шуршал.
— Давай просто не будем здесь задерживаться, — мне едва хватает духу, чтобы не пугать приятеля своими находками, решаю смягчить ситуацию. — Обед уже прошел. Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь, ведь нам предстоит во всех отношениях жаркий подъем. Раньше выйдем, больше успеем. Давай, собирайся…
— Не юли. У тебя беспокойство на морде нарисовано, уж извиняй. Даже гадать не буду. Засаду искал, и сейчас стремаешься. Зря ты так. Сам наших знакомых супругов за волнение журил.
— На самом деле доверяю миру, и с избытком. Только за последнее время это до добра не доводило. Перестраховываюсь. В любом случае это не повод рассиживаться.
— Пять минут погоду не делают. А от каждой тени под кустом шарахаться не дело, — Ваня принимает позу древнего мыслителя, неожиданно взяв на себя мою роль искателя здравого смысла, да еще улыбается с довольным видом. — Раз подъем жаркий, тем более отдохнуть надо.
Решаю воспользоваться своим собственным советом, не тратить зря силы на пустую болтовню. Оправляю одежду, одеваю рюкзак и седлаю поваленное бревно на выходе со стоянки, всем своим видом показывая ожидание. Ваня соглашается на игру и испытывает меня на прочность, продолжая нежиться под солнцем. Бездеятельное промедление всегда действовало на меня угнетающе, даже в очередях стараюсь не стоять, равнодушно ухожу до следующего раза. Но здесь не уйдешь. Концентрация ни на одном из двух ритмов дыхания не помогает, как и наблюдение за лесной жизнью, которая наполнена звуками, и мне не удается различить в них что-либо опасное, словно противник затаился или ушел давно. Приходится терпеть так долго, что местные белки и бурундуки начинают считать меня частью пейзажа, и беззаботно суетятся рядом. Но мне не до них. Все-таки волнуюсь за расслабившегося Ваню, поэтому всматриваюсь в лесную глушь, готовый в любой миг сорваться с места, да еще с двумя рюкзаками, ибо не хочу приятеля в беде оставлять.
— Ну как, на тебя еще никто не покусился, — спрашивает Ваня, спустя пару вечностей. — Сейчас покажу тебе главного шпиона и разбойника, — с этими словами он запускает камень в гущу деревьев справа от нас.
На тропу выскакивает молодой олень, с шумом проламывая кустарник ольхи. Он взволнованно глядит на возбудителя спокойствия пару мгновений, и скрывается среди дубов. Мое лицо кривится в понимающей улыбке. Появление зверя не стало неожиданностью, ведь в парке людей они не боятся, зато собственная мнительность оказывается досадным сюрпризом. Утешаю себя мыслью, что лучше быть посмешищем, чем жертвой или пленником.
— Понятно теперь, кто ветки ломал, точнее грыз, — говорю Ваньку, ждущему моего оправдания.
— Да ладно тебе. Деру без меня не дал, уже молодец. А зверя этого еще полчаса назад приметил… Ничего, меня в день побега еще не так накрывало. Такая гадость мерещилась порой, страшно сказать. Хоть по воздуху улетай, или головой в землю зарывайся, лишь бы не думать, не слышать и не знать.
Меня отпускает, но чувство стыда все равно сохраняется. Понимаю, что лучше промолчать, чем оправдываться, поднимаюсь и маню Ваню за собой. Наверно он действительно перенял часть моего прежнего состояния, когда путешествие кажется игрой, где нет места реальной опасности, события проходят фоном, и остается только желание хладнокровно дойти до финала. Спустя сотню метров самоанализ прерывается, потому что ноги начинают чуять крутизну подъема. Гляжу вперед, и посмеиваюсь над впечатляющим перевалом через бугристую гору, с частыми скалистыми отрогами. Сетовать на дорогу не в моем стиле, поэтому самовыражаюсь, как могу.
— Крепись Ванёк, теперь будем твои ноги испытывать и мое чутье верной дороги. Гляди, какая прелесть, — говорю приятелю, пока хватает дыхания, и указал на затяжной подъем все того же красного оттенка. — Пролетел бы по воздуху, ибо не вижу большого смысла в тяжком труде, но с чудесами у нас не густо, и последние из них в контейнерах унесли, и пёс с ними.
— У меня уже не те ноги, как пять дней назад, накачался что ли. А причём тут чутье?
— Надеюсь, что впереди нет перекрестков и развилок, с непростым выбором. Просто это мое персональное наказание в горах. Бывает, сверну не туда и наматываю круги по склонам, бегаю вверх-вниз, как заполошный. Обидно, знаешь ли, зря на месте топтаться, глядя как день проходит. А здесь рельеф сильно изрезанный, настоящий лабиринт впереди.
Приятель привычным жестом чешет бритую голову с отросшим ежиком волос, затем говорит:
— Мне давно понятно, ты опытнее меня, поэтому доверюсь. Сколько не менжуйся, а идти надо. Даже у меня по сторонам света уже получается ориентироваться. Выберемся общими усилиями. Мы такое пережили, чего теперь жаловаться. Никто не гонится, монеты не клянчит.
— Хочется верить. Однако, мы пока потеряли больше, чем получили, у тебя груз, у меня карта… Просто некоторые говорят: «Мы получаем то, что выбираем». Так вот судя по бедам, нам выпавшим, либо выбираем неосознанно, либо в голове изъян, а может вовсе кто-то другой всем руководит, — мне хочется окольным путем спросить про следящую систему, о которой он упомянул, рассказывая про наваждения во время побега.
— Кто другой? Леший что ли, — мой приятель заливисто хохочет. — Не дрейфь. Пользы от тех потерь с гулькин нос. Холодос на замках, и без карты обойтись можно. Откуда мне знать, что туда спрятали, может алмазы или оружие. Все равно ножками топать надо.
Мы поднимаемся на несколько сотен метров, по неприлично крутой дороге. Мне приходит идея зайти к интересной теме с другой стороны. И любопытство удовлетворю, и от дороги отвлекусь:
— Да Ванёк, нам бы сейчас твой груз пригодился, как-то самое чудо, с которым не густо. Думаю, в тех контейнерах вещицы с темой перемещения связаны, уже фантазировал на эту тему, причём вслух и при свидетелях. Может штаны с псевдо-мышцами или еще какая штука, не для простых людей. Жаль, что упустили, сейчас бы рванули, только пятки сверкали.
Ваня с подозрением глядит на меня, тяжело сопя и утирая вымокшее лицо, говорит:
— Может и штаны, да хоть телепорт портативный. Все равно под замком. А будь груз со мной, работу бы до конца выполнил, доставив по адресу своими силами. Пойми меня правильно, — он вырывается вперед, давая понять, что устал от пустой беседы.
— У тебя даже шальной мысли ни разу не возникало? И внутренний голос себя прилично вел?
— Возникало, еще как. Первый день такие мысли в голове бурлили. Думал, у меня раздвоение личности приключилось. Пришлось сыграть психа, пока никто не подглядывал, — Ваня притормаживает, чтобы отдышаться. — Сел напротив холодоса, и надавал себе по рукам, сказал, что пальцами и щепками его не открыть, и лучше умереть, чем не донести, —
