва понятно сказал, обращаясь ко мне:
— Благодаря этому мы придумали атомную бомбу, а ты вот сиди и за нами расхлёбывай.
Но поезд уехал, и я снова остался на взлётном поле один, наблюдая, как оно пульсирует, временами выталкивая откуда-то из травы разные числа.
Я ещё долго вспоминал этот сон, который видел после таблеток с лотосом. А пока я лежал на полу, слушая медленный ход поезда. Меня ещё жутко раздражала полоска резины, что свисала с какого-то блока связи, и я решился, наконец, оторвать её. Потом я понял, что это было сделано по наитию. Из куска этой резины и разломанной металлической рамки я соорудил рогатку и попытался попасть гайкой в странную птицу. Поезд ехал медленно, однако подстрелить уродину с первого раза не удалось. Второй опыт был более удачным. Мы остановились и спрыгнули на гравий.
Птица лежала, подломив крылья. Оказалось, правда, что она сильно фонит, и мы с отвращением выкинули добычу под откос. Рогатку я хотел выбросить, но Владимир Павлович отсоветовал это делать, сказав, что она может пригодиться. Я сунул её в карман и тут же об этом забыл.
IX
Одинокая жизнь одноглазого
Только теперь я выпустил из легких воздух и сделал глубокий вдох. Эта машина не имела никакого отношения к людям; в ней не было человеческих существ. Когда она выскочила из-за поворота и перед моими глазами на секунду возник её силуэт, за этот краткий миг я успел заметить, что единственная зажженная фара находилась не справа или слева от радиатора, а в самом центре ветрового стекла.
