Британский баритон создал эклектичную и оригинальную программу, отражающую весь спектр его собственных переживаний, связанных с Шубертом. Программа включает композиции, основанные на текстах Метастазио, таких как «L’incanto degli occhi», включая жгуче-печальное ‘Abschied’ («Прощание») из цикла «Schwanengesang», опубликованного посмертно. Такое объединение ряда тематически связанных песен основано на большом опыте интерпретации музыкально-поэтических текстов не только Шуберта, но и других композиторов-романтиков, на глубоком внутреннем переживании, необходимом для того, чтобы передать общее настроение грусти неосуществленной любви, и в то же время энергетику, заложенную во многих, даже самых безнадежных моментах шубертовских песен. Смена различных настроений и переживаний происходит внутри каждого фрагмента, где исполнитель «соединяет отдельные моменты в убедительное целое» и позволяет «эмоциональным крайностям песен говорить за себя».([Эл. ресурс] URL http://www.simonkeenlyside.info/index.php/performances/performances-concert-recital-oratorio/concert-performances-2011/2011-03-13-alice-tully-hall-new-york-emanuel-ax/21) Таким образом, даже не будучи формально закрепленным, музыкально-поэтический дискурсивный универсум создается исполнителем на основе общности столь любимой романтиками темы Любви-Страдания, пронизывающей эти песни Шуберта на стихи разных поэтов даже не принадлежащих к одной эпохе или языковой традиции.
Завершая этот экскурс в музыкально-поэтический мир романтизма, в репрезентации Любви-Страдания средствами музыки и поэзии в эпоху, достаточно отдаленную от нас, хотелось бы вернуться к нашим дням, к чувствам и переживаниям современников, которые, как показывает интерес к концертам, записям, книгам, посвященным камерным вокально-поэтическим жанрам, вовсе не чужды ни любовным переживаниям, ни обращениям к природе представителей романтизма. На некоторые из вопросов, связанных с воздействием сочетанием слова и музыки на человека, ответы не найдены. «Природа музыкального восприятия не была раскрыта по той причине, что секрет этого восприятия заключен в физиологии процесса. Чтобы узнать ответ на этот вопрос, понадобятся совместные усилия физиолога, психолога и философа (эстетика)». (Рэнд А. Романтический манифест. С. 56). Тем не менее, можно сказать, что преображенные двумя великими искусствами человеческие переживания находят отклик у слушателя, как искушенного в тонкостях музыкально-поэтических дискурсивных формаций, так и неподготовленного, с удивлением открывающего для себя близость чувств романтического героя и своих собственных.
С эстетической точки зрения, музыкально-поэтические тексты более определенны концептуально, чем «чистая» музыка, в области которой «…не может быть по-настоящему объективных критериев эстетической оценки, – утверждает А. Рэнд, – нет критериев, позволяющих идентифицировать музыкальное содержание, то есть эмоциональный смысл данной пьесы, продемонстрировав таким путем эстетическую объективность реакции на нее». (Рэнд А. Романтический манифест: Философия литературы. – М.: Альпина паблишерз, 2011. C. 55) Когда музыка соединяется со словом, такая оценка становится более возможной и определенной, что усиливают визуальные параллели с изобразительным искусством, возникающие при восприятии описаний природы. Й. Бостридж в своем анализе песни «Одиночество» из «Зимнего пути» ссылается на картины К. Д. Фридриха, «.которые помогают нам понять политические и социальные корни даже самого метафизического, обращенного к небесам искусства этого периода. Это не лишает скитальцев Шуберта и Фридриха их эстетической самостоятельности, но показывает, что они были созданы в истории, а не в совершенно отдельном от нее мире».[Во81 г^е I. Schubert’s Winter Journey. P. 287] Сочетание вечных для человека чувств, эмоциональной насыщенности музыки, возможностей понимания Другого, красота мелодии делают музыкально-поэтический дискурс романтизма важным и интересным для наших современников. Несомненно, чтобы он мог позволить человеку, живущему в пространстве избытка информации и агрессивных стратегий массовой культуры, найти в своей душе отклик на эмоции и переживания, которыми наполнены тексты этого дискурса, нужны соответствующие условия. Ввести человека, особенно молодого, в этот мир можно лишь постепенно, приоткрывая его завесу, объясняя его коды, выбирая более созвучные нашему времени темы и формы – и в этом задача тех, кто любит музыку и поэзию, столь замечательно воплощенных в музыкально-поэтическом дискурсе романтизма. Что касается темы Любви/Страдания, она не чужда никому из нас, а ее эстетизация в дискурсе романтизма способна помочь человеку выйти из рутины повседневности и найти красоту в своем внутреннем мире и отношениях с Другими, которой нам всем так не хватает.
Глава 5
Русская культура глазами Другого: «Евгений Онегин» в британской интерпретации
Никто не может отрицать устойчивости линий давних традиций, обычаев и привычек, национальных языков и культурной географии, но нет никаких оснований, кроме страха и предрассудков, настаивать на своей изолированности и исключительности, как будто в этом заключается вся жизнь.
Э. В. Саид
В этой главе мы обратимся одной их важных проблем, которая не может не волновать наших соотечественников, у вечной проблеме русской культуры: «Кто мы?» и попробуем взглянуть на нее «извне», сделав это на материале русской классической музыки.
По мере того как Россия входит в глобализированное пространство XXI века, проблема культурной идентичности нуждается в переосмыслении в соответствии с тенденциями наших дней, с теми процессам в мировой культуре, которые оказывают влияние на социокультурную ситуацию в сегодняшней России. Особо важным для самоидентификации, понимания Себя, своей культуры и ее места в мировом культурном пространстве представляется взглянуть на себя глазами Другого, посмотреть, как выстраивается репрезентация русской культуры в различных художественных формах, выяснить, где работают стереотипы, а где создатели новых интерпретаций текстов русской культуры пытаются понять глубинный смысл того или иного произведения, выявить его антропологически универсальный смысл.
Формирование представлений о русской культуре за пределами нашей страны происходит, в основном, на основе репрезентаций в различных культурных текстах и художественных формах, от популярных масс-медийных до классических, предназначенных для подготовленного восприятия. Современный человек знакомится с добром и злом, любовью и предательством, фемининностью и маскулинностью, этнокультурными практиками и даже с природой во всем ее многообразии с помощью тех образов, которые созданы при помощи репрезентации в разнообразных текстах и формах. В то же время эти репрезентации определяют восприятие реальности человеком, выросшем и воспитанным в условиях тотальной медиатизации культуры. Еще Т. Адорно, подвергший всесторонней критике «культурную индустрию», отмечал власть репрезентаций и их способность затмевать реальность. По его мнению, культурная индустрия (как и ее защитники) претендует на упорядочивающую роль в хаотическом мире, хотя, по сути дела, она этот мир разрушает. «Цветной фильм разрушает уютную старую таверну быстрее, чем это могли бы сделать бомбы. Фильм уничтожает ее образ. Никакое родное место не может пережить обработку фильмом, который прославляет его и, таким образом, превращает его уникальный характер, основу его жизненной силы, в неизменную одинаковость». (Adorno T. Cultural Industry Reconsidered. – In: Culture and Society. Cambridge University Press, 1990. – P. 279)
Погруженный в мир репрезентаций человек часто не готов воспринимать реальность, которая может казаться менее яркой и выразительной, чем созданные при помощи технических средств образы. В то же время отношение к миру часто бывает сформированным еще до того, как человек сталкивается с его различными сторонами, и власть репрезентации может быть настолько сильной, что полностью затмевать видение реальности. Это в полной мене относится и к формированию отношения к культуре Другого и ее представителям.
Политика репрезентации Другого может быть нацелена как на поддержание обыденных представлений, так и на их изменение, «рассеивание мифа». Переходный период рубежа тысячелетий характеризуется значительными сдвигами в отношении к Другому – приравнивание Другого к Врагу, весьма распространенное в определенных обществах на протяжении долгого времени, в постмодернистской культурной ситуации уступает место принципам культурного плюрализма, что неизбежно ведет и к пересмотру собственной идентичности. В то же время массовая культура продолжает воспроизводить в популярных формах стереотипы, ей же созданные и приносящие немалый доход, отсюда устойчивость представлений о Другом как о враждебном или варварском оппоненте демократическим ценностям западной цивилизации.
