Густав облизнул губы и вдруг произнёс:
– Ваш перстень…
Голову по-прежнему заполонял уютный дурман, и я недоумённо взглянул на руку, силясь понять, каким именно образом библиотекарь угадал отсутствие кольца. То редко становилось видимым, обычно я просто ощущал тяжесть и холод серебра и не более того.
– Бенедикт, иногда снимал его, – отрешённо произнёс библиотекарь. – Убирал, когда ждал ведьму…
Нечто в интонациях Густава заставило присмотреться к нему внимательней. И взгляд ввалившихся глаз показался каким-то слишком уж цепким и липким.
– В тот вечер он снял его…
И я понял, что так и не потрудился узнать, кто именно нашёл тело…
Густав сорвался с места; я швырнул в него подхваченное с пола полено и вскочил на ноги, но в тот же миг библиотекарь врезался в меня, не дав вытянуть из ножен кинжал с серебряными рунами на клинке.
Клинок отлетел в дальний угол, мы с Густавом сцепились и покатились по полу. Я врезал локтем ему по переносице, но жёсткий удар не произвёл никакого впечатления. Парень оказался невероятно силён. Сбросив мой захват, он навалился сверху и вцепился в горло. Я попытался извернуться, но помешала кровать.
– Я сказал тогда, что не поеду в Ведьмину плешь. Что не поеду туда больше никогда. Но Бенедикт лишь рассмеялся. Я не хотел его убивать! Просто не сдержался! Это было сильнее меня! Растущая луна, это всё она…
Густав бормотал словно безумный, и неожиданно я ощутил исходящий от него холод. Пронзительной болью вспыхнуло клеймо на лопатке, шею заморозило, сознание начало путать, и сколько ни бил я библиотекаря кулаками под рёбра, тот даже не поморщился, всё усиливая и усиливая хватку.
Жизнь начала покидать меня, а вот бледное лицо Густава, напротив, налилось румянцем.
– Бенедикту всё сходило с рук. Всё и всегда. А я был не столь удачлив. Однажды мне не повезло, во мне поселилась луна. А он этого даже не заметил! Никто не заметил!
Если б не доза чёртового корня, разогнавшего по жилам кровь, я бы уже потерял сознание, а так мне всё же удалось упереться ладонью под челюсть библиотекаря и заставить его запрокинуть голову. К несчастью, руки душителя были длиннее моих, сломать ему шею не вышло.
Последний проблеск сознания заставил меня пошарить по кровати в поисках амулета некроманта. Потерявшие всякую чувствительность пальцы нащупали палочку и стиснули, стремясь сломать, но соскользнули с ниток и едва не упустили.
Я зарычал и в бессильной ярости ударил Густава по лицу, острый конец амулета угодил точно в глаз, потекла кровь, и хватка библиотекаря на миг ослабла. Это придало сил, я напрягся…
И с лёгким хрустом переломили амулет!
Густава сорвало с меня и отшвырнуло к стене, со всего размаху впечатало в камни и размазало по ним!
Но так показалось лишь на миг. Залитый кровью библиотекарь с протяжным стоном отлип от стены и вновь шагнул ко мне. Слабость давила к полу жуткой тяжестью, и всё же я начал подниматься навстречу противнику, а когда он прыгнул, врезал попавшимся под руку поленом. Врезал раз, другой, третий. И ещё! И снова!
На шестом ударе библиотекарь упал на колени, полено с хрустом угодило в затылок, и парень безжизненно растянулся на полу. Впрочем – не безжизненно, это я погорячился. Приложенные к шее пальцы уловили редкое биение пульса.
Живучий выродок…
Я крепко-накрепко стянул завёрнутые за спину руки Густава его собственным ремнём, затем выпрямился и потёр шею, на которой остались чёрные отметины чужих пальцев. Ещё немного и это мне пришлось бы лежать на полу. Только уже без пульса…
Короткая стычка словно вытянула из меня все силы, я рухнул в кресло и щедро сыпанул в камин остатки наструганного чёртового корня. Жадно хватанул разошедшийся по комнате дым, расслабленно откинулся на спинку и задумался, где отыскать достаточно вместительный мешок, телегу и бочонок масла.
Да, без масла в такую погоду было не обойтись…
Закат я встречал на краю мира.
Сидел на телеге, хлебал из баклажки яблочное вино, успокаивающе цокал на нервно прядавшую ушами лошадь. Коняге было не по себе, да и мне, честно говоря, место это тоже нисколько не нравилось.
Я находился на самом краю Ведьминой плеши.
Через дорогу, сразу за обочиной, снега уже не было – землю там, казалось, подогревал огонь преисподней. И он же уродовал и иссушал траву, кусты и деревья. Скукоженные, перекрученные, с чёрными зловещими листьями и острыми шипами они напоминали страшных монстров, тщетно пытающихся пробудиться от летаргического сна.
Густав висел на сухом дереве, примотанный к толстым ветвям и стволу крепко-накрепко, без всякого шанса освободиться.
Набрать хворост и обложить им лишённый коры ствол много времени не заняло, и я уже второй час сидел на телеге, хлебал вино, зябко ёжился да поглядывал в сторону заходящего солнца. А ещё изредка подкидывал дрова в разведённый неподалёку от дерева костёрок.
Густав был плох. Последний удар оказался слишком силён, компаньон брата то приходил в себя, то вновь впадал в забытьё, но происходящее не осознавал даже в редкие минуты просветления.
Он говорил. Говорил, говорил и говорил. Без остановок.
А я сидел и слушал.
– Бенедикт и Карл, ты же помнишь, мы всегда держались вместе. Но они были удачливы, им всё с ходило в рук. Попадало всегда только мне. И зачем только Бенедикт потащил меня в Ведьмину плешь! Сам он был словно заговоренный, никто из демонов его даже не замечал, а меня поцеловала луна. Знаешь, какая она? Холодная! Холоднее льда, много-много холоднее. Она совсем заморозила меня, я просто хотел согреться! Первый раз всё вышло случайно. Служанка, кажется, это была служанка, осталась провести со мной ночь, а к утру она была мертва. И я не мог ничего с собой поделать! Я пытался! Честно, пытался! Я уходил от дворца, уходил из города. Не хотел, чтобы кто-нибудь пострадал. Но луна была сильнее. А мне было так холодно…
Густав посмотрел на меня единственным глазом.
– Ты знаешь, что такое настоящий холод, Кейн? Нет, ты не знаешь. И даже так я боролся. Я бы справился, да – справился! – но Бенедикт вновь и вновь тащил меня в Ведьмину плешь, и с каждым разом мне становилось всё хуже и хуже. Я хотел сознаться ему, но не мог. Умолял не брать с собой, а он только смеялся. «Ты нужен мне, Густав» – говорил он. – «Ты мой талисман». В полнолуние было хуже всего. Я терял над собой контроль, поутру почти ничего не помнил. С ужасом узнавал детали. Это было даже хуже холода. Я хотел покончить с собой! Правда, хотел! И не смог. А в тот вечер зашёл к Бенедикту сказать, что никуда не поеду. Но он опять рассмеялся. Он просто рассмеялся! Тогда на нём не было перстня, мерзкого перстня, резавшего меня своими тенями! И я не сдержался! Я лишь потянулся к нему, слегка дотронулся! А он умер! Я не виноват! Я не хотел!
