снова.
До пота. До изнеможения.
До слез. До мата.
До того момента, пока не лопнет гнойный нарыв, который в его взгляде пульсировал.
Сначала Лешка бычил. Делал «на отвали» и молчал. Но не сбегал. Отрабатывал приемы.
Я давил. Намеренно. Заставлял жестить, не быть солохой.
Он злился. Бил резче. Стирал пот со лба и снова работал ногами и руками. Удивительно, как на хер меня не посылал, я ж нарывался, конкретно… но не посылал. Гнев выплескивал, агрессию и продолжал.
Сколько мы тогда по времени эту его ледяную плотину кололи, не знаю, не засекал. Семь потов сошло явно. И с него. И с меня.
Но не суть.
Не зная причины срыва парнишки, я все равно хотел ему помочь. Достучаться. Не дать замкнуться в себе, не позволить сгореть изнутри и на горячую голову наделать глупостей. Потому что это самое простое – пойти и сотворить херь под давлением эмоций, сложнее сдержаться. Перетерпеть.
То, что Лешка все же заговорит – предположения у меня были. Не зря ж его выматывал до состояния мокрой тряпочки. Но то, о чем он в итоге заговорил – меня порядком вышибло из колеи.
Проблемы оказались нихера не детские.
Киров всего то пошел в гости к другу, с которым договорился резаться в приставку, но так и не дошел. Друг жил по соседству с близкой подругой мамы, тетей Светой. Когда Алешка ее увидел, сначала обрадовался, хотел поздороваться.
Не успел.
Женщина была занята: обнималась с мужчиной. Целовалась. Так страстно к нему липла, что лицо мужика сначала было не разобрать. И только когда тетя Света отстранилась и потянула кавалера за руку в подъезд, Алешка понял, почему тот кажется ему знакомым.
Отца сразу не признал. Или, что вернее, до последнего не хотел верить. Правда, семейная машина и госномер, сомнений не оставили. Сергей Борисович собственной персоной.
Тут, перед ним.
Вместе с маминой подругой.
Обжимается. Слюнями делится и в дом к ней идет. Явно не пить чай и не говорить о погоде.
В четырнадцать лет про пестики и тычинки уже никто не шутит.
Вот такой пздц.
И мир рушится. И авторитеты пересматриваются. И родные становятся чужими.
И такой раздрай в душе, что хоть на крик ори. А поделиться не с кем.
И маме не скажешь. Потому что мама – это мама. Любимая. Родная. Единственная. Ее нельзя обижать.
А отца очень хочется… обидеть и избить за предательство. Но опять же мама. Она не поймет, расстроится. А расстраивать маму – это финиш. И не объяснишь… потому что по-любому правдой обидишь…
Жесть…
Охереть какая жесть… когда тебе всё это парнишка рассказывает. А ты, ссука, должен быть взрослым, давать умные советы и стараться удержать его от глупостей, но при этом четко понимаешь, что Леха тысячу раз прав – хочется пойти к мудаку-изменщику и въ..бать ему по самое не балуй. Чтобы не обижал ни Лехину маму, ни самого Леху, классного пацана.
– Лёш, чай-кофе будешь? – интересуюсь, сдвигая мысли о прошлом в сторону, и киваю в сторону стола, где расставлены сладости, к которым мы с Олесей почти не прикоснулись.
Не до того было.
Все внимание забрала на себя беседа.
Сначала мелькнули мои признания в откровенной неидеальности, потом ее… нет, Кирова особо не откровенничала, да и я этого не ждал, но на некоторые вопросы ответила, в пару-тройку предложений описав брак и то, чем пригрозил ей муж, если она подаст на развод.
Вроде бы ничего особенного не услышал. Общие фразы. Все, как у всех мужиков, когда им прижимают хвост, и мир прекращает вертеться по их плану, – отнять ребенка, лишить содержания, выкинуть на улицу ни с чем. Запугать.
Обыденно. Без фантазии, хоть и грязь.
Царапнуло другое – условие про совершеннолетие Алешки.
Вот этот прикол я не особо понял.
Вполне возможно Киров просто оговорился без задних мыслей, или Олеся не так услышала. Но, если есть подоплека – ее непременно нужно искать.
Уверен, Митина с этим легко справится и след отыщет. Баба она толковая. Хваткая и зубастая, как бультерьер. В Питере одна из лучших адвокатов, не зря ее Самков, друг Арбатова и еще один сильнейший юрист Северной столицы, так отчаянно не любит.
Или опасается?
Впрочем, не суть. Главное, Ирина Николаевна согласилась взяться за дело и уже завтра будет в этом городе. Олеся и Алешка не останутся без поддержки, как бы Сергей Борисович Киров не хотел обратного.
Подотрется.
– Леш, давай, угощайся, – вновь киваю своему ученику в сторону конфет, пока мы с Олесей накидываем верхнюю одежду. – Хватит стесняться.
– Я не стесняюсь, Роман Сергеевич. Просто мы пиццей и колой так натрескались, что кажется, я могу лопнуть, – признается, демонстрируя ямочки на щеках.
Мне нравится его непосредственность. Хороший парнишка. Олеся его правильно воспитала и вполне заслуженно им гордится.
– Значит, просто в карман клади. Завтра съешь, – подначиваю.
Раздумывает пару секунд и все же подходит. Выбирает из ассорти «Красный мак» и благодарит.
Улыбаюсь, моментально вспоминая Ваньку. Тот тоже именно эти шоколадные батончики таскает, будто другие все напрочь безвкусные.
На душе становится теплее. Сейчас к сыну поеду. Соскучился.
Глава 19
ОЛЕСЯ
Возвращаясь домой, по привычке ведем с Алешкой задушевные разговоры.
Почему-то в поездке это всегда получается делать легче, чем дома. Не то тепло и уют салона сближают, особенно когда за стеклом так и не прекращается холодный осенний дождь, не то темнота и настраивающая на позитивный лад тихая, но динамичная музыка, льющаяся из колонок, не то оставленные где-то там, в стороне, проблемы и печали, не то возможность смотреть вдаль, а не в глаза собеседника, погружаться в себя, раскрываться и тем самым не чувствовать пойманным в прицел.
Не знаю.
Да и так ли важна первопричина, если нам просто хорошо?
– Знаешь, этот Зотов изначально меня напугал, – признаюсь сыну. Ловлю его нахмуренные брови и спешу пояснить, – слишком активный, деятельный что ли. А еще резкий, прямой, как шпала.
Фыркаю, припомнив аварию и то, как я боялась, что Роман включит агрессию и схватится за биту.
Ой, да
