так, на пальцах. На двухтонном аппарате нужно будет как следует разогнаться. За останками завода местность чрезвычайно каменистая, глыбы тридцатифутовой высоты, потому никому и в голову не приходило там летать на предельных скоростях. А само поле высотой ярдов семь, не больше. Электролеты так низко не летают. Поэтому его никто пока не обнаружил. Вот и все, что я могу сказать про эту штуковину.
Отшатываюсь от услышанного, пытаясь понять, что это за ерунда и сработает ли она. Если хоть на минуту предположить, что это правда.
— Ты предлагаешь прыжок веры?
Он ставит стакан в раковину и возвращается в исходную позицию, которую можно было бы назвать «стойкой бармена». Я смотрю на него и ловлю себя на мысли — вижу Лью почти каждый вечер, но только сейчас замечаю, насколько ехидными кажутся его глаза. Говорят, к тридцати годам на лице человека запечатлеваются основные черты его характера. Если это так, то привычный прищур Лью о многом может поведать. Впрочем, от «капель» этот прищур мог появиться всего за пару месяцев.
— Это скорее прыжок с трамплина над крокодилами, — его голос становится скрипучим и вкрадчивым одновременно, — правила те же: зажмуриться и разогнаться.
Представляю, как это будет выглядеть со стороны, если кто-то заметит меня в момент «прыжка»: пилот достигает кучи обломков, между которыми мало кто рискнул бы петлять ползком, и вдруг ни с того ни с сего дает по газам и разгоняется…
— А если это поле давно развеялось? Могла же установка зависнуть. Тогда можно не жмуриться?
Лью смотрит на меня так, словно предугадал мой вопрос.
— Чтоб тебе было понятно, под прикрытием станции это явление изучали двадцать шесть лет, и за все это время ничего не поменялось. Добавить год после катастрофы, когда я нормально «прыгнул» — двадцать семь.
Неужели он считает, что это было не так давно? Впрочем, да, время здесь течет по-другому. Я бы тоже в жизни не сказал, что торчу в Оазисе уже шесть лет.
— С тех пор четверть века прошло, старик.
— Две декады. Не утрируй. Можешь поэкспериментировать, запустить туда беспилотник. Готов поспорить, слегка охренеешь.
В голове поселяется мысль, что так и сделаю: испытаю червоточину старым добрым «птеродактилем», как только возьму его где-нибудь напрокат. Причем выдвинуться туда нужно будет вместе с Лью — чтобы сразу вытрясти обратно задаток, если поле окажется пустым трепом наркомана. Отличный план, думаю. Но есть одно «но»…
— Беспилотник тоже живое существо, скажешь?
На этот раз отшатывается он, и улыбка резко пропадает с его губ. Его лицо снова оказывается в тени и перестает быть похожим на череп.
— Посмотри на меня. Я «прыгнул» черт знает когда, и до сих пор жив-здоров. Ну, не совсем здоров, но это другое, сам понимаешь.
Интересно, что именно он имеет в виду, говоря «не совсем здоров» — свою хромоту, или то, что он чокнутый?
— Слабо верится. И ты так просто, без задатка, дашь мне координаты этого места?
Тут улыбка возвращается к Лью, и в его лице уже заранее читается то, что он хочет сказать:
— Естественно, с задатком. Триста. Вдруг ты перед финишем влетишь в «мираж» или типа того.
Теперь все стало на свои места. Он мог бы придумать что-нибудь посложнее вместо «кротовой норы» на пути к финишу, но решил, что я кретин.
— С этого и следовало начинать. — Говорю. — Разводка, твоя болтовня.
— Черт с тобой, — он показывает ладонь, как жест того, что готов пойти на компромисс, — если не сработает, задаток верну. Так что?
Интересно, что он скажет насчет окончательной суммы.
— Сколько хочешь от выигрыша?
— Половину.
— Смеешься?
— Преимущество в пятьсот ярдов — смешно?
Хорошо держится. И это при том, что ни одно из его слов не прошло проверку на прочность.
— Будешь штурманом. На таких условиях и получишь свою часть.
Он протирает очки салфеткой для стаканов, надевает обратно и опирается обеими руками о стойку.
— Треть меня не устраивает. Да и на кой мне этот головняк с картами? Сам изучишь местность. Сейчас все ездят без штурмана.
Нет, не все. И он отлично знает об этом. Чем опытнее пилот, тем больше вероятность, что он воспользуется услугами штурмана. Такая вот парадоксальная закономерность, наблюдающаяся на практике.
Недолго думая прихожу к выводу: даже если все сработает, полторы ставки штурмана не стоят всего одной отметки на карте. Даже если эта отметка будет сделана дыроколом, означая абсолютное отсутствие преград — в том числе в виде пространства-времени.
— Половина это много, — говорю.
— Половина это лучше, чем ничего. Без прыжка вряд ли вытянешь. В ралли каждая секунда на вес воздуха. Пятьсот ярдов дадут бонус где-то секунд в двадцать, который наверняка гарантирует победу, если грамотно проложишь маршрут между контрольными точками и по пути не протупишь. Могу еще подарить свою «колибри», когда попадем на Землю. А билет сам знаешь, стоит как половина выигрыша.
«Да он же прирос к Оазису железными корнями, — думаю, — А говорит так, словно только вчера сюда прилетел».
— Давно ты там был? Она уже давно сгнила, твоя «колибри».
Он достает с кармана электронный ключ и начинает сворачиваться, выключая повсюду свет.
— На ней ни пылинки. Я весь дом законсервировал. Как знал, что застряну на экваторе красной задницы. А кстати, как получилось, что супруга твоя дома, а ты здесь?
II
Возвращаюсь в жилой модуль с чувством, что побывал на лекции по физике и в псих-изоляторе одновременно. С порога ловлю себя на мысли: лучше бы вырубился и переночевал в баре. Там хотя-бы нет этого отвратительного запаха ни то сварки, ни то озона. И откуда у Лью столько денег на чистейший воздух?
Не передать, насколько осточертела эта серая коробка. На вид все пластиковое, даже кровать. Почти сразу загорается желтый плафон, начинает кряхтеть вентиляция, включается голографический вид на остров Дрейка. И от всего этого создается впечатление, будто я неотъемлемая часть комнаты, вроде стула или мини-бара. Пазл, который
