– И больше не пыталась она со своими родственниками связаться? – спросил Маркиз, отставив пустую тарелку.
– Нет, не пыталась, – Анна Степановна пригорюнилась, с головой уйдя в воспоминания.
– Еще вопрос задам, – сказал Леня, тщательно подбирая слова. – Скажите, а Лариса мать свою ведь не помнила совсем?
– Какое там! Мать как родила ее в тридцать пятом году, пожила тут немножко, да и уехала. Служба у нее была серьезная, ответственная, некогда с ребенком нянчиться. А после уж мать с отцом арестовали, только Лариса и этого не помнила, мала была. А бабка Алевтина Егоровна ничего про это не рассказывала, боялась очень. Она вообще первое время Лариску прятала, боялась, что в детдом заберут. Так и жили, все тишком да тишком…
– Что ж, так у Ларисы от матери никакого воспоминания не осталось? – задал Маркиз наводящий вопрос.
– Что сказать, – замялась Анна Степановна, – у бабушки отца-то Ларискиного Павла, снимки были. А от матери одна только маленькая фотография. А когда Ларисе шестнадцать лет было, бабка вдруг ей и говорит: вот, мол, внучка, тебе от матери память. И подает ей монету на цепочке золотой.
– Что за монета? – Леня слишком оживился, так что Анна Степановна поглядела с подозрением, но вскоре продолжила:
– Монета тоже золотая, дырочка в ней просверлена, чтобы как кулон носить. Старая какая-то монета. Мать якобы, когда уезжала, сказала бабке, что ничего ценного у нее нету, а вот пусть будет девочке вместо крестика. И еще, говорит, что ей монета та счастья особого не принесла, так, может, дочке в чем-то поможет. Видно, чувствовала она, что самой-то недолго жить осталось. А бабка боялась раньше девчонке ценную вещь в руки дать, ждала, когда подрастет. Но, я тебе скажу, что проку от монеты этой и Ларисе никакого не было, хоть хранила она ее, никуда не девала.
– А что с ней дальше было, с Ларисой-то?
– Да что было? Ничего такого особенного не было. Так и проработала библиотекаршей всю жизнь, Танюшку свою растила. Да вот уж скоро пять лет, как умерла.
– Сердце?
– Должно быть, сердце… Кто особенно разбираться-то стал… Жизнь-то у нее тяжелая была, откуда здоровью-то взяться?
– А где дочка ее, Татьяна? – спросил Маркиз с живейшим интересом.
– А Танюшка-то, как схоронила ее, отправилась в Ленинград.
– Родственников, что ли, искать?
– Да нет, каких родственников… Она про тех родственников и слышать не хотела после того, как они с матерью ее обошлись. Она учиться уехала. Как Лариса всегда учиться хотела, так и Танюшка от нее это переняла.
– И что, пишет она вам? Как она там устроилась?
– А что ей писать-то? – с неожиданной обидой проговорила Анна Степановна. – Кто мы ей такие? Правильно Лариса сказала: мы в больших городах никому не нужны и никто нас там не ждет… Должно быть, устроилась там, раз обратно не возвращается…
– Так вы, значит, и адреса ее петербургского не знаете? – разочарованно протянул Маркиз.
– А зачем нам ее адрес? Нам ее адрес ни к чему, мы к ней в гости не собираемся, нам там делать нечего! – резко бросила Анна Степановна и неожиданно поднялась: – Ты тут располагайся, отдыхай, а мне еще на работу надо, как там Люсенька одна управится…
Как только Анна Степановна ушла из дома, Леня прилег на кровать и сам не заметил, как заснул. Ему приснилось, будто он пытается уехать из Улыбина, но на вокзале выглядывающая из маленького квадратного окошка завитая мелкими кудряшками кассирша раздраженно и начальственно объясняет ему, что поезда отсюда никуда не уходят, они только прибывают сюда и навсегда остаются на запасном пути, так что уехать из Улыбина никак невозможно… Леня пытался уговорить кассиршу, предлагал ей все деньги, которые у него были, но она оставалась непреклонна и повторяла, что ему придется теперь жить здесь до конца дней…
В ужасе от такой перспективы Маркиз наконец проснулся.
За окном было уже совсем темно, Анна Степановна с внучкой вернулись уже со своей работы и хлопотали по хозяйству, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить и не побеспокоить уставшего гостя.
Он вышел к ним, и Анна Степановна пригласила его к чаю:
– Мы видим, вы отдыхаете, не хотели будить, а то садитесь с нами, чайку попьем.
Анна Степановна налила Лене крепкий красно-золотой чай в большую чашку с нарисованным на ней геройским яркоалым петухом, пододвинула поближе к нему вазочку с ароматным вишневым вареньем, приговаривая:
– Угощайтесь, вишня наша улыбинская знаменита, нигде такой душистой, как у нас, нету!
Как многие простые люди, Анна Степановна не могла определиться с новым человеком и обращалась к Лене то на «ты», то на «вы», колеблясь между покровительственным отношением к молодому еще человеку и уважительным, несколько подобострастным подходом к столичному гостю. Впрочем, Леню это нисколько не смущало. Он выставил на стол привезенную на всякий случай большую коробку хороших бельгийских шоколадных конфет, но Анна Степановна с провинциальной нарочитой демонстративной стеснительностью к этим конфетам не притрагивалась.
Люсенька, внучка хозяйки, была необыкновенно молчалива. На гостя она почти не глядела, ее блекло-голубые глаза глядели по-прежнему сонно и невыразительно. Даже на прямые Ленины вопросы она отвечала неразборчиво и односложно, и Лене показалось, что он чем-то неприятен девушке и уж во всяком случае совершенно неинтересен.
Впрочем, и сам он смотрел на нее как на существо из другого мира, с другой планеты.
«Разные поколения, – думал он, – как жители разных планет. У нас нет никаких точек соприкосновения».
Хотя он и проспал несколько часов, но его опять клонило в сон, и, напившись чаю, он извинился и снова лег спать. На этот раз ему ничего не снилось, но посреди ночи вдруг он проснулся как от толчка. Рядом с ним в комнате кто-то был. Привыкнув глазами к темноте, он различил возле кровати стройный женский силуэт.
– Тс-с! – прошелестел едва слышный взволнованный шепот. – Бабушка проснется!
Горячее девичье тело скользнуло к нему под одеяло, прильнуло, обожгло нежными дурманящими прикосновениями.
– Что ты, девочка, ты с ума сошла! – шептал Леня, невольно отстраняясь. – Ты же совсем ребенок! Я же старый для тебя!
– Тс-с! – повторила девушка еле различимо. – Говорю тебе – тише! Ребенок… – Она беззвучно рассмеялась. – Знал бы ты, какие сейчас дети… Старый! Надо же… Это ты-то старый? – И, после бесстыдного нежного прикосновения, наполнившего Леню сладким огнем: – Ого! Это ты-то старый?
Леня уже не владел собой, ничего не мог поделать. Жаркая беспамятная волна подхватила его, захлестнула, понесла в пьянящий темный водоворот. Впрочем, когда он пытался щадить Люсю, невольно отстранялся, жалея ее неразвитое полудетское тело, она набрасывалась на него сама с жадной зрелой страстью, брала инициативу в свои руки…
Он не знал, сколько времени прошло, когда девушка наконец отодвинулась от него и, приподнявшись на локте, прошептала:
– Я хороша? Я понравилась тебе?
– Конечно, девочка. – Он прикоснулся губами к ее шелковистому плечу. – Но это не дело, это неправильно…
Девушка упала лицом на его плечо и беззвучно заплакала.
– Возьми меня отсюда, увези меня! – шептала она сквозь слезы. – Увези из этого проклятого Улыбина!
– Я не могу! – горячо прошептал в ответ Маркиз, гладя ее по вздрагивающей от беззвучных рыданий спине. – Я не могу!
– Увези меня отсюда, из этой дыры! Эта глушь, эта тоска, постоянная темень, собачий лай…
– Я не могу, – повторил Леня.
– Забери меня отсюда! – Она захлебывалась слезами. – Ну пожалуйста, забери! Ты не представляешь, какая здесь жизнь! Эти мальчишки, грязные, вонючие, развратные, эта тоска… Забери меня!
– Я не могу! – безнадежно шептал Леня.
Тогда она резко отстранилась от него, выскочила из постели, отбежала на середину комнаты и прошептала горячим злым шепотом:
– А тогда иди ты… – И белый тонкий девичий силуэт растворился в томительной предрассветной темноте, сопровождаемый шлепаньем босых ног по деревянному полу.
До рассвета Леня пролежал без сна. Чуть только услышав в соседней комнате негромкие деликатные шаги проснувшейся хозяйки, он поднялся, оделся и вышел к ней.
– Анна Степановна, поеду я. Раз никого из Ильиных здесь не осталось, то и мне делать нечего. Попробую Татьяну в Петербурге поискать. Конечно, фамилия распространенная, но, может, повезет…
– Что ж вы так торопитесь-то? Погостили бы у нас хоть пару деньков… —
Анна Степановна посмотрела на него и кивнула: – А и то, что вам здесь делать? Тоска зеленая… Летом оно еще ничего, а зимой-то волком завоешь… Ну хоть позавтракай с нами!
Леня согласился, и Анна Степановна загремела сковородками.
К завтраку вышла и Люся.
Маркиз старался не смотреть на нее, но девушка выглядела такой же спокойной и невозмутимой, как накануне, блекло-голубые глаза смотрели вокруг все с тем же сонным безразличием, так что Леня подумал даже, не приснилось ли ему ночное приключение…
