КАРДИНАЛУ ШАРЛЮ ЛОТАРИНГСКОМУ
Во мне, о монсеньор, уж нет былого пыла.Я не пою любви, скудеет кровь моя,Душою не влекусь к утехам бытия,И старость близится, бесплодна и уныла.
Я к Фебу охладел, Венера мне постыла,И страсти эллинской — таить не стану я —Иссякла радостно кипевшая струя, —Так пеной шумною вина уходит сила.
Я точно старый конь: предчувствуя конец,Он силится стяжать хозяину венец,На бодрый зов трубы стремится в гущу боя,
Мгновенья первые летят во весь опор,А там слабеет вдруг, догнать не может строяИ всаднику дарит не лавры, но позор.
ПОДРАЖАНИЕ МАРЦИАЛУ
Природа! Ты в меня вложила зряшный труд:На что мне здравый ум и тело без изъяна?Зачем я не дикарь, не полуобезьяна,Не олух, не фигляр, не юркий лилипут?
Родись я карликом, будь я дворцовый шут,Я в день полсотни су имел бы постоянно,И милость короля, и ласки знати чванной,И лакомый кусок, и роскошь, и уют.
Отец! На что мне знать латынь? Тебе бы надо,Заранее свое обезобразив чадо,Сдать в школу дураков, чтоб вырастить глупца.
О песни! о тщета! несчастные Камены!Прочь арфу, прочь свирель — да смолкнет лад священный,Коль ныне жалкий шут счастливее певца!
ЭЛЕГИЯ
Жаку Гревену
Гревен, в любом из дел мы до вершин дойдем:Достигнет человек ученьем и трудомВеликой тонкости в искусстве адвокатаИль в славном ремесле потомков Гиппократа.И ритор пламенный, и важный философ,И мудрый геометр — средь медленных трудовВосходят к высшему по скале постепенной.— Но Муза на земле не будет совершенной,И не была, Гревен. Пристало ль БожествуВоочью смертному являться существу? —Не вынесет оно, убогое, простое,Восторг возвышенный, неистовство святое.
Поэзия сродни таинственным огням,Что вдруг проносятся по зимним небесам —Над лугом, над ключом, в полях или над чащей,Над рощею святой и над деревней спящей —Горят и движутся, летят они, в ночиРаскинув пламени свободные лучи:Сбирается народ и, трепеща в смущенье,Читает в сих огнях святое возвещенье.Но свет их, наконец, слабеет и дрожит,И вот уже наш взор его не уследит:Нет места, на каком навек он утвердится,А там, где он угас, уж он не возгорится.Он странник, он спешит, незрим, неуследим,И ни одна земля не овладеет им.Уйдя из наших глаз, найдет его сиянье(Как мы надеемся) другое обитанье.
Итак, ни Римлянин, ни Грек, ни Иудей,Вкусив Поэзии, не завладели ейВполне и всей. Она сияет благосклонноС небес Германии, Тосканы, АльбионаИ нашей Франции. Одно любезно ей:В неведомых краях искать себе друзей,Лучами дивными округу одаряя,Но в темной высоте мгновенно догорая.Так ни гордись никто, что-де ее постиг:Повсюду странница, у каждого на миг,Ни рода, ни богатств не видит и не взыщет,Благоволит тому, кого сама отыщет.
Что до меня, Гревен, — коль не безвестен я,Недешево далась мне эта честь моя:Не знаю, как иной, кого молва лобзает, —Но вот что знаю я: меня мой дар терзает.И если я, живой, той славой одарен,Какая мертвецу украсит вечный сон, —Испив пермесских струй, как бы во искупленьеЯ одурманен сном, мечтательством и ленью,Неловок, неумел — печальнее всего:Я не уйду, Гревен, от нрава моего.Нескромен, говорлив, несдержан, неумерен,Беспечен; ни в скорбях, ни в счастье не уверен;Как дикий сумасброд, учтивость оскорблю…Но Господа я чту и верен Королю.Мне сердце мягкое даровано судьбою:Ни для кого вовек не замышлял я злое.Таков мой нрав, Гревен. Быть может, таковоИ всякого из нас, поэтов, естество.О, если бы взамен, святая Каллиопа,Ты выбрала меня из жреческого скопаИ новым чудом стал моих созвучий звон! —В страданиях моих я был бы ублажен.Но, чувствуя себя полупоэтом, — право,Боюсь: не для меня твоя святая слава.
Два разных ремесла, подобные на вид,Взрастают на горах прекрасных Пиерид.И первое — для тех, кто числит, составляет,Кто стопы мерные размеренно слагает.Стихослагатели — так назовем мы их:На место божества они возводят стих.Их разум ледяной, чураясь вдохновенья,Рождает бедное, бездушное творенье —Несчастный выкидыш! Итак, закончен труд? —И в новые стихи корицу завернут.
Быть может, их молва не вовсе сторонится,Но безымянный рой в чужой тени теснится.Их не хотят читать: ведь этот мертвый сонСтрекалом огненным не тронул Аполлон.Так вечный ученик, не выведав секретаВолшебного стиха и верного портрета,Чернила изведет и краски истощит,А намалюет то, что нас не обольстит.
Но есть другие — те, чей разум вдохновенныйОхвачен пламенем Поэзии священной,Кто не по имени, но истинно Поэт,Кто чистым Божеством исполнен и согрет.Немного их, Гревен, досель явилось миру —Четыре или пять. Они Эллады лируВенчали с тайною, накинули покровУзорных вымыслов на истину стихов —Чтоб чернь жестокая, подруга заблуждений,Не разгадала их заветных вдохновений,Святого таинства: толпе оно темноИ ненавистно ей, когда обнажено.
Вот те, кто первыми начала БогознаньяИ Астрологии, прозревшей мирозданье,Тончайшим вымыслом и сказкой облеклиИ от невежественных глаз уберегли.Бог горячил их дух. Он гнал, не отпуская,Каленым острием их сердце подстрекая.Стопою на земле и духом в небесах,Бессмысленной толпе внушая смех и страх,По дебрям и лугам они одни блуждали,Но ласки Нимф и Фей их тайно награждали.
Меж этих двух искусств мы третье углядим,Что ближе к лучшему — и сочтено благим.Его внушает Бог для славы человекаВ глазах у простецов и суетного века.Немало на земле высоких, звучных лир,Чье красноречие весьма возносит мир.Гекзаметром они украсили преданья,Героев и Царей победы и деянья, —Беллоне сумрачной достойно послуживИ новым мужеством бойцов вооружив.Они людскую жизнь из недр ее привычныхНа сцену вывели в двух обликах различных,Изображая нам то скорбный рок Царей,То пестрые дела посредственных людей.О горестях Владык Трагедия расскажет,Обыденную вещь Комедия покажет.
Предмет Комедии — повсюду и во всем,Но для Трагедии мы мало что возьмем:Афины, и Трезен, и Фивы, и Микены —Вот славные места для благородной сцены.Ты множишь этот ряд, избрав мятежный Рим —Боюсь, о Франция, мы следуем за ним.
Здесь первым был Жодель: он приступил — и смелоНа наш французский лад Трагедия запела.Он тон переменил — и перед КоролемКомедия звучит на языке родном.Так ярок слог его, разнообразны лица —Менандр или Софокл нашли б чему учиться.И следом ты, Гревен, мой друг Гревен, ты смог,Едва переступив ребячества порог,Свой двадцать третий год еще не начинаяИ юношеский пух со щек не удаляя, —Ты нас опередил! К трудам и сединамНе так пристрастен Феб, как это мнилось нам.
Когда свою стрелу Амур в тебя направил,Стрелу чудесных глаз, — ты нам ее прославил:В стихах бесчисленных, прекрасных, без концаТы убеждал, что страсть не ведает конца.Но вот уж новое влечет тебя призванье:Природу трав познать и тайны врачеванья.Усердье пылкое, огонь ума двойнойДва дела Фебовых открыли пред тобой.Единственный у нас, ты преуспел и в этом:В тебе ученый Врач соединен с Поэтом.
ЭПИТАФИЯ РЕМИ БЕЛЛО
