Мало кто сомневался в исходе. К середине апреля, когда Пансе оставалось пройти по Эмилиевой дороге последние мили, Цицерон написал все еще находившемуся в Македонии Бруту и посоветовал провести карательную экспедицию в Азию — если Долабелла еще там. Сначала Кассия, потом Лепида, а теперь Брута отговаривали от участия в локальной войне, начатой по настоянию Цицерона сенатом против законно назначенного проконсула. Быть может, в течение двух месяцев, когда Цицерон отправлял эти письма — с середины февраля до середины апреля, — он просто размышлял вслух и не имел никаких скрытых мотивов? Каждое из них было написано в ответ на определенные изменения в политической ситуации, но все вместе они заключают одну главную мысль, пусть даже выраженную осторожно и неявно: «Держись подальше!»
Весьма вероятно — если не сказать больше, — что Цицерон намеренно старался удержать их подальше от событий как возможных соперников, которые после победы потребуют свою долю вожделенной славы. Это вполне согласуется с тягой, питаемой им к общественному признанию. Однако на кону стояло куда больше, чем слава. Все три его корреспондента были профессиональными политиками и отлично понимали, с каким препятствием столкнулся Антоний, когда попытался избежать крайностей и не допустить войны. Вмешательство Октавиана вынудило его избрать по отношению к убийцам более жесткую позицию, чем он намеревался. А союз Октавиана и Цицерона, хотя и преследовал благие цели, практически означал заговор против законно избранного консула, а значит, предательство по отношению к республике.
Голова Цицерона стала слишком возвышаться; следовало позаботиться, чтобы она не слетела с плеч. Сильно рискуя, сенатор не сомневался, что заслуживает соответствующего вознаграждения. А стоит только Лепиду использовать свои легионы для сохранения мира или Бруту и Кассию вернуться с превосходящими силами в Италию — исход достигшего высшей точки мутинского конфликта уже не будет зависеть от Цицерона.
Некогда Цицерона отправили в унизительное изгнание за то, что он без суда казнил своих политических врагов, хотя и был тогда консулом. Не будучи теперь должностным лицом, Цицерон от всей души желал гибели троим таковым: Антонию и его братьям Луцию и Гаю — а заодно всем, кто поддерживал их силой оружия.
Если зятья Сервилии объединятся и ради избежания гражданской войны пойдут Антонию навстречу, как поступил некогда сам Антоний, то последний, смертельный враг Цицерона, останется в живых, и сенатору придется вечно опасаться за собственную жизнь. А вот если Брут, Лепид и Кассий будут держаться в стороне, то после окончательной победы Цицерон, пользуясь влиянием в сенате, погубит новых политических соперников без всякого суда. Он даже мог бы надеяться, что волна всеобщей безграничной благодарности вознесет его, двукратного «спасителя отечества», на вершину политической карьеры, даровав ему второе консульство.
Сенат, во многом разделявший убежденность Цицерона, послал указания наместникам и полководцам восточной части страны до дальнейшего распоряжения подчиняться приказам Брута (а затем и Кассия).
Сенаторы рассудили, что если Октавиан и консулы почему-либо не смогут одолеть Антония, Брут и Кассий приведут хотя бы часть своего стотысячного — по самым скромным оценкам — войска для нанесения решающего coup de grace. Брут и в самом деле писал Кассию, предлагая вместе вернуться в Италию, но Кассий в ответ пригласил его на восток. «Тощий и бледный» убийца уже начал выжимать с помощью контрибуций деньги у городов и островов и убедил Брута, никогда не бывшего настоящим полководцем, предоставить сенат самому себе.
Напрасно Цицерон месяц или два спустя стал забрасывать их все более отчаянными и жалобными призывами о помощи. Кассий и Брут словно оглохли. Разве не сам он дал им знать в письменной форме, что их вмешательство не так уж и нужно? Полководцы хорошо знали, каково соотношение втянутых в борьбу сил. Не глупо ли будет с их стороны, только потому, что Цицерон струхнул, вторгнуться с востока в страну и поставить ее с ног на голову? В любом случае они не могли допустить, чтобы у них в тылу околачивался Долабелла. К тому же следовало позаботиться и о своих семьях: там, на востоке, оставалось еще много сокровищ.
А Рим — подождет.
IX
Рим меняет хозяина
Если верить первому биографу Октавиана Светонию, первый военный опыт молодого полководца оказался неудачным. Он участвовал в двух сражениях, с недельным перерывом. Первое произошло 14 апреля у селения Торжище Галлов на Эмилиевой дороге: колонна Пансы попала в устроенную Антонием засаду, и Гирций поспешил ему на помощь. Второе — когда Октавиан и Гирций начали наступление на Антония под Мутиной. Светоний приводит слова Антония о том, как Октавиан бежал и появился только на следующий день, без коня и без плаща. Однако автор справедливо прославленной книги «Жизнь двенадцати цезарей» добавляет: «Всем известно, что во втором столкновении он был не только полководцем, но и солдатом, и в гуще битвы, когда серьезно ранили знаменосца, он сам некоторое время носил орла».
Проблема современных историков в том, что существует несколько разных описаний этих двух сражений, и невозможно скомпилировать связное повествование, ничего не домысливая, особенно относительно роли и поведения Октавиана. Вправду ли он убежал? Или, как склонны полагать многие историки, стал жертвой злобной клеветы?
Нельзя полагаться на бездоказательные слова Антония; и неосмотрительно принимать за чистую монету заявление, сделанное в сенате Цицероном вскоре после битвы — что юноша в первый же день отважно и умело защищал главный лагерь, имея в распоряжении лишь несколько когорт. В интересах Антония было выставить Октавиана трусом; в интересах Цицерона было провозгласить его героем. Вероятно, ближе прочих находится к голой правде историк Кассий Дион, живший два с половиной века спустя после описываемых событий и опиравшийся на утерянные ныне источники. Он пишет, что войска объявили Октавиана императором, хотя в первый день тот вообще не участвовал в сражении.
К счастью, в огромной сокровищнице, архиве переписки Цицерона, сохранился рассказ очевидца, написанный неким старшим офицером на следующий день после первого сражения. Причин сомневаться в подлинности нет; недостаток документа в том, что автор, Сервий Сульпиций Гальба, один из убийц Цезаря, не упоминает ничего о роли Октавиана. По приказу Гирция Гальба проскакал сотню миль, чтобы встретить Пансу с его колонной, сообщить ему о положении дел под Мутиной и проводить к месту соединения войск. Вечером 13 апреля, когда войско Пансы проходило через опасное ущелье в Апеннинах, на последнем этапе пути их встречали легион Марса и две преторианские когорты (одной из них и командовал Октавиан) — по всей видимости, чтобы не дать Антонию перехватить и уничтожить четыре легиона неопытных новобранцев.
Легион Марса, в котором Антоний провел частичную децимацию, рвался отомстить солдатам Антония, которых считал предателями за то, что те остались верны своему полководцу. В результате, когда рассвело и впереди по обеим сторонам узкой дороги заблестели в тростниках доспехи и копья, легион Марса, не дожидаясь команды, бросился на врага, хотя то была явная ловушка. Панса, не в силах их остановить, приказал двум другим легионам догнать их и поддержать. Однако конница Антония подоспела раньше и окружила легионеров Марса.
Гальба, бывший командир легиона Марса, поскакал вперед, к ним навстречу, но вместе со многими другими вынужден был отступить к временному лагерю, который предположительно охраняли новобранцы из резерва. Солдаты Антония пытались лагерь взять, но не смогли, хотя и потеряли много человек. Речь идет не о том лагере, который, по словам Цицерона, защищал Октавиан; тот находился в нескольких милях и совсем в другом направлении. Именно оттуда шел Гирций с двумя опытными легионами. Эти свежие войска обрушились на людей Антония, преждевременно праздновавших победу, и многих убили; остальные дрогнули, отступили и спрятались среди болот. Некоторым удалось бежать, держась за лошадиные хвосты. Если Октавиану и вправду пришлось защищать главный лагерь, то лишь от небольшого отряда, который Антоний мог послать в качестве отвлекающего маневра, когда готовил засаду.
В сражении при Торжище Галлов обе стороны понесли большие потери. Если бы так пошло и дальше, то есть велись бы бои на выживание, Антонию первому не хватило бы солдат. И потому он стянул все силы к осадному кольцу вокруг Мутины, зная, что людям Децима скоро предстоит выбирать: сдаться или погибнуть от голода. В стане его врагов Гирций уже объявил о победе, поскольку противник оставил поле боя; однако Пансу привезли в Бононию раненного копьем, и рана оказалась смертельной. Октавиан теперь был вторым после главнокомандующего.
