Судья помолчал, положив руки на спинку скамьи.
– Мистер Мак Фэдден, я действительно сожалею о вашей потере. Ранее вы утверждали, что мистер Шпиц не заслуживает пощады. Как судья, я обязан быть справедливым и честным. По своему опыту знаю, что правосудие часто милостиво к провинившимся. Однако могу вас уверить, что никогда бы не пожертвовал справедливостью в угоду милосердию. Только не в этом храме Фемиды. В данном случае, как я считаю, восторжествовала справедливость.
Вспоминая тот день, я не могу не согласиться с тем, что сказал судья. Он действительно взвесил все факторы, прежде чем принял решение. В конце концов, думаю, единственным, о чем он не подумал, было то, как это решение скажется на Гранте, а после и на мне.
Глава 24
– Посуда в раковине уже три дня, Мэдди! Ну-ка иди сюда и сделай хоть что-нибудь полезное!
В субботу вечером у Гранта снова случился нервный срыв. Приговор Шпицу выбил его из колеи, как тогда, сразу после смерти мамы, только теперь пил он гораздо больше. Конечно, в будние дни он воздерживался от выпивки, но зато давал себе волю в выходные.
– Можно я сначала дочитаю главу? – спросила я.
Грант подошел ко мне, вырвал из моих рук учебник и отбросил в сторону.
– «Можно я сначала дочитаю главу»? – передразнил он плаксивым голосом, совершенно не похожим на мой. – Ты прямо как мои спиногрызы: дай вам палец, так вы всю руку откусите. «Можно я сдам домашнее задание в следующий раз, мистер Мак Фэдден? Можно я посчитаю на калькуляторе? Мистер Мак Фэдден, можно перенести тест на несколько дней?» Нет, нельзя!
– Прости, – буркнула я.
– А, теперь ты извиняешься? – Грант отхлебнул из бутылки, которую принес собой. – Извиниться и быть ленивой задницей – прекрасное сочетание, ничего не скажешь. Ты хоть знаешь, сколько мне приходится работать, чтобы прокормить вас с сестрой, Мэдди? Да я в лепешку расшибаюсь, чтобы у тебя и Элизы все было. А что получаю за свои труды? Ничего. Никакого уважения. Моя двенадцатилетняя дочь даже не может оторвать свой толстый зад от стула и пойти вымыть посуду!
Я поняла, что, если начну спорить, все станет только хуже, поэтому пошла мыть посуду, и, к счастью, Грант успокоился. Когда я уже почти закончила, Элиза проснулась, расплакалась и выбежала из своей комнаты. Грант с минуту или две пытался загнать ее обратно, но она никак не желала замолчать.
Я поставила в сушилку последние пару тарелок и пошла успокаивать сестру.
– Просто заткнись наконец! – кричал Грант, когда я взяла ее на руки. – Я так больше не могу!
– Не ори на нее! – вскипела я. – Она же испугалась!
И получила по губе второй раз.
– Не смей повышать на меня голос! – рявкнул отчим.
Я зажала рот рукой, чтобы подавить боль.
– Имей уважение, – добавил он уже тише.
Все это случилось на летних каникулах, так что мою распухшую губу никто не видел. Как не видели и синяк под глазом, который появился еще через месяц.
Я не знаю, почему свою злость Грант вымещал на мне, но все было именно так. Причем позволял он себе это только в пьяном состоянии. А потом, конечно, многократно извинялся, обещал, что это больше не повторится, обнимал меня, говорил, что исправится, сетовал, как ему надоело разрываться между работой, стиркой, готовкой, уборкой, оплачивать счета и воспитывать нас с сестрой.
Как-то в сентябре Грант посадил меня рядом с собой и объяснил, что не справляется со всем сам.
– Я знаю, ты не хочешь это слышать, – сказал он. – Но я действительно хочу, чтобы ты взяла на себя роль главы семьи. Чтобы ты мне помогала. Тебе уже почти тринадцать, а это значит, ты уже можешь взять на себя гораздо больше дел, которыми раньше занималась твоя мама. Думаю, если ты освободишь меня от части домашних хлопот, я не буду так нервничать и для всех нас будет гораздо лучше. Могу ли я рассчитывать на тебя?
Конечно, я согласилась. А что еще я могла ответить: «Да ладно, Грант, ты же можешь просто меня ударить?»
Оказалось, что под «больше мне помогала» Грант подразумевал «выполняла по дому почти все». Готовила, стирала, убирала, купала Элизу. По-моему, он просто забыл, что, помимо нашей семьи, у меня была еще и учеба, но меня это устраивало, потому что о последней я перестала думать уже давно. Нет, конечно, на уроках я слушала, но практически никогда не делала домашние задания и не учила материал. Зато по дому выполняла все, что можно, – лишь бы Грант был доволен.
К сожалению, свое обещание мой отчим не выполнил. Конечно, теперь у него было меньше поводов волноваться, потому что из всего домашнего хозяйства на нем оставалась лишь обязанность ходить за продуктами, но пьяные выходки не прекратились. Дважды в течение первого семестра мне приходилось надевать блузки с длинными рукавами, чтобы прикрыть синяки, хотя жара стояла страшная, а во втором семестре я даже вынуждена была пропустить целую неделю, потому что с таким жутким синяком под глазом, который ничем невозможно было замазать, из дома я выйти попросту не могла. Грант позвонил в школу и обставил все так, будто у меня воспаление легких.
Помню, как сидела дома, глядя на себя в зеркало, и проводила пальцами по почти черному кругу. К тому времени я уже была достаточно взрослой, чтобы понять: у Гранта серьезные проблемы, и дальше все будет только хуже. Тем не менее мне было его очень жаль. Я знала: он пытается справиться с собой. Когда он не пил, он был таким же добрым, как и все другие отцы. То есть он любил нас, я знала, и любил сильно, но все это только усложняло ситуацию, когда последствия его гнева я испытывала на себе.
Я смотрела на свой распухший глаз и взвешивала все варианты. Наверное, мне нужно поговорить с кем-то в школе – с психологом или с кем-нибудь из учителей. Но разве кто-то из них поверил бы? Все в школе знали Гранта; они работали с ним в течение многих лет. Разве они поверили бы мне? Конечно, можно было показать им синяки, но Грант ведь мог сказать, что я вру, а на самом деле упала с велосипеда. А если бы они сочли мои рассказы о побоях всего лишь реакцией на потерю матери? Что тогда? Тогда Грант бы взбесился. И возможно, и вовсе избил бы меня до потери сознания. Я решила, что риск слишком велик.
Второй вариант – сбежать. Я слышала о нескольких подобных случаях. Честно говоря, даже сама мысль об этом меня ужаснула. Когда я с Грантом, я хотя бы знаю, чего ожидать. А на улице – кто знает, на каких отморозков можно нарваться? Разве так было бы безопаснее? И кончится, скорее всего, тем, что меня найдет полиция, и это точно выведет Гранта из себя. Но главной причиной, по которой мой побег был невозможен, оставалась моя трехлетняя сестра. Если я сбегу, кто о ней позаботится? Кто ее защитит?
Мой мозг тринадцатилетнего подростка подсказал мне лишь один выход: перетерпеть. Подлизываться к Гранту, не спорить с ним, опускать голову, не попадаться ему на глаза и приложить все усилия, чтобы ему было хорошо. Я подумала, что смогу уйти, когда мне исполнится восемнадцать, – сообщить властям о побоях отчима и потребовать опекунства над Элизой.
План не был идеален, но, рассматривая свой распухший глаз в зеркале, я поняла, что лучше не придумаю.
Согласно школьной программе, к началу мая на уроках литературы преподавательница стала давать нам творческие задания. Она хотела, чтобы мы написали стихотворение, вложив в него всю свою душу. Мы могли писать на любую тему, лишь бы она была нам близка: влюбленность, лучший друг, страхи, потеря близких… Работы подписывать было не обязательно, так что я, честно говоря, подумала, что мы просто потренируемся в умении сочинять стихи, а сдавать ничего будет не надо. Но незадолго до звонка мисс Тайер попросила передать листки со стихотворениями на первую парту. Прежде чем я сообразила, что она сказала, Марк Ригбиспер схватил мое стихотворение и сунул соседу спереди.
Я была готова его убить.
На следующий день в самом начале урока Тайер стала раздавать работы.
– Я не читала ни одно из стихотворений, – сказала она. – И никто из нас не имеет ни малейшего представления, кто какое написал. Если вам вдруг достанется ваше собственное, скажите мне, и мы поменяем листки.
– Зачем мы это делаем? – спросил кто-то с передней парты.
Я сидела в конце класса, думая, кому же достанется мой стих. Потом попыталась подглядеть в кипу листков в руках Тайер, но это было совершенно бесполезно.
– А действительно, зачем… – задумчиво произнесла учительница. – Объясню. Я хотела бы, чтобы вы увидели, как много работа со словом, и особенно в стихах, говорит об авторе. Хорошее стихотворение может многое рассказать о том, кто его написал: о его мечтах, надеждах, внутренней борьбе и разочарованиях. Итак, как только вы получите стихотворение, я хочу, чтобы сначала вы его несколько раз прочитали. Про себя, чтобы все могли сосредоточиться. А потом прочитайте стихотворение еще раз, но теперь уже так, как если бы вы были его автором. Попытайтесь представить себя на его месте, словно смотрите на текст его глазами. Как только вы это сделаете и подумаете, что стихотворение может означать для человека, который написал его, вот увидите, вы очень многое узнаете. Затем попробуйте угадать, кто автор.