Игорь Леонидович закрыл глаза, прислушиваясь к боли внутри. Доктор Вонсовский что-то сказал медсестре, что-то о первой хирургии и анестезиологах, а потом звуки опять стали перемещаться снаружи внутрь его головы, пока совсем не затихли где-то в районе мозжечка. Введенский потерял сознание.
Завхоза Руслана по внутренней связи вызвали на вахту. Там его ждали двое кавказцев, которые на «зилке» привезли давно ожидаемый им сахар.
Тошнотов так обрадовался, что спохватился только, когда разгрузка была закончена. Хотя водители обычно терпеть не могут таскать тяжести, эти сами, без всяких просьб с его стороны, быстренько перенесли в кладовку мешки с трафаретной надписью «Новочеркесский сахарный завод».
Да еще, видимо обсчитавшись, сгрузили на две штуки больше, чем он оплатил. Лишних сто килограммов. Пустячок, а приятно. Разумеется, Руслан не стал указывать им на ошибку, а поспешил поскорее выпроводить. И только когда южане усаживались в кабину, он спохватился:
— Слушайте, а ведь это Белов должен был мне его, сахар этот, привезти? Где он-то?
— Белов? Какой Белов? — шофер, отряхивая пиджак, повернулся к сопровождающему. — Ты знаешь такого?
Второй пожал плечами, сделал удивленное лицо и отрицательно покачал головой: понятия, мол, не имею. Тошнотов встревожился:
— Саша, Александр Белов! Мне кореш говорил, Витек, что он поехал за этим сахаром!
— Ах, Саша! — обрадовался водитель. — Так он это… У него там любовь с одной красавицей случилась, понимаешь? И они к ее родным поехали. А нас он попросил, отвези, говорит, моему другу сахар, пусть у него будет сладкая жизнь и праздник!
Успокоенный Тошнотов махнул рукой охране: выпускайте. Если б он был чуть-чуть повнимательнее, то мог бы заметить, что когда шофер начал носить мешки, у него на руке были черные электронные часы «касио» с будильником и другими наворотами. Когда шофер уезжал, часов на его руке не было.
ЧАСТЬ 3
ИЗГНАНИЕ БЕСОВ
XXX
Белов очнулся в квадратной, пять на пять метров, бетонной каморке. Он лежал на холодном полу. Все тело болело, а голова просто раскалывалась. Он дотронулся до темени: вдоль черепа шел вздувшийся кровоточащий рубец, как после удара стальным прутом. Потрогал отекшее лицо — на ощупь оно напоминало сплошную маску, заскорузлую от засохшей крови… Он застонал и снова потерял сознание.
Заскрипела железная дверь и на пороге камеры появился Кабан с бейсбольной битой в руках! С каким удовольствием он размозжил бы черепушку своему старому приятелю. Но это было бы слишком простое решение. Пусть сначала помучается.
Кабан знал, что Белов держит его за дурака и отморозка. И очень обижался, потому что это — неправда. Дурак он только с точки зрения всяких чистоплюев-астрофизиков. Тех, кто либо бутылки вокруг пивнушек собирает, либо над книжками за копейки киснет. И вообще, если дураку везет, то он уже не дурак…
Потому что в некотором смысле он, наоборот, очень даже смышлен и ловок. Вся суть его жизни заключалась в том, что он впитал и принял к сведению то, чему его учили в советской школе. Только по-своему, творчески и наоборот.
Ему говорили, что быть богатым стыдно и некрасиво? Говорили. Вот он и грабил, как завещал великий Ленин, всяких богатеев и эксплуататоров.
Ему говорили, что от каждого по способностям, каждому — по труду? Говорили. Вот он и реализовывал свои способности разнюхать что и где у кого есть, и прибирал это к рукам. А если кто думает, что это можно сделать без труда — пусть сам попробует. Иной раз пока раскопаешь, где эти новые русские, вся эта богатая сволочь накопления прячет, семь потов сойдет.
Ему говорили, что «не укради, не убий» — поповское вранье? Мол, чем больше ненавидишь тех, у кого есть то, чего нет у тебя, тем больше ты молодец? Говорили. Вот и ему убить — все равно что два пальца об асфальт. Не просто же так он действует, а страдает за идею «кто был ничем, тому — все»!
Ему говорили, что наши органы самые честные и зря никого не сажают? Говорили. Вот он и делился честно с ментами, которые сажали по наводке его конкурентов.
Ему говорили, что пролетарии всех стран должны соединяться? Говорили. Вот он и соединился с арабскими пролетариями, которые хорошо платят за его квалифицированный труд.
Конечно, насчет пролетариев арабских это небольшой перебор. Если бы не поражение в криминальной войне со Шмидтом и не полный разгром его старой команды, он никогда бы не пошел на сотрудничество с чеченцами и их исламскими покровителями. Не дай бог, узнает братва — не сносить ему головы. Но это вынужденный и временный союз.
Зато благодаря им к нему в руки попал Белов! Для полного счастья Кабану сейчас нужна была сущая малость: придумать, как с ним расправиться. Он очень точно и подробно мог сформулировать все, за что так ненавидел Сашку. Они же коллеги, можно сказать, теми же делами занимались, вот только Белов выше всех нос задирал… И нахапать умудрился гораздо больше. Да неужели он, Кабан, ниже сортом?
Но самое подлое со стороны Белого это то, что все его уважают. Он столько дел наворочал, столько народа погубил да ободрал, а его уважают, а вот Кабана за все то же самое — презирают.
Поэтому, прежде чем раздробить этому жлобу черепушку, надо бы его хорошенько порасспрашивать, как он этого добился? Может, тут какой рецептик есть? Ему бы этот рецептик пригодился.
Опять же, в лом упустить возможность и не наложить лапу хотя бы на кое-что из того, что хапнул Белый. Кабан попытался наехать на его, так сказать, наследничков, на бабу Белова, да на охранника Шмидта — не вышло. А вот если Белов ему за обещание сохранить жизнь поможет, тогда уж наверняка получится.
Но Кабан боялся. Не самого Белого — этот полутруп теперь и мухи не обидит. А вот его сумасшедшего везения опасаться стоило. Вот, казалось бы, уже все, трындец ему настал, вот он, Белов, лежит, раздавленный и безоружный на полу. После трех дней непрерывных пыток. Другой бы сдох давно, а этот еще шевелится.
Нет, все-таки надо добить эту гниду, и всем заморочкам конец. Кавказцы все равно ничего не докажут, может, он сак после их обработки туг помер.
Но — бабки? У Белова бабок должно быть немерено да еще у этих арабов он что-то хапнул по привычке. Жаль упускать.
Или все-таки добить, чтобы…
— Что ты тут делаешь? — раздался у него за спиной мелодичный женский голос. — А бита зачем?
В камеру вошла Земфира с большой канистрой в руке. Кабан даже расстроился: вот, проваландался, упустил момент… Но ответил спокойно, без температуры, что-что, а выкручиваться он умел:
— А затем, что он же и броситься может. Что мне тут, вольную борьбу устраивать? Смотрю, не помер ли, паскуда? Вы сказали сами — до смерти не забивать!
— Тебе велели посмотреть, что с ним, а не с битой тут разгуливать, — недовольно сказала Земфира, ставя канистру на пол.
— Вот я и смотрю, — Кабан машинально постучал битой по ладони. — На кой ляд он вам сдался? Пусть подыхает!
— Пригодится в хозяйстве.
— Тогда на хрена вы его так отметелили, что еле живой остался? Он же почти и не дышит уже! — Кабан знал, что Земфира заступалась за Белова, и даже угрожала своим «Стечкиным» Усману, но не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над этой недотрогой.
— Слушай, Кабан! Ты что, на его место хочешь? Нет? Все и не маячь тут. Вали отсюда конем. — Земфира вытолкала его из камеры и захлопнула дверь у него перед носом.
Подождав, когда затихнут шаги в соседней камере, она взяла канистру и подошла к Белову. Он все еще был без сознания. Девушка намочила свой носовой платок и нежно обтерла им его опухшее от побоев лицо. Потом, когда он очнулся от холодных прикосновений, оттащила его к стене, помогла сесть и напоила водой. Белов с трудом открыл заплывшие, как у боксера после двенадцатого раунда, глаза и спросил:
