редким человеком, развивавшим методику собственного движения через текст. Точнее, коль скоро передача опыта в этой сфере оказывается практически невозможной, а обоснование прогресса – затруднительным, уместнее будет сказать, что он владел множеством способов чтения.
По описанным выше причинам нет большого смысла пытаться излагать, в чем именно они состояли, хотя для заядлых книголюбов вряд ли это совсем уж неясно. Для остальных же поясним лишь, что речь идет вовсе не только и не столько об ускорении процесса путем захвата зрением блока текста целиком, исключения горизонтального вращения глазного яблока и тому подобных методах скорочтения, связанных со снижением усвоения текста. Хотя и «быстрое чтение» Виктора занимало весьма и весьма.
Все дело в том, что естественные темпы «проглатывания» книг его решительно переставали устраивать. Ему требовалось все больше и больше историй, поскольку с годами он здорово поднаторел в жонглировании ими. А ведь на самом деле скорость чтения теснейшим образом связана со скоростью мышления и восприятия как такового. В своем сознании мы разговариваем сами с собой, строим мысли и делаем выводы примерно в том же темпе, в каком скользим по чужим идеям, напечатанным на листе бумаги.
Казалось бы, это значит, что скорость совершенствующегося мышления Виктора все время будет находиться в гармонии с темпом его чтения, но на поверку выходило не совсем так – мышление требовало большего.
Получив представление о тысячах приключенческих и исторических романов, а также сказках, эпосах и многом другом, он начал видеть явные закономерности в построении историй. Его «голод» был полностью удовлетворен в смысле сюжетов. На первый план выдвигались уже не столько события сами по себе, сколько стили и идеи, стоящие за произведением как целым. Именно для того, чтобы как можно быстрее добраться до этих категорий, минуя поверхностную, как ему теперь казалось, канву повествования, Виктор был вынужден «насильно» ускорять свое чтение.
Поначалу ему, книжному гурману, приходилось нелегко. Замечая, что в ходе «быстрого чтения» он второпях пропустил слово или часть предложения, читатель начинал волноваться – не ускользнет ли от него, как следствие, смысл всего романа? Это была «паранойя книжника»: а что, если произведение опирается в аккурат на пропущенное слово? Несколько раз, дочитав до конца, он начинал перечитывать текст медленнее, поскольку беспокойство об «утраченном главном» не давало ему перейти к следующей книге. Впрочем, после десятков прецедентов он понял, что беспокоился напрасно.
С непривычки его шокировало и то, как мало остается в памяти. Имена персонажей, которые он запомнил в детстве, надежно запечатлелись в сознании. Казалось, что они стали частью его естества, что Виктор продолжает быть собой только до тех пор, пока помнит их, а значит, согласно Эпикуру не забудет их никогда. Пробежав же по книге галопом, к концу чтения он еще мог сказать, как звали отдельных действующих лиц, однако по прошествии нескольких месяцев это было уже невозможно.
В то же самое время читать медленнее он теперь никак не мог. Причин несколько, и первая – не самая важная – заключалась в том, что традиционное чтение романа стало неизменно сопряжено с разочарованием. Здесь таится еще одно загадочное свойство книг как таковых – они всякий раз умудряются не соответствовать ожиданиям. Стоит только человеку, имевшему некое предварительное мнение, подготовленному слухами, рецензиями или суждениями литературоведов и высказываниями друзей, прочитать текст, как его прогнозы непременно будут обмануты, словно речь не о литературе, а о погоде. Подчеркивая важность проблемы, следует добавить, что людей, берущих в руки книгу и начисто лишенных ожиданий, в общем-то, не бывает. Иными словами, это касается всех и каждого.
По сути, читатели делятся на разочарованных – тех, кто рассчитывал на большее, – и восхищенных – тех, кто ожидал меньшего. Всегда есть некий дисбаланс в ту или иную сторону. Может ли книга в точности соответствовать предварительному мнению? Вряд ли. Равно как на свете не существует ни одного предмета длиной в один метр. Даже тот эталон, что хранится в Парижской палате мер и весов, отличается от математического идеала в каком-то далеком знаке после десятичной запятой. Нечто может быть только короче или длиннее, но никак не ровно метровым.
Печаль Виктора, как слишком искушенного читателя, состояла в том, что книга никогда не превосходила его ожиданий. Он всякий раз был разочарован, бессознательно отыскивая похожие сюжеты в закромах своей памяти и инстинктивно стараясь предугадать развитие событий. Иногда его опытное мышление предлагало не один, а множество вариантов, и автор текста, как правило, не проявлял никакой оригинальности, а лишь следовал одному из них.
Особенно это касалось приключенческих романов – его любимого жанра с детства. Дочитывать их до последней страницы было совершенно невыносимо. В подавляющем большинстве таких книг главные герои счастливо доживали до конца и не получали увечий, даже если в середине текста оказывались на утлом суденышке посреди океана в шторм, если их проглатывал кит, если они падали с неба в корзине пробитого воздушного шара… Виктор больше не мог за них переживать и волноваться. Глупо сочувствовать персонажу, разлученному с возлюбленной или возлюбленным, когда имя страдальца вынесено на обложку.
Аналогично все полотно детектива девальвируется, как только в коде романа гениальный сыщик открывает-таки имя вора, убийцы или фальсификатора. Даже если сам Виктор подозревал другого персонажа – хотя в действительности ошибался он редко, – детективный сюжет теряет всякий смысл с исчезновением загадки. А если смысл не переживает окончания книги, то зачем было ее читать?
Это парадоксально, но человек, нечасто выходивший из дома и почти не общавшийся с людьми, узнал из книг практически все, что могло случиться под солнцем или под луной. А на самом деле он ведал гораздо больше, а именно – все, что под светилами можно было придумать и вообразить! Под силу ли было кому-то его удивить? Вряд ли.
Читателя более не интересовали события, происходящие с живыми существами, как вымышленными, так и реальными. На передний план выходили инциденты, происходящие с событиями. Его занимали не сюжеты, не идеи, не стили, но хроники сюжетов, летописи идей, метаморфозы стилей. Не конкретные романы, а история литератур.
Новые интересы влекли освоение на порядок большего корпуса текстов. Сами произведения уже совсем не вызывали никакого читательского энтузиазма, а природное нетерпение требовало, чтобы знание о них оказалось доступно Виктору как можно скорее. Немедленно! Он попросту не успевал перелистывать страницы с такой скоростью и тогда открыл для себя радость чтения в кратком изложении.
Многие считали и считают обращение к подобным текстам признаком духовной деградации. Бытует даже анекдот: юноша, который любил читать такие книги, родился, женился и
